Гуляя  по
многочисленным переулкам,  пересекая маленькие мосты над каналами,  я  вышел
наконец на огромную площадь Святого Марка,  окаймленную барами.  В каждом из
них  играл  свой  оркестр,  и  в  прозрачном воздухе кружили сотни  голубей,
пикируя на  щедро рассыпаемую людьми кукурузу на мозаичной мостовой.  Сквозь
полчища  голубей я  пробился к  Дворцу  дожей,  с  картинами которого мечтал
познакомиться.  Дворец был набит туристами самых разных национальностей,  от
японцев,  увешанных  фотокамерами,  как  рождественская елка  игрушками,  до
тучных немцев с  их гортанной речью и гибких светловолосых шведов.  Влекомый
потоком человеческой лавы, я медленно плыл из зала в зал, любуясь живописью.
Внезапно откуда-то спереди до моего слуха донесся певучий голос.
     - В  прошлом году в  Испании я  посмотрела все картины Грюера...  такие
мрачные, сплошные трупы и все такое. Тяжелое зрелище, не то что здесь. Право
же, Канеллони - мой самый любимый итальянский художник. Высший класс!
     Конец моим сомнениям -  это Урсула. Никакая другая женщина не сумела бы
так   тесно  переплести  сыр,   макароны  и   двух   живописцев.   Осторожно
протиснувшись сквозь толпу,  я  рассмотрел ее  характерный профиль,  большие
ярко-синие глаза,  длинный утиный нос  с  плоским кончиком -  очаровательный
эффект -  и шапку все еще черных волос,  правда,  с серебристыми нитями. Она
была все так же прекрасна, годы милостиво обошлись с ней.
     Урсулу  сопровождал  растерянный  мужчина  средних  лет,  с  удивлением
слушающий ее оценки, соединяющие живопись и кулинарию. По выражению его лица
я  заключил,  что это какой-то  недавний знакомый Урсулы,  потому что всякий
основательно знающий ее человек спокойно воспринял бы ее реплику.
     Как  ни  хороша  она  была,   я  сознавал,  что  ради  моего  душевного
спокойствия лучше не  возобновлять знакомство,  дабы какая-нибудь каверза не
испортила мне весь отпуск. Неохотно покидал я Дворец, решив прийти на другой
день,  когда  Урсула  вдоволь  насмотрится живописи.  Вернувшись на  площадь
Святого Марка,  выбрал кафе  поуютнее,  полагая,  что  вполне заслужил право
выпить  стаканчик бренди с  содовой.  Все  кафе  вокруг площади были  битком
набиты  посетителями,   и   я  надеялся,   что  это  позволит  мне  остаться
незамеченным.  К тому же я был уверен,  что Урсула не узнает меня, даже если
увидит - я заметно прибавил в весе, поседел и отрастил бороду.
     Итак,  я спокойно наслаждался своим бренди под звуки прелестного вальса
Штрауса.  Ласковое солнце,  приятный напиток и умиротворяющая музыка внушили
мне  ложное ощущение безопасности.  Я  забыл  о  присущей Урсуле способности
(весьма развитая у  большинства женщин,  у нее она граничила с волшебством),
войдя в наполненное людьми помещение и окинув его беглым взглядом, не только
всех разглядеть,  но и описать,  в чем каждый был одет. Словом, мне вовсе не
следовало удивляться,  когда сквозь звуки музыки и  гомон в  кафе  до  моего
слуха донесся ее голос.
     - Дорогой! Дорогой! - кричала она, пробираясь ко мне между столиками. -
Джерри, дорогой, это я, Урсула!
     Я  встал,  готовый  встретить свою  погибель.  Урсула  бросилась в  мои
объятия,  и губы ее слились с моими губами в долгом поцелуе,  сопровождаемом
стонущими звуками,  какие (даже в наш век терпимости) обычно ассоциируются с
альковными сценами.  Я уже начал опасаться,  что итальянская полиция вот-вот
арестует  нас  за  нарушение  общественного порядка,  наконец  она  с  явной
неохотой отступила на шаг, продолжая крепко сжимать мои руки.
     - Дорогой,  -  ворковала Урсула,  и в ее огромных синих глазах сверкали
счастливые слезы,  - дорогой... Я не верю своим глазам... увидеть тебя снова
после стольких лет...  это чудо...  о,  я  так счастлива,  дорогой.  Как это
здорово - увидеть тебя снова.
     - Но как ты меня узнала? - спросил я, отдышавшись.
     - Как  узнала,  дорогой?  Глупенький,  ты  нисколько  не  изменился,  -
покривила она душой.  -  К  тому же,  дорогой,  я видела тебя по телевизору,
видела фотографии на обложках твоих книг, еще бы мне не узнать тебя.
