а
нем камнями. Вдруг он увидел самку, которая лежала на спине, подставив соски
лучам  солнца, и  решил, что это весьма удобный отучай, чтобы остановиться и
перекусить. Только он припал к  одному из  сосков и приготовился  к вкушению
животворной  влаги,  как  самка  проснулась  и взглянула  на него.  Примерно
секунду  она взирала на  него  с любовью, потому что  была еще в  полусонном
состоянии,  но затем она вдруг поняла, что это не ее  сын, а какой-то наглый
чужак,   захотевший  полакомиться  на  даровщинку.   Гневно   заворчав,  она
наклонилась, подсунула  нос под его толстое брюшко и быстро вскинула голову.
Освальд взлетел,  кувыркаясь, в воздух  и приземлился  на  голову  какому-то
спящему самцу.  Самец был  далек от восхищения, и Освальду  пришлось  во всю
прыть своих ластов бежать от справедливого возмездия. С угрюмым упорством он
карабкался на горные хребты из спящих котиков. Взбираясь на особенно толстую
самку, он  соскользнул с нее и  упал на молодого самца, который  спал рядом.
Самец сел, возмущенно фыркнул и большой  пастью схватил Освальда за шиворот,
прежде чем  малышу удалось  удрать.  Освальд висел, не  двигаясь, пока самец
решал, что бы ему такое с ним сделать. Наконец  он решил, что небольшой урок
плавания Освальду не повредит, и зашлепал  к морю. Освальд, которого держали
за шиворот, обмяк, словно это было не живое существо, а перчатка.
     Я  часто наблюдал, как самцы учат детенышей плавать, и это было ужасное
зрелище.  Мне  было очень жаль Освальда. Самец остановился у самого прибоя и
стал  сильно  трясти  малыша. Со стороны казалось, что  от  такой  тряски  у
детеныша  непременно сломается шея. Затем  самец швырнул  Освальда футов  на
двадцать  в волны.  Пробыв  под  водой  довольно долго,  Освальд вынырнул и,
отчаянно хлопая ластами,  отплевываясь и кашляя, быстро поплыл к берегу.  Но
самец вошел в воду и, прежде чем Освальд достиг мелководья, снова поймал его
за шею, а потом  стал окунать, держа  по пять -- десять секунд под водой.  И
каждый раз Освальд вылетал из воды как пробка,  задыхаясь и широко раскрывая
пасть.  Побывав  под  водой раза четыре,  Освальд был так напуган и изнурен,
что, оскалив пасть и  пронзительно вереща,  осмелился броситься  на огромную
тушу самца.  Он  был похож  на комнатную  собачонку,  вздумавшую напасть  на
слона.
     Самец просто выловил  Освальда, хорошенько  встряхнул, снова швырнул  в
море и дальше повторил всю процедуру по порядку. В конце концов, когда стало
очевидно, что Освальд выдохся и едва может держаться на плаву, самец вытащил
его на мелкое место и дал ему немного отдохнуть, но при этом сторожил, чтобы
тот не удрал. После отдыха Освальда снова схватили и швырнули в море, и весь
урок  был повторен. Это продолжалось полчаса  и  неизвестно, когда кончилось
бы, если  бы не появился другой самец и не затеял ссоры с учителем Освальда,
и  пока  они  дрались  на  мелководье, мокрый,  выпачканный  и  основательно
наказанный  Освальд вскарабкался на берег с  быстротой, на какую  только был
способен.
     Такие уроки плавания, как я уже говорил, можно было видеть очень часто.
Наблюдать их было мучительно. Мне было очень жаль  детенышей, а главное -- я
боялся, что  самцы  могут  зайти  слишком  далеко  и  по-настоящему  утопить
какого-нибудь малыша. Но малыши, по-видимому, так крепки  душой и телом, что
переносили эти дикие уроки плавания безо всякого ущерба.
     Девяносто процентов своего дневного времени взрослые котики проводили в
спячке, и лишь молодые самцы и самки иногда отваживались залезать в воду. Но
зато вечером вся колония, как один, отправлялась поплавать. По мере того как
солнце спускалось все ниже и  ниже, всей колонией  овладевало  беспокойство.
