ния обращаться прямо к  нему  с  просьбой оказать  услугу, вместо того
чтобы  медленно  карабкаться  вверх  по липкой и непокорной  бюрократической
лестнице. К  тому же один почитатель сведет  вас с десятком  своих знакомых,
которые  могут  вам  чем-то  помочь, и  образуется  нечто вроде гирлянды  из
маргариток.  Типичный  случай  --  поиски  подходящего  патрона  для  нашего
новорожденного американского филиала.
     Примерно  в  это  время  Том  Лавджой,  собрав  в  американском  Совете
благожелательных и щедрых  деятелей,  задумался  над тем,  что теперь  нужно
подыскать,  так сказать, "носовое украшение",  человека,  хорошо  известного
американцам и способного  придать особый блеск  организации.  И Том позвонил
мне, чтобы обсудить этот вопрос.
     -- Как насчет князя Ренье? -- предложил я.--  Он любит животных, у него
в Монако даже есть свой зоопарк.
     -- Тогда  уж лучше его  жена,-- отозвался практичный  Том.-- В  Америке
никто не слышал про князя Ренье, зато все знают Грэйс Келли.
     -- Что верно, то верно,-- сказал я.-- Но я незнаком с ней.
     -- Зато я уверен, что Дэвид  Нивен знаком,-- ответил  Том.-- А с ним ты
знаком. Это ведь он был шафером твоей гориллы?
     --  Он, да только  я не люблю  просить друзей, чтобы они, так  сказать,
извлекали из своих знакомств выгоду для меня.
     -- Не захочет  --  откажется, только  и всего,--  философически заметил
Том.
     И я позвонил Дэвиду. Что он посоветует?
     -- Ненавижу впутывать друзей в такие дела, Джерри,-- сказал Дэвид.-- Но
вот  что  я  сделаю -- помогу тебе  получить приглашение,  а  там уж  ты сам
изложишь свое дело, я только предупрежу ее.
     -- Отлично, Дэвид,--  отозвался я.-- То, что надо. Главное, чтобы нам с
Томом открыли дверь, дальше мы  сами управимся. Уверен, все будет о'кей. Том
обаянием не многим уступит тебе.
     -- Не пытайтесь мне льстить, мистер Даррелл,-- серьезно произнес Дэвид.
     --  Беда  с вами,  второразрядными актеришками,--  не признаете правды,
когда ее говорят  вам прямо в глаза,-- сказал я  и поспешил положить трубку,
не давая ему ответить.
     Спустя  некоторое время княгиня Грэйс выразила  согласие принять нас  и
был назначен день. Том ликовал.
     -- Милая голубушка Мисс Америка,-- говорил он.
     -- Она  еще ничего  нам не  обещала,-- заметил я,-- и умоляю тебя -- не
вздумай называть ее милой голубушкой Мисс Америка. Она княгиня, черт возьми.
     -- Только жена князя,-- поправил меня Том.
     -- Заруби  себе  на  носу, мой  дорогой Томас: особы, ставшие княгинями
благодаря замужеству, порой носятся со  своим  званием и  положением больше,
чем урожденные.
     -- Я должен делать реверансы перед ней? -- спросил Том.
     --  Нет. Хотя  такое  зрелище доставило  бы мне подлинное удовольствие,
лучше избавь  княгиню  Грэйс  от  подобных  церемоний. Однако  учитывая твою
неотесанность, чувствую, что не  помешает преподать тебе несколько уроков --
как  следует вести  себя в таких  случаях. Займусь  твоим  образованием, как
только встретимся во Франции.
     Поскольку  вас не каждый день приглашают в княжеский дворец в Монако, я
посчитал, что  сему мероприятию надлежит придать  соответствующий  блеск.  А
потому разместился вместе со своим женским эскортом (жена, секретарша и одна
давняя приятельница) в роскошном отеле, откуда было слышно  шуршание бумажек
в казино. Вздыбив свои вкусовые сосочки изысканным аперитивом, мы вступили в
зал  ресторана,  встреченные подобострастным метрдотелем и шеренгами учтивых
официантов. Только  мы отведали  нежнейший  овощной суп, холодный, будто нос
белого  медведя, и  официанты  в  торжественной  тишине  поставили  на  стол
варенного  в шампанском  и сливках лосося,  как появился Томас Лавджой, всем
обликом похожий  на  единственную выжившую жертву  страшного  месопотамского
землетрясения. При  виде его у метрдотеля  вырвался вибрирующий  писк, какой
издает  морская свинка,  на которую вдруг наступил  битюг. Честно говоря,  я
вполне разделял его чувства.
