прос:  "Опасно ли ловить животных?"  -  я отвечу:
"Опасность  прямо  пропорциональна собственной глупости".  Немного  придя  в
себя, я осмотрелся и увидел, что одного зрителя не хватает.
     - А куда подевался ваш брат? - спросил я своего друга.
     - Да ну его, - с легким презрением откликнулся тот. - Не смог выдержать
- говорит, ему от этого плохо стало. Вон он, поджидает в сторонке. Но вы его
простите великодушно:  кишка у  него  тонка.  Да  уж,  надо  быть  настоящим
мужчиной,  чтобы смотреть, как вы торчите в этом змеином рву среди проклятых
тварей.


                                 Себастьян

     Не  так  давно я  провел несколько месяцев в  Аргентине -  там-то  я  и
повстречал Себастьяна.  Себастьян был  гаучо -  в  Южной Америке это  то  же
самое,  что ковбой в Северной. Гаучо, как и ковбои, в наше время встречаются
все  реже,  потому  что  большинство поместий  в  Аргентине встали  на  путь
механизации.
     Я  оказался в  Аргентине по  двум причинам:  во-первых,  мне нужно было
наловить как  можно больше живых диких животных для английских зоопарков,  а
во-вторых, я хотел снять для кино этих животных в естественной обстановке. У
одного из моих друзей было обширное поместье - эстансия - милях в семидесяти
от Буэнос-Айреса, в местности, которая славилась изобилием диких животных, и
я,  ни минуты не колеблясь,  принял его приглашение погостить недели две.  К
сожалению,  когда настала пора выезжать,  у моего друга оказались неотложные
дела,  и  времени у него оставалось в обрез:  только чтобы встретить меня на
эстансии,  устроить и  срочно  возвращаться в  город.  Он  встретил меня  на
захолустной железнодорожной станции  и,  пока  мы  тряслись  в  двуколке  по
пыльной дороге, уверил меня, что все подготовил к моему приезду.
     - Я вас поручаю Себастьяну, - сказал он. - Можете не беспокоиться - все
будет в порядке.
     - А кто такой Себастьян? - спросил я.
     - Здешний  гаучо,   -   неопределенно  ответил  мой  друг.  -  Если  он
чего-нибудь не знает о местных животных,  значит,  этого и знать не стоит. В
мое  отсутствие он  будет за  хозяина,  обращайтесь к  нему,  что бы  вам ни
понадобилось.
     После  ленча  на  веранде большого дома  мой  хозяин сказал,  что  пора
познакомить меня  с  Себастьяном;  мы  сели верхом и  поехали по  бескрайним
просторам  золотых  трав,  переливающихся под  лучами  солнца,  потом  через
заросли  гигантских  колючих  растений,  скрывавших с  головой  всадника  на
лошади.  Примерно  через  полчаса  мы  подъехали к  эвкалиптовой рощице;  за
деревьями виднелся  приземистый,  длинный  побеленный дом.  Громадный старый
пес,  растянувшийся на  прогретой солнцем  пыльной земле,  поднял  голову  и
лениво гавкнул, а потом снова задремал. Мы спешились и привязали лошадей.
     - Себастьян построил этот  дом  своими руками,  -  сказал мой  друг.  -
Думаю, он за домом, отдыхает - сиеста.
     Мы обошли дом,  увидели необъятных размеров гамак,  привязанный к  двум
стройным эвкалиптам, а в гамаке лежал Себастьян.
     Мне поначалу показалось, что передо мной сказочный гном. Впоследствии я
узнал,  что его рост около пяти футов двух дюймов, но в складке великанского
гамака  Себастьян  казался  совсем  маленьким.  Его  необыкновенно  длинные,
могучие руки  свисали по  обе  стороны гамака  -  загорелые до  яркого  тона
красного дерева, покрытые легкой дымкой совершенно белых волос. Лица не было
видно:  его скрывала надвинутая черная шляпа;  она ритмично приподнималась и
опускалась в  такт  длительным руладам такого мощного храпа,  какого мне  не
приходилось  еще   никогда  слышать.   Мой  друг  схватил  болтавшуюся  руку
Себастьяна и  изо всех сил потянул,  одновременно наклонившись к  самому его
уху и оглушительно окликнув спящего:
     - Себастьян!   Себастьян!   Просыпайся,   к  тебе  гости!  Уснет  -  не
добудишься,  - объяснил он мне. - Берите-ка за другую руку, вытряхнем его из
гамака.