     - Что ж, я очень рад нашей встрече, - сдержанно произнес я.
     - Дорогой, мы не виделись сто лет, - отозвалась она, - слишком долго.
     Я  отметил,  что она рассталась с  тем растерянным джентльменом средних
лет.
     - Садись, - предложил я, - выпей стаканчик.
     - Конечно,  любимый,  с  удовольствием.  -  Она элегантно опустилась на
стул.
     Я подозвал официанта.
     - Что ты пьешь? - спросила Урсула.
     - Бренди с содовой.
     - Фу! - воскликнула она, деликатно передернув плечами. - Отвратительная
смесь. Тебе не следует ее пить, это кончится испарением печени.
     - Оставь в  покое мою печень,  -  страдальчески вымолвил я.  -  Ты  что
станешь пить?
     - Мне что-нибудь вроде Бонни Принц Чарльз.
     Официант  тупо  воззрился  на  нее.   Ему  еще  не  доводилось  слышать
лексические упражнения Урсулы.
     - Мадам желает рюмку дюбонне,  -  объяснил я,  -  а  мне  принесите еще
бренди.
     Я  сел,  и  Урсула,  наклонясь над столом,  с чарующей улыбкой схватила
двумя руками мою руку.
     - Дорогой,  разве это не романтично? - спросила она. - Мы встречаемся с
тобой  столько лет  спустя  в  Венеции!  В  жизни  не  слышала ничего  более
романтичного, ты согласен?
     - Согласен, - осторожно ответил я. - А где твой муж?
     - Как? Разве ты не знаешь? Я развелась.
     - Извини.
     - Ничего,  ничего.  Это было даже к лучшему. Понимаешь, после ящура он,
бедняга, был уже совсем не тот, что прежде.
     Мне не помог даже прежний опыт общения с Урсулой.
     - У Тоби был ящур? - спросил я.
     - Да...  ужасно,  -  произнесла она,  вздыхая, - и он так и не пришел в
себя.
     - Еще бы. Но ведь ящур у людей - это, должно быть, большая редкость?
     - У людей? - Она сделала круглые глаза. - Как тебя понимать?
     - Да ведь ты сказала,  что Тоби...  -  начал я, но меня перебил громкий
смех Урсулы.
     - Глупенький,  -  вымолвила она,  хохоча. - Я говорила про его скотину.
Все  его  племенное стадо,  которое он  выращивал годами.  Ему пришлось всех
зарезать,  и  это  страшно подействовало на  беднягу.  Он  начал  водиться с
недостойными женщинами, пьянствовал в ночных клубах, и все такое прочее.
     - Вот уж никогда не думал,  -  сказал я, - что у ящура могут быть такие
серьезные последствия.  А Министерству сельского хозяйства известно про этот
случай?
     - Ты думаешь,  это могло бы их заинтересовать?  -  удивилась Урсула.  -
Если хочешь, я могу написать им и рассказать.
     - Нет-нет, - поспешил я возразить. - Я просто пошутил.
     - Ладно. Теперь расскажи мне про твой брак.
     - Я тоже развелся.
     - Ты тоже?  Дорогой,  я же сказала, что это романтическая встреча. - Ее
глаза затуманились.  -  Мы встречаемся с  тобой в Венеции после расторгнутых
браков. Совсем как в романах, дорогой.
     - Вряд ли нам следует особенно зачитываться этим романом.
     - А какие у тебя дела в Венеции? - спросила она.
     - Никаких, - ответил я неосмотрительно. - Просто приехал отдохнуть.
     - О,  чудесно,  дорогой,  тогда ты  можешь мне  помочь!  -  воскликнула
Урсула.
     - Нет! - поспешил я ответить. - Это исключено.
     - Дорогой,  ты  еще даже не  знаешь,  о  чем я  хочу тебя попросить,  -
жалобно молвила она.
     - И знать не хочу. Все равно не стану помогать.
     - Милый,  мы столько лет не виделись, а ты сразу, даже не выслушав, так
груб со мной, - возмутилась Урсула.
     - Ничего. Я знаю по горькому опыту, на какие затеи ты способна, и вовсе
не намерен тратить свой отпуск, участвуя в твоих ужасных махинациях.
     - Ты противный, - сказала она, и губы ее задрожали, а синие, как цветки
льна, глаза налились слезами. - Жутко противный... я тут одна в Венеции, без
мужа,  а  ты не хочешь даже пальцем пошевелить,  чтобы выручить меня в беде.
Это не по-рыцарски с твоей стороны... ты гадкий... и... противный.