     Одна  рука  Тома  сжимала содержащий,  видимо, все его земное имущество
портфель,  изготовленный  из   кожи   престарелого  крокодила,   страдавшего
проказой.  Костюм  его выглядел так, будто в нем поочередно спали семнадцать
бомжей, а восемнадцатый выбросил на свалку.  Рубашка была  сероватого цвета,
только  участок,  окружающий шею,-- черный. Галстук (некогда,  вне сомнения,
смотревшийся великолепно) выглядел  так, будто его задумчиво пожевал и потом
выплюнул  какой-нибудь  не  одаренный  большим  мозгом  динозавр.  Довершала
ансамбль обувь -- Чарльз Чаплин много лет безуспешно пытался  придать  своим
ботинкам такой вид. Изборожденная складками кожа,  что  твой  грецкий  орех,
торчащие вверх флагштоками  носы, отчаянно  цепляющиеся за верха подметки...
Казалось, приди вам в голову неразумная мысль изучить их поближе, непременно
подцепите какую-нибудь заразу.
     --  Привет всем,--  сказал  Том,  втискивая  свою неприглядную  плоть в
кресло.-- Извините, что опоздал.
     Мой  женский  эскорт  воззрился на него так,  как если бы он был жабой,
притаившейся  на  дне тарелки с супом. Сами  все такие нарядные, в  шелках и
сатине, намазанные, расфуфыренные,  источающие дорогие  благоухания,  словно
летний луг после первого укоса, а тут среди них этакое чучело огородное.
     --  Надеемся, ты  не  собираешься в таком  виде  являться  во дворец  к
княгине Грэйс? -- дружно молвили они грозным тоном.
     -- А что? -- удивился Том.-- Чем я вас не устраиваю?
     Они объяснили ему -- чем. Казалось  бы, за много лет  я наслушался, как
женщины  препарируют  своих  мужчин, но  такого обстоятельного  и  жестокого
разбора не припомню. Тому  велели бегом подняться наверх, где, сколько он ни
возражал,  заставили  раздеться  чуть  ли  не  догола,  и  пока  Том  сидел,
завернувшись  в  банное  полотенце,  на  моей  кровати, гостиничная  обслуга
занялась его платьем.
     -- Не  все ли равно, как я выгляжу,--  обиженно  заявил Том.--  Вчера я
завтракал вместе с президентом Перу, и он ничего не сказал.
     -- Есть женщины, которые судят о человеке по одежде,-- ответил я.-- И я
уверен,  что княгиня  Грэйс -- одна  из  них. У этих женщин особое  зрение и
встроенный радар. Приведи их в  зал, где  собралось три сотни людей,  и  они
тотчас заметят микроскопическое пятно яичного желтка  на  галстуке мужчины в
дальнем конце помещения.
     --Но я же не виноват, что мой багаж потерялся в Париже!
     -- Не  станешь  же  ты объяснять ей  это.  Она  решит,  что  ты  всегда
выглядишь точно старьевщик.
     Наконец одежда Тома вернулась, уже не такая похожая на посылку с театра
военных действий в  Крыму, и,  пока  он одевался,  я вкратце  просветил  его
насчет придворного этикета.
     -- Не забудь поклониться, когда она подаст тебе руку. И называй ее либо
"ваша светлость", либо "ма-ам".
     -- "Ма-ам"? -- переспросил Том.
     -- Ну да, это сокращенное "мадам".
     -- А можно, я стану называть ее миссис Ренье?
     -- Ни в коем случае. Держись лучше за титул "ваша светлость".
     Мы  заняли  места  в  такси  и  поднялись на  холм,  откуда  глядит  на
сверкающую  гладь Средиземного моря сказочный розовый  дворец. У  ворот  нас
остановил  строгий  часовой  в  форме,  какую мог  носить кто-то  из  героев
оперетты "Нет, нет, Нанетт" или еще какого-нибудь экзотического мюзикла. Нас
проводили в обитель секретаря княгини и попросили подождать минутку.
     -- Классный  особнячок,-- заметил  Том,  созерцая  мрамор  и  золоченую
резьбу на дереве.
     -- Ради Бога, не забудь,  что я тебе говорил,--  сказал я, считая,  что
Том,   как  председатель  нашего   американского   Совета,   должен   первым
приветствовать княгиню. Секретарь открыл  дверь, и нас  провели  в  кабинет.