     Я  ухватился  за  другую  руку,   и  мы  совместными  усилиями  усадили
Себастьяна в гамаке.  Черная шляпа скатилась, открыв круглое коричневое лицо
с  полными щеками,  которое было  четко  разделено на  три  части громадными
закрученными усищами,  вызолоченными никотином,  и парой белоснежных бровей,
загибавшихся вверх,  как козлиные рожки.  Мой друг сграбастал его за плечи и
принялся трясти,  окликая по  имени,  как вдруг под белыми бровями открылась
пара плутовских черных глаз, и Себастьян сонно воззрился на нас. Узнав моего
друга, он с ревом раненого зверя выскочил из гамака.
     - Сеньор! - возопил он. - Как я рад вас видеть! Ах, простите, простите,
сеньор, что я сплю, как свинья в закуте, когда вы меня навестили... простите
великодушно!  Я  не ожидал вас так рано,  а  то непременно приготовился бы и
встретил бы вас как подобает.
     Он потряс мою руку,  когда наш общий знакомый меня представил, а потом,
повернувшись к дому, заревел во все горло:
     - Мария! Мария!
     В  ответ на этот устрашающий рев из дома вышла приятная молодая женщина
лет тридцати,  которую Себастьян с нескрываемой гордостью представил нам как
свою жену. Потом он схватил меня за плечо железной хваткой и уставился мне в
лицо с самым серьезным видом.
     - Вы что будете пить -  кофе или матэ,  сеньор?  - спросил он невинно и
простодушно.  К  счастью,  мой друг заранее предупредил меня,  что Себастьян
судит о людях как раз по тому,  что они пьют -  кофе или матэ,  аргентинский
зеленый чай из трав. Он считал, что кофе - отвратное пойло, годное разве что
для горожан и прочих растленных отбросов человечества.  Я,  конечно, сказал,
что выпью матэ. Себастьян обернулся и обжег жену огненным взглядом.
     - Ну?  - повелительно крикнул он. - Ты слыхала, что сеньор хочет выпить
матэ?  Долго  наши  гости  будут  стоять здесь,  умирая от  жажды,  пока  ты
глазеешь, как сова в полдень?
     - Вода уже кипит,  -  мирно ответила она.  -  А  стоять им  не  нужно -
пригласи их присесть.
     - Не перечь мне, женщина! - рявкнул Себастьян, ощетинив усы.
     - Вы уж простите его, сеньор, - сказала Мария, ласково улыбаясь мужу, -
он всегда сам не свой, когда у нас гости.
     Лицо Себастьяна приобрело темно-кирпичный цвет.
     - Это я-то?  -  оскорбленно взревел он.  -  Сам не свой? Кто тут сам не
свой?  Да я спокойнее дохлой лошади... Вот уж выдумала... Извините мою жену,
сеньоры,  всегда  норовит невесть что  выдумать -  честное слово,  будь  она
мужчиной, быть ей президентом, не иначе.
     Мы уселись под деревьями,  и Себастьян, закурив маленькую, но зловонную
сигару, продолжал ворчать, обличая недостатки своей супруги.
     - Не надо было мне еще раз жениться,  -  доверительно сказал он.  -  Ни
одна из моих жен меня не пережила. Я ведь уже четыре раза был женат и каждый
раз,  провожая покойницу на кладбище,  говорил себе:  "Все,  Себастьян, пора
кончать".  А потом как-то сразу -  пффф!  -  и я снова женат. Дух мой жаждет
одиночества, но плоть слаба, а все горе в том