     - Ну ладно,  ладно,  -  простонал я,  -  выкладывай, в чем дело. Только
учти,  я  не стану ни во что вмешиваться.  Я приехал сюда провести несколько
дней в мире и покое.
     - Так  вот,  -  начала  Урсула,  вытирая глаза  и  подкрепляясь глотком
дюбонне.  - Я приехала сюда, чтобы, можно сказать, совершить акт милосердия.
Дело чрезвычайно трудное, возможны ослижнения.
     - Ослижнения? - не удержался я.
     Урсула осмотрелась кругом,  проверяя нет  ли  кого поблизости.  Так как
поблизости было  всего лишь  около пяти  тысяч веселящихся иностранцев,  она
посчитала, что может спокойно довериться мне.
     - Ослижнения на высоком уровне,  - продолжала она, понизив голос. - Это
должно оставаться только между нами.
     - Ты хочешь сказать -  осложнения?  -  спросил я,  желая придать беседе
более осмысленный характер.
     - Я  сказала именно то,  что подразумеваю,  -  сухо ответила Урсула.  -
Может быть,  перестанешь меня поправлять? Эти вечные попытки поправлять меня
всегда были одной из твоих худших черт. Это ужасно неприятно, дорогой.
     - Извини,  -  произнес я покаянно.  -  Валяй,  рассказывай, кто там, на
высоком уровне кого ослизывает.
     - Ну вот.  -  Она понизила голос так, что ее слова с трудом доходили до
меня сквозь окружающий нас  гомон.  -  Тут  замешан герцог Толпаддльский.  Я
потому и приехала в Венецию,  что Реджи и Марджери, да и Перри тоже доверяют
только мне,  и  как герцог,  разумеется,  он  просто душка,  который страшно
страдает от этого скандала,  и когда я сказала,  что приеду,  они,  конечно,
сразу  ухватились за  эту  возможность.  Но  ты  не  должен никому ни  слова
говорить об этом, дорогой, обещаешь?
     - О чем я не должен говорить ни слова?  - озадаченно справился я, давая
жестом понять официанту, чтобы принес еще выпить.
     - Но я ведь только что тебе сказала, - нетерпеливо произнесла Урсула. -
О Реджи и Марджери. И Перри. И о герцоге, разумеется.
     Я сделал глубокий вдох.
     - Но я не знаю этих Реджи, Марджери и Перри. И герцога тоже.
     - Не знаешь? - удивилась Урсула.
     И я вспомнил,  как ее всегда удивляло, что я не знаю никого из широкого
скучного круга ее знакомых.
     - Нет. А потому, сама понимаешь, я затрудняюсь понять, в чем дело. Могу
только представить себе  самые разные варианты -  то  ли  все  они  заболели
проказой, то ли герцога поймали на незаконном производстве спиртного.
     - Что за глупости ты говоришь,  дорогой, - возмутилась Урсула. - У него
в роду нет алкоголиков.
     Я снова вздохнул.
     - Послушай,  может быть,  ты  просто расскажешь,  кто  из  них кому что
сделал, учитывая, что я никого из них не знаю и, по правде говоря, предпочел
бы не знать.
     - Хорошо,  - согласилась Урсула. - Перегрин - единственный сын герцога.
Ему только что исполнилось восемнадцать,  и  он славный парень,  несмотря на
это.
     - Несмотря на что? - растерянно спросил я.
     - Несмотря на  совершеннолетие,  -  последовал нетерпеливый и  не очень
вразумительный ответ.
     Я решил не трогать очередную загадку.
     - Продолжай, - сказал я, надеясь, что дальше все прояснится.
     - Так вот,  Перри учился в колледже Сент-Джонс...  ну,  ты знаешь,  это
жутко шикарная школа, про нее еще говорят, что она лучше Итона Харроу.
     - Десять тысяч фунтов за триместр, не считая питание? Как же, слышал.
     - Дорогой,  туда  принимают детей  только  самых  видных  родителей,  -
продолжала Урсула. - Это такое же изысканное заведение, как... как... как...
     - Как универмаг "Харродз"?
     - Что-то в этом роде, - неуверенно согласилась Урсула.
     - Итак, Перри учился в колледже Сент-Джонс, - напомнил я.
     - Ну да,  и директор не мог на него нахвалиться. И тут вдруг гром среди
ясного неба. - Она перешла на выразительный шепот.
     - Гром? Что за гром?
     - Среди ясного неба, милый, - нетерпеливо пояснила Урсула. - Ты отлично
знаешь, и вообще, не прерывай меня, дорогой, дай досказать.