Ослепительно красивая и элегантная княгиня поднялась из-за рабочего стола  и
направилась к нам улыбаясь.  И тут я с ужасом увидел, как Том  приветственно
машет ей рукой.
     -- Привет, Грэйс,-- сказал он.
     Стремясь исправить положение, я поспешил взять слово.
     --  Ваша светлость  чрезвычайно  добры,  что  нашли  время  для  нас,--
пролепетал  я.--  Разрешите представить  вам доктора  Лавджоя,  председателя
нашего американского Совета, а моя фамилия Даррелл.
     После чего мы  сели вместе с княгиней  на  широкий  диван  и попытались
рассказать ей про цели нашего Треста. Как ни терпеливо внимала княгиня, я не
сомневался, что  услышу  отрицательный  ответ на нашу просьбу.  Ее светлость
приняла нас только ради своей дружбы с Нивеном и теперь подыскивает вежливые
слова  для  отказа. Пришло  время  выкладывать  козырную  карту.  Только она
заговорила  про обилие всяких обязательств,  а "...потому вряд ли...", как я
положил  ей  на  колени большой  снимок  нашего  новорожденного  горилленка,
лежащего  на  животике  на  белом   махровом   полотенце.  Остановившись  на
полуслове, княгиня восторженно вскрикнула будто  школьница.  "Утю-тю-тю"  не
сорвалось с ее губ, но я чувствовал, что еще немного, и она начнет сюсюкать.
     --  Ваша светлость,--  сказал я,--  перед  вами  как раз  одно  из  тех
животных, которым мы стараемся помочь выжить.
     --  О, какая  прелесть,-- проворковала она.--  В жизни не видела ничего
прелестнее. Можно, я покажу этот снимок мужу?
     -- Он ваш, я специально привез его вам.
     --  О,  большое спасибо,-- произнесла она, не  отрывая от снимка  глаз,
отуманенных нежностью.-- А теперь скажите, чем я могу вам помочь.
     Покидая  дворец десять минут спустя, мы могли поздравить  друг  друга с
тем, что патронессу  американского филиала  нашего Треста зовут ее светлость
Грэйс, княгиня Монако.
     -- Я знал, что фотография горилленка добьет ее,-- торжествующе сказал я
Тому, когда мы  садились  в  такси.--  Все  женщины, кому  я показываю  этот
снимок, сходят с ума. Действует на их материнский инстинкт.
     -- А по-моему, твой снимок тут ни при чем,-- отозвался Том.
     Я уставился на него.
     -- Как это понимать -- ни при чем? -- возразил я.-- Именно снимок решил
исход дела.
     --  Ничего подобного,-- ухмыльнулся  Том.-- На самом деле  ее  покорило
пятнышко яичного желтка на моем галстуке.

        Глава пятая. ВОЗВРАТ В ПРИРОДНУЮ СРЕДУ

     Много лет назад, когда наш  Трест только начинал свою  деятельность,  я
пытался разъяснить людям, для чего мы разводим животных в неволе. Всякий раз
меня спрашивали:  "А  кого  вы  вернули  обратно?" -- так,  будто  все  дело
сводилось  к  тому, чтобы размножить несколько  особей, затолкать в  клетки,
отвезти на родину вида и выпустить в ближайший лес. Ничего подобного...
     Сама задача  разведения видов в неволе сопряжена со многими проблемами,
однако, решив ее, то есть благополучно пройдя первую и  вторую стадии нашего
"многогранного  подхода",  можно  всерьез  приступать к  стадии номер три --
возвращать выращенных вами особей  в природную среду: туда, где  данный  вид
уже  вымер,  в районы  естественного обитания вида,  в  места  с подходящими
условиями  по  соседству  или  в  ареалы,  где  эндемичная  дикая  популяция
нуждается во вливании свежей крови. Третья стадия -- самая сложная.
     Сложность заключается  в новизне  этого дела, речь идет, если хотите, о
совершенно новом искусстве, и мы учимся на ходу. Начать с того, что нет двух
видов  с  одинаковыми запросами,  каковые  и необходимо  тщательно  изучать.
Далее,  нельзя взять животное,  рожденное в неволе в  третьем или  четвертом
поколении, и просто водворить  его в природную  среду.  При всем обилии пищи
кругом  оно  скорее  всего  погибнет,  ибо  приучено  есть  фрукты  и прочий
приготовленный  корм  из  мисок.  Все  равно  что  привычного   к  роскошным
гостиницам потомственного миллионера поместить на застланной газетами скамье
в парке, предоставив добывать пищу в мусорных контейнерах. Без основательной
подготовки он не освоится с новым образом жизни.