Вскоре  самки,  горбясь,  шли к  воде, и  начинался водяной  балет.  Сначала
несколько самок  спускались в воду  и  начинали плавать  у берега медленно и
ритмично. Некоторое время самец надменно  наблюдал  за ними, а затем отрывал
свое громадное тело от земли и, прокладывая себе плечами дорогу, шел к линии
прибоя  с   видом   боксера-тяжеловеса,   выходящего   на  ринг.   Здесь  он
останавливался  и  изучал соблазнительные  формы  своих жен, а  морская пена
собиралась  вокруг   его  толстой  шеи  пышным  воротником  времен  королевы
Елизаветы.  Жены его делали отчаянные попытки вовлечь  самца в  свою игру --
они извивались и кувыркались перед  ним в воде, их мокрые шубки  блестели  и
были теперь совсем черными. Самец  вдруг нырял, и его грузное тело  исчезало
под  водой  с  ошеломляющей  быстротой  и  грацией. Его морда с  тупым носом
появлялась  между  телами  жен,  и тогда менялась вся  картина. Если  прежде
движения самок  были  медленны  и  они  спокойно извивались  под  водой и на
поверхности ее, то  теперь  темп их  игры убыстрялся, и  они тесно  окружали
самца.  Их  движения  были плавными, как ток  масла,  они извивались  вокруг
самца, а он казался массивным майским деревом <украшенный  ветвями и лентами
столб, вокруг которого  танцуют  1 мая в Англии> с тонкими быстрыми лентами,
которые  плещутся и трепещут  вокруг  него. Так он и сидел,  высунув большую
голову на толстой шее из воды, пялясь в небо с крайне самодовольным видом, а
жены  кружились вокруг  него водоворотом, извиваясь и скользя  все быстрее и
быстрее, стараясь обратить на себя  его  внимание.  Вдруг  самец  поддавался
общему  настроению.  Наклонив  голову,  он открывал  пасть  и  игриво  кусал
проплывающее  тело.  Это  был сигнал --  вот теперь  уже начинался настоящий
балет.
     Быстрые,  как  стрелы,  тела  самок  и туша самца переплетались, словно
пряди  блестящих черных волос в  косе, извивались  и  скручивались  в  воде,
принимая  самые  изящные  и  сложные  очертания,  подобно  вымпелу,  который
полощется  на ветру. И в то время,  как они кувыркались и извивались в воде,
оставляя  за собой пенистый  след,  можно было видеть, что  они кусают  друг
друга с  томной  лаской  -- их нежные  укусы  выражали любовь,  обладание  и
покорность. Волна набегала на берег  очень  плавно, на море не было  заметно
никакого волнения. Котики то скользили, не оставляя на  поверхности воды  ни
рябинки, то выскакивали из глубины, в  белой розе из пены, их блестящие тела
изгибались в воздухе,  подобно  черным  бумерангам,  они  разворачивались  и
входили в воду точно под прямым углом, едва  потревожив гладкую  поверхность
моря.
     Время от  времени то  один, то другой из молодых непристроенных  самцов
пытался  присоседиться к  какой-нибудь семейной группе и  поиграть с  ней, и
тотчас старый самец забывал все  забавы. Он нырял и вдруг  появлялся рядом с
молодым самцом в хлопьях пены, издавая гортанный рев,  который начинался еще
под водой.  Если молодой самец  успевал увильнуть в  сторону, бросок старого
самца  оказывался  напрасным  --  он падал  в воду  с  грохотом,  похожим на
пушечный  выстрел, и грохот этот  разносился, отражаясь от  скал,  по  всему
побережью. А  потом все  зависело от того, кто придет в себя первым -- то ли
молодой  самец  от  неловкого  броска в  сторону,  то  ли  старый  самец  от
болезненного  падения  на живот.  Если старый  самец  оправлялся первым,  он
хватал  молодого за шею, и они возились, перекатывались  в  воде,  ревели  и
кусались, поднимая волну пены, а самки, скользя  вокруг них, с удовольствием
наблюдали за ходом битвы. В конце концов молодой самец вырывался из жестоких
объятий врага и нырял, а старый самец пускался  в  погоню. Но в плавании под
водой  у молодого  было небольшое преимущество -- он  был  не так  грузен, а
потому более  проворен, и  обычно  ему  удавалось  бежать.  Старый  самец  с
напыщенным видом плыл обратно к своим женам и снова садился в воде, надменно
глядя в небо, а  они плавали вокруг него, высовывая острые мордочки из воды,
чтобы поцеловать  своего повелителя, упоенно  глядя на него своими огромными
нежными глазами с восхищением и любовью.