     - Я  только этого  и  жду.  Пока  что  я  услышал только про  какого-то
герцогского сынка, про гром и даже не понял толком, при чем тут небо.
     - Так  помолчи и  послушай,  я  все  объясню.  Ты  совсем не  даешь мне
говорить.
     Я вздохнул.
     - Хорошо. Молчу.
     - Спасибо,  милый.  -  Она сжала мою руку.  - Так вот, значит. До этого
грома Перри отлично успевал. Тут в его школу явились Реджи и Марджери. Реджи
взяли  на  должность учителя рисования,  он  ведь  здорово пишет  маслом,  и
гравирует, и все такое прочее, хотя, на мой вкус, он несколько эксцентричен,
я даже удивилась, честное слово, что его взяли в такое изысканное заведение,
где не очень-то жалуют эксцентриков, сам понимаешь.
     - Почему он эксцентрик?
     - Ну,  скажи  сам,  милый,  разве это  не  эксцентрично -  повесить над
камином в  гостиной портрет собственной жены в  обнаженном виде?  Я говорила
ему -  если уж непременно захотелось вешать ее на стену,  лучше повесил бы в
ванной,  на  что  он  ответил,  что  сперва подумывал украсить этой картиной
комнату для  гостей.  Как  иначе назвать его  после этого,  милый,  если  не
эксцентриком?
     Я не стал говорить ей, что заочно проникся симпатией к Реджи.
     - Значит, роль грома исполнил Реджи?
     - Да нет же,  милый, громом была Марджери. Перри, как только увидел ее,
сразу безумно влюбился,  она ведь и впрямь хороша собой.  Если тебе по вкусу
женщины из Полинезии, которых рисовал Шопен.
     - Может быть, Гоген?
     - Возможно,  -  неуверенно отозвалась Урсула.  -  Во всяком случае, она
очень мила,  разве что  малость глуповата.  С  Перри она  повела себя  очень
глупо, стала его поощрять. И тут ударил еще один гром.
     - Еще один гром? - Мужайся, велел я себе.
     - Ну да.  Эта дурочка,  в  свою очередь,  влюбилась в Перри,  а ты ведь
знаешь,  она ему почти в матери годится,  и у нее есть ребенок. Ну, может, в
матери и не годится,  но ему-то всего восемнадцать,  а ей уж точно тридцать,
хоть она  все  время твердит,  что  двадцать шесть,  но  все  равно,  совсем
неприличная история вышла. Естественно, Реджи совсем захандрил.
     - У него был простой способ решить проблему -  подарил бы Перри портрет
Марджери, - предложил я.
     Урсула укоризненно посмотрела на меня.
     - В этом нет ничего смешного,  милый,  -  строго заметила она. - Поверь
мне, мы все были в полном смятении.
     Я представил себе,  какое это должно быть увлекательное зрелище - некий
герцог в  полном смятении,  однако не  стал  развивать эту  тему,  а  только
спросил:
     - Ну и что было дальше?
     - Так  вот,  Реджи  прижал к  стене Марджери,  и  она  призналась,  что
влюблена в  Перри и у них был роман за гимнастическим залом -  лучшего места
не  выбрали!  Естественно,  Реджи жутко возмутился и  наставил ей  синяк под
глазом,  чего,  сказала я  ему,  вовсе не  следовало делать.  Потом он  стал
разыскивать Перри,  чтобы,  полагаю,  и ему наставить синяк,  но, к счастью,
Перри уехал домой на  уик-энд,  так что Реджи его не  нашел,  и  слава Богу,
потому что Перри, бедняга, довольно щуплый, тогда как Реджи здоров как бык и
жутко вспыльчив.
     Теперь,  когда сюжет стал проясняться,  я поймал себя на том,  что меня
интересует продолжение.
     - Говори же, что случилось потом? - сказал я.
     - Потом случилось самое худшее, - выразительно прошептала Урсула.
     Пригубив бокал,  она воровато оглянулась,  проверяя, не подслушивает ли
вся Венеция,  выбравшаяся из домов, чтобы опрокинуть стаканчик перед ланчем.
Затем наклонилась вперед и потянула меня за руку. Я тоже наклонился.
     - Они сбежали,  - прошипела она мне на ухо и откинулась на стуле, чтобы
лучше видеть, какое впечатление произвели на меня ее слова.
     - Ты хочешь сказать -  Реджи и Перри сбежали?  -  спросил я,  изображая
удивление.
     - Балда,   -   рассердилась  она.   -   Ты  отлично  понимаешь,  что  я
подразумеваю. Перри и Марджери сбежали. Прошу тебя, перестань надсмеиваться,
это очень серьезное дело.
     - Прости, - ответил я. - Продолжай.