     Разработанные пока что методы достаточно просты, но, как я уже говорил,
процесс должен учитывать особенности конкретного животного, да и конкретного
места. Наша первая попытка  вернуть на Маврикий розового голубя -- наглядный
пример  того,  как  легко потерпеть  неудачу.  Мы  решили  для первого  раза
воспользоваться,  так  сказать,  "пересадочной   станцией"  в  Памплемусском
ботаническом саду. Здесь на обширной площади предостаточно листьев и плодов,
к тому же сад пересекает множество  дорожек, облегчая наблюдение за реакцией
и  передвижениями  птиц. Итак,  мы соорудили  специальный  птичник  с  двумя
отделениями  -- одно  для пары голубей, коих мы  наметили выпустить на волю,
другое -- для пары, играющей роль манных птиц, чтобы первая пара не покидала
совсем ботанический сад.
     Кандидатов на освобождение тщательно отобрали в питомнике на Блэк-Ривер
-- комплексе птичников и вольеров, построенных и оборудованных маврикийскими
властями  при финансовой  поддержке  нашего  Треста. После  того  как голуби
освоились  в  новой  обители,  наступил великий  "выпускной" день. По  этому
случаю я  прилетел  на  Маврикий,  и мне было  доверено осуществить заветное
действо. Было задумано,  что, очутившись  на  воле, птицы смогут по-прежнему
использовать птичник как убежище, и там их всегда будет ждать корм. пока они
не привыкнут сами добывать пропитание. Прибыв на место в назначенный день, я
размашистым  движением  (великое   событие!)  дернул  веревочку,  призванную
поднять дверцу, открывая пленникам путь на свободу. Веревочка порвалась.
     Наступила неловкая пауза, пока кого-то послали за  другой веревочкой. В
эту минуту я с глубоким сочувствием  думал  о нарядных дамах, которые раз за
разом  без успеха  пытаются разбить  шампанское о борт спускаемого  на  воду
океанского лайнера. Наконец веревочка появилась и дверца послушно поднялась.
Голуби не подкачали --  вылетели  на волю и опустились на крышу птичника. Мы
надеялись,  что они на этом не остановятся и перелетят на деревья. Не тут-то
было. Они продолжали  флегматично  восседать,  не мигая, на  птичнике, точно
этакие придурковатые изделия чучельника. Посмотрели бы на них сейчас все эти
болваны, которые толкуют о жестокости неволи и сладости свободы.
     Задним  числом мы  пожалели, что  об  этой  первой  попытке  никого  не
известили, хотя тогда это казалось вполне разумным. Всего в Памплемуссе было
выпущено одиннадцать птиц, и они, набравшись постепенно храбрости, принялись
вкушать плоды обретенной свободы,  исследуя все закоулки ботанического сада.
Где  и  столкнулись  вскоре  с опасностью  --  по саду  бродили мальчишки  с
рогатками,  любители мяса сизарей.  Разве  можно было  требовать,  чтобы они
отличали розового голубя от сизаря, разве что первый был пожирнее и  казался
более желанной добычей (на  самом деле мясо розового голубя несъедобно из-за
неприятного вкуса). Добавьте к  этому граничащую со  слабоумием доверчивость
розовых, и станет ясно,  что они были обречены.  Не один  из выращенных нами
голубей  пал жертвой смертоносного оружия юных  охотников. Могут спросить: а
повлияла  бы на ход событий предварительная пропаганда в  печати? Влияют  ли
такие кампании на мальчишек с рогатками? Как бы то  ни было, несмотря  на их
проделки, несколько розовых голубей  составили  пары и  принесли  потомство,
хотя и бросили птенцов на ранней стадии, вероятно спугнутые людьми.
     Достаточно сказать,  что  наш  первый  опыт  никак нельзя было  назвать
блестящим  успехом, а  потому  мы  отловили  уцелевших  птиц  и  вернули  на
Блэк-Ривер. Правда, какой-то урок мы извлекли. Птицы не устремились тотчас в
голубые дали,  а оставались поблизости от того места, где их выпустили и где
их можно было подкармливать, позволяя осваиваться с непривычной обстановкой.
Кроме  плодов  и листьев  местной  флоры  они питались  также  экзотическими
растениями  -- важное наблюдение,  поскольку  экзоты  наводнили маврикийские
леса,  куда  предполагалось  возвратить  розовых  голубей.  И   наконец,  мы
доказали, что птицы, выращенные в неволе, способны  размножаться, очутившись
на свободе.
     А потому  мы уже с полной уверенностью  стали планировать следующий шаг
-- настоящее возвращение птиц в природную среду, конкретно -- в лес Макаби в
одном из глухих уголков острова Маврикий. Снова начали с того, что соорудили
птичники  и  поместили  в них голубей.  На сей  раз перед тем, как выпускать
птиц,  снабдили  их  миниатюрными передатчиками;  одно  дело  --  следить за
голубями  в ботаническом саду,  совсем другое  --  выслеживать их в глубоких
лощинах и зарослях  Макаби. Первое время розовые голуби, очутившись на воле,
вели  себя по-разному. Одни улетали за пределы радиуса действия передатчиков
и  пропадали  где-то  неделями, чтобы  затем каким-то  таинственным  образом
возникнуть вновь. Другие, вылетая в лес, ежедневно возвращались к птичникам,
где их  ждал корм. Третьи, удалившись  от птичников  на  несколько  десятков
метров,  месяцами  пребывали  там. Постепенно становилось  ясно,  что  птицы
акклиматизируются и с каждым днем обретают  все  большую  самостоятельность,
находя устраивающие  их плоды  и  листья.  Тем не  менее,  опасаясь,  как бы
какой-нибудь вид местного корма не исчез из-за смены сезона, обрекая розовых
на голодание, мы продолжали подкармливать их. Когда писались эти строки, два
голубя уже прилетали к птичникам в сопровождении птенцов. Что  позволяет нам
осторожно говорить про успех нового опыта.
     Мы рады этому  по двум причинам. Во-первых,  точно доказано, что птицы,
рожденные  в  неволе в третьем или четвертом поколении, способны освоиться в
природной  среде. Во-вторых,  и  это,  возможно,  еще  важнее  -- мы создали
колонию за пределами  участка, который привыкли называть  Голубиным  лесом и
который представляет собой  долину среди лесистых гор  с кущами причудливого
вида криптомерий, где гнездится вся  дикая популяция розовых голубей (в 1978
году  она  насчитывала  всего  около  двадцати  пяти  особей).  Естественно,
сосредоточение малочисленной популяции на площади в несколько  гектаров было
чрезвычайно опасно для вида --  бесшабашная шайка интродуцированных обезьян,
или  не  менее  бесшабашный примат с ружьем, или хорошенький ураган запросто
могли   истребить  всех   розовых  голубей.   Тем  не  менее  упрямые  птицы
отказывались гнездиться  где-либо  еще.  Невольно  вспоминается совет --  не
класть все яйца в одну корзину... А потому, выпуская розовых в Макаби, мы от
души  надеялись,  что они приживутся  там и образуется новая  колония. После
чего  можно будет продолжать создание колоний в других уголках Маврикия, так
что, случись что-нибудь с исконной дикой популяцией, вид все же сохранится.
     Совсем другую проблему представляют  лысые  ибисы, которые предпочитают
гнездиться вблизи городов.  Это  крупные  птицы с  голой головой  и  длинным
клювом  кораллово-красного цвета, одетые  в  темное оперение,  отливающее на
солнце металлическим блеском. У них обширный и забавный вокальный репертуар,
состоящий  из  серии  кашлей,  хрипов, рычаний  и  звуков,  предшествующих в
латинских  странах звучному отхаркиванию. Некогда  эта своеобразная и весьма
полезная  птица была очень  широко распространена --  от  Турции и  Среднего
Востока до  Северной Африки  и  обширных  областей  Европы,  где лысые ибисы
гнездились   даже  в  Альпах.  В  средние  века   птенцы   ибиса  почитались
деликатесом,  доступным  только  вельможам,  хотя  не  удивлюсь,  если   мне
расскажут,  что  иной  раз  пухлые  птенчики попадали  и  в кастрюлю убогого
крестьянина.   Первые  письменные  упоминания  об  этой  своеобразной  птице
относятся  к шестнадцатому веку, когда  в  Зальцбурге она была известна  под
именем  лесного  ворона.  В  1528  году  король  Фердинанд   и   архиепископ
Зальцбургский издали охраняющие ибиса указы  (очевидно, чтобы аристократы, в
отличие  от  крестьян,  могли  продолжать  уписывать птенцов),  от  которых,
однако, не было проку.
     Я называю лысого и