     К этому времени солнце садилось и небо  окрашивалось в розовые, зеленые
и золотые  тона. Тогда мы  возвращались  в лагерь и,  скрючившись, сидели  у
костра, а  издалека  непрекращающийся, пронизывающий  ночной  ветер  доносил
крики котиков, которые рычали, ревели  и плескались в  черной ледяной воде у
пустынного побережья.

КЛУБНЕВИДНЫЕ ЖИВОТНЫЕ
     Они  не  оставались  долго под водой,  а поднимались  на  поверхность и
следили  за нами, вытянув шеи и всем своим видом выражая великое изумление и
любопытство.
     Чарлз Дарвин. Путешествие натуралиста вокруг света на корабле "Бигль"
     На съемки котиков я затратил десять  дней, и, как это было ни печально,
пришла  пора оставить  этих красивых  и занятных животных. Нам действительно
надо было ехать дальше, чтобы успеть найти лежбище морских слонов, пока  они
не  покинули  полуостров и не откочевали на юг. Поэтому за четыре  следующих
дня мы в поисках  элефантерий вдоль и поперек  исколесили  весь полуостров и
видели каких угодно диких животных, но только не морских слонов.
     Я  был  поражен  и обрадован  обилием  животных на полуострове Вальдес.
Трудно было  поверить,  что всего в нескольких милях отсюда, за  перешейком,
где на сотни  миль раскинулась страна кустов, мы за много дней не увидели ни
единого живого существа.  Тут,  на  полуострове,  жизнь  била  ключом.  Было
похоже,  что  полуостров  и его  узкий перешеек --  это  нечто вроде тупика,
ловушки, в  которую навечно  попались все  дикие  животные провинции  Чубут.
Хотелось бы,  чтобы правительство Аргентины изыскало  возможность превратить
весь  полуостров  в заповедник, для которого он, кажется, предназначен самой
природой.  Во-первых,  здесь  собрана  замечательная  коллекция  патагонской
фауны, сконцентрированной в небольшом районе  и  легкодоступной для осмотра.
Во-вторых, весь район можно  легко и  эффективно  контролировать,  благодаря
тому,   что  с  материком  он  соединен  узким  перешейком;  соответствующий
пропускной пункт на перешейке может тщательно проверять  людей, въезжающих в
район и покидающих его, и следить за всякого рода "спортсменами" (они есть в
любой  стране  мира), которые  забавляются, преследуя гуанако  на скоростных
автомобилях  или осыпая  картечью котиков. Полуостров разделен на  несколько
больших  овцеводческих  эстансий,  но  я не думаю, чтобы  это имело  большое
значение. Правда, обитатели  эстансий  охотятся на  гуанако и майконгов:  на
первых потому, что они  якобы объедают пастбища,  оставляя голодными овец, а
на вторых потому, что они  достаточно велики, чтобы таскать ягнят и  кур. Но
несмотря  на это, во время  своей поездки мы повсюду  видели  и  гуанако,  и
майконгов.  И если  бы  овцеводы  вели  себя  разумно,  то, по-моему,  между
домашними  дикими  животными  можно  было   бы   поддерживать   своего  рода
равновесие. Если бы можно было  объявить сейчас полуостров заповедником,  то
впоследствии, когда Южная Аргентина будет освоена еще больше (что неизбежно)
и приличные дороги сделают полуостров более доступным, он стал  бы приносить
значительный доход от туризма.
     В поисках элефантерий мы изъездили большую часть полуострова.  И  всюду
мы   встречали  мартинету.   Это   небольшая   жирная   птица,   размером  с
курицу-бентамку, похожая на куропатку. У нее коричневатое оперение, усеянное
золотистыми,  желтыми  и   кремовыми  крапинками  и  полосками,  образующими
причудливый и красивый узор. На бледно-кремовой головке  ее видны две черные
полоски  -  одна идет от угла глаза  к шее, а  другая начинается у основания
клюва и тоже идет к шее. На голове длинный, изогнутый полумесяцем хохолок из
темных  перьев.  У  нее  большие  черные  глаза  и в  целом  вид  безвредной
истерички.
     Мартинет можно видеть повсюду на проселках маленькими группками по пять
-- десять  птиц.  Они любят сидеть посреди дороги,  наверно  потому, что это
единственные клочки  земли,  не покрытые  растительностью, и здесь они могут
принимать свои любимые пылевые ванны. Для этого они выкапывают в красноватой
земле  довольно  глубокие  ямки.  Мы  видели,  как  одна  мартинета,  нелепо
взбрыкивая  ногами  и  хлопая крыльями, "купалась"  в такой ванне,  а четыре
другие терпеливо дожидались своей очереди.
     Мартинеты совершенно не  пугливы. При виде приближающейся машины они не
убегают, а  стоят посередине дороги, следя за ней и тряся глупыми хохолками,
и только сигнал обращает их  в бегство.  Вытянув шею и низко опустив голову,
словно  ища  что-то  на земле,  они  стремительно уносятся  в  кусты. Летают
мартинеты очень неохотно, и для того чтобы заставить взлететь, их приходится
долго  гонять  по  кустам. Только почувствовав, что  вы  слишком близко, они
стремглав взвиваются в небо. Летят  они как-то странно, с трудом, словно  им
никогда не приходилось пользоваться крыльями,-- делают пяток бешеных взмахов
и  парят.  Когда  их  жирные  тела почти касаются земли, они снова  неистово
хлопают крыльями  и опять планируют. В воздухе порывы ветра  выдувают из  их
перьев какую-то странную тоскливую ноту.
     Эти милые и немного  глупые птицы  устраивают свои гнезда в  земле,  и,
наверно, они сами, их яйца и потомство составляют существенную часть рациона
хищных млекопитающих полуострова, особенно майконгов,  которых очень много в
этом  районе.  Этот  серый  изящный  зверек  с  невероятно тонкими и на  вид
хрупкими ногами  охотится  и днем и ночью.  Мы видели  их обычно парами. Они
внезапно перебегали дорогу перед самым  носом автомобиля. Их пушистые хвосты
вились позади, словно клубы серого дыма. Перебежав на другую сторону дороги,
они обычно останавливались и, усевшись, хитровато поглядывали на нас.
     Однажды  ночью  к  нам  в  лагерь  пожаловала  парочка  этих  маленьких
зверьков, на что  раньше отваживались только гуанако. Было около пяти  часов
утра,  и  со  своей  постели под  задней  осью лендровера  я  наблюдал,  как
предрассветное  небо  становится  зеленоватым.  Я,  как  обычно,   набирался
мужества,  вылезая  из-под  одеял,  и  разводил  костер.  Вдруг  из  желтого
кустарника, который рос  вокруг,  молча,  словно привидения, появились  двое
майконгов.  Часто останавливаясь и принюхиваясь к предрассветному ветру, они
осторожно приблизились к нашей стоянке с  заговорщическим видом  школьников,
совершающих набег на  фруктовый сад. К счастью, в этот самый момент никто не
храпел.  Я  готов  дать  показания  под  присягой,   что  нет  ничего  более
эффективного  для  отпугивания диких  животных, чем три женщины, на все лады
храпящие в кузове лендровера.
     Обойдя  вокруг  лагеря  и не  найдя  ничего  подозрительного,  майконги
осмелели. Они приблизились  к остывшему  пеплу костра, обнюхали его  и, дико
расчихавшись,   перепугали  друг  друга.   Оправившись  от  испуга,  зверьки
возобновили   обследование    и,   найдя   банку   из-под    сардин,   после
непродолжительных, едва  слышных препирательств вылизали ее  дочиста.  Потом
они наткнулись на большой рулон светло-розовой туалетной бумаги -- одного из
немногих  предметов  роскоши,  взятых нами  в  дорогу. Убедившись,  что  она
несъедобна, следующие десять  минут они плясали и крутились  на своих тонких
ножках, гоняя  рулон.  Они подпрыгивали, волоча за собой  полоски  туалетной
бумаги и опутывая  себя  ею. Играли  они  так бесшумно,  так  грациозно, что
смотреть  на  них   было   одно   удовольствие.  Их  подвижные  тела   четко
вырисовывались  на  фоне  зеленоватого  неба  и  кустов,  усыпанных  желтыми
цветами. Вся стоянка уже стала приобретать веселый карнавальный вид, когда в
машине  кто-то громко зевнул. Майконги мгновенно  замерли.  У одного  из них
свисал из пасти кусок туалетной бумаги. В машине зевнули еще раз, и майконги
исчезли так  же  бесшумно, как и появились, размотав  и оставив на  память о
своем визите футов сто двадцать трепещущей на ветру розовой бумаги.
     Часто  попадалось   нам   и   другое  животное   --   дарвинов   нанду,
южноамериканский сородич  африканского  страуса.  Он  немного помельче,  чем
страусы  Северной  Аргентины, а  серое  его  оперение  имеет  более  светлый
оттенок. Дарвиновы нанду держатся обычно  стаями по пять-шесть голов,  и  мы
много раз видели их в кустах вместе с гуанако.
     По-моему,   одним  из   красивейших  зрелищ,  которые   мы   видели  на
полуострове,  было   стадо  из  шести  гуанако  с  тремя  светло-коричневыми
малышами,  пробегавшее  трусцой  сквозь  золотистые  кустарники  в  обществе
четырех дарвиновых нанду. Держась поближе к большим ногам родителей, впереди
бежали двенадцать страусят, покрытые полосатым птенцовым оперением и похожие
поэтому  на  жирных ос.  Страусята  были  очень степенны и послушны,  словно
девочки-школьницы,  вышедшие  парами  на прогулку. Маленькие гуанако,  более
шаловливые  и  недисциплинированные, возбужденно  приплясывали вокруг  своих
родителей,  делая  рискованные и замысловатые прыжки. Один из них,  прыгнув,
натолкнулся  на взрослого  гуанако и в  наказание  получил  крепкий пинок  в
живот, после чего он сразу присмирел и уже спокойно побежал рядом с матерью.
     Нанду  обычно   бегают,  сохраняя  царственную  осанку.  Но,   встретив
автомобиль, они  мгновенно впадают  в панику. Вместо  того чтобы  свернуть в
кусты,  они с  грацией  профессиональных футболистов  несутся  беспорядочной
кучей  по дороге.  Чем быстрей  настигала их  наша машина,  тем быстрее  они
бежали,  склонив длинные шеи к самой земле и высоко  вскидывая ноги, которые
почти касались того, что у нанду  могло бы сойти за подбородок. Одного нанду
я таким образом гнал  футах в шести  перед капотом машины целых  полмили  со
скоростью  от  двадцати  до  тридцати  миль  в  час.  Пробежав  значительное
расстояние, нанду наконец догадываются, что можно скрыться  в кустах. Сделав
неожиданный рывок и красиво распластав светлые крылья,  они с чисто балетной
грацией сворачивают с дороги и, подпрыгивая, убегают прочь.
     У   этих  нанду  --  как  и  у  их  северных  братьев  --  устраиваются
общественные гнезда,  то есть  в  одно  и  то  же  гнездо  откладывают  яйца
несколько самок.  Это гнездо представляет  собой  обыкновенную  ямку,  скупо
выложенную засохшей травой или несколькими ветками, и откладывается в нее до
пятидесяти  яиц.  Как  это  водится  и  у обыкновенных  страусов,  дарвиновы
нанду-самцы  много  трудятся.  Они  высиживают яйца  и  воспитывают  молодое
поколение. У  только что снесенных  яиц очень  гладкая скорлупа  и  красивый
зеленый цвет, но сторона, повернутая к солнцу, вскоре выцветает и становится
сначала салатной, потом желтоватой, голубоватой и, наконец, белой. Дарвиновы
нанду  так плодовиты,  что их яйца и потомство составляют значительную часть
рациона хищников полуострова.
     Пинхе,  или  волосатый  броненосец,--  это  еще  одно  существо,  часто
встречавшееся нам на дорогах. Мы видели броненосцев  во всякое время  суток,
но  чаще всего  к вечеру, на  закате. Энергично пофыркивая, они снуют всюду.
Пинхе похожи  на странные заводные игрушки --  маленькие ножки мелькают  под
панцирем  так быстро, что  их  невозможно  разглядеть.  Они  покрыты длинной
жесткой светлой шерстью, но это, наверно, нисколько не защищает их от холода
зимой.  В зимние месяцы пинхе  впадают в спячку, потому что  есть им нечего,
так  как  земля  здесь  промерзает в  глубину  на несколько  футов.  У  всех
броненосцев, которых мы ловили, под кожей был очень толстый  слой сала, а их
бледно-розовые, очень морщинистые животы сыто оттопыривались.
     Основной рацион броненосцев, должно быть, состоит из  жуков, личинок, а
также птенцов и яиц  пернатых. Иногда им приваливает  счастье  в виде павшей
овцы или гуанако. Мы часто видели  броненосцев на берегу моря. Они  бежали у
самого  прибоя  и были похожи на  маленьких  толстых  полковников, вдыхающих
животворный озон  на пляже в Борнмуте,  хотя порой они  портили эту иллюзию,
останавливаясь перекусить  дохлым  крабом, чего,  по  моим  наблюдениям,  не
делает ни один полковник.
     Наблюдать  за всеми этим