     - Ну вот,  -  сказала Урсула,  сменив гнев на милость. - Сам понимаешь,
переполох был ужасный.  Реджи пришел в ярость, потому что Марджери не просто
сбежала, но и взяла с собой ребенка и няню.
     - Прямо какое-то массовое бегство...
     - Конечно,  -  продолжала Урсула,  - отец Перри тоже страшно переживал.
Каково-то было герцогу простить адюльтерацию своему единственному сыну.
     - Но ведь в адюльтере обычно бывает повинен супруг, - возразил я.
     - Мне все равно,  кто повинен, - настаивала она. - Была адюльтерация, и
все тут.
     Я  вздохнул.  Проблема сама  по  себе  выглядела достаточно сложной без
того, чтобы Урсула осложнила ее своими интерпретациями.
     - Так или иначе,  -  сообщила она,  - я сказала Марджери, что это вроде
как кровосмешение.
     - Кровосмешение?
     - Ну да,  парень-то был совсем еще юный, а ей должно быть известно, что
адюльтерация дозволяется только взрослым.
     Я  подкрепился хорошим глотком бренди.  Было  очевидно,  что  с  годами
Урсула отнюдь не исправилась.
     - Знаешь что,  - сказал я, - лучше доскажи мне все остальное за ланчем.
Я тебя приглашаю.
     - О,   милый,   в  самом  деле?   Чудесно.   Только  мне  нельзя  долго
задерживаться, я еще должна повидать Марджери, потому что не знаю, где Реджи
и когда появится герцог.
     - Ты хочешь сказать, - произнес я с расстановкой, - что все эти люди, о
которых ты говоришь, находятся здесь, в Венеции?
     - Ну,  конечно,  милый. - Ее глаза округлились. - Я потому и нуждаюсь в
твоей помощи. Разве ты не понял?
     - Нет, - признался я, - не понял. Но заруби себе на носу - я не намерен
впутываться в эти дела. А пока пойдем, позавтракаем... куда бы ты хотела?
     - Я предпочла бы "Смеющийся кот", - ответила Урсула.
     - Это где же?
     - Не знаю,  но мне очень хвалили этот ресторан,  -  сказала она,  пудря
нос.
     - Ладно, я выясню.
     Подозвав  официанта,   я  рассчитался  и  спросил,   как  добраться  до
"Смеющегося кота".  Оказалось, что он расположен недалеко от площади Святого
Марка,   и  мы  быстро  дошли  до  этого  маленького,   уютно  обставленного
ресторанчика;   судя  по   тому,   что  большинство  посетителей  составляли
венецианцы,  следовало ожидать,  что  нас будут потчевать достаточно сытными
блюдами.
     Мы присмотрели себе столик на свежем воздухе,  под тентом,  и я заказал
мидии в  сметане и  с петрушкой,  а также приготовленную на корсиканский лад
баранью лопатку с каштановым пюре. Мы уже принялись за тающую во рту молодую
баранину и подумывали о том, чтобы заказать сыр и какие-нибудь фрукты, когда
Урсула,  глядя куда-то мне за спину, испуганно вскрикнула. Я повернул голову
и увидел,  как к нашему столику галсами,  точно яхта,  приближается могучего
сложения пьяный джентльмен.
     - О Господи,  это Реджи,  - вымолвила Урсула. - Как он узнал, что они в
Венеции?
     - Ничего, - подчеркнул я, - главное, что их нет здесь.
     - Но они могут появиться с  минуты на минуту,  -  простонала она.  -  Я
договорилась встретиться здесь  с  ними  и  с  герцогом.  Что  будем делать?
Быстро, милый, придумай что-нибудь.
     Как я  ни противился,  похоже было,  что мне не избежать участия в этой
нелепой истории.  А потому,  глотнув для бодрости бренди,  я встал, встречая
Реджи, который в эту минуту чудом добрался-таки до нашего столика.
     - Реджи,  милый! - воскликнула Урсула. - Какой приятный сюрприз! Что ты
делаешь в Венеции?
     - Привет,  Урсула,  -  отозвался Реджи, покачиваясь, с трудом фокусируя
взгляд и выговаривая слова.  - Я в-в Вен... Венешии, штоб убить одну гряжную
крысу...  маленькую вшивую гряжную крысу,  вот заччем я  в  Венешии...  яшно
тебе?
     Реджи обладал не  только богатырским сложением борца,  владеющего всеми
мыслимыми приемами,  но и широким лицом питекантропа с клочковатой бородой и
усами.   Лысую  макушку  обрамляли  длинные,   до  плеч  волосы.  Далеко  не
привлекательную  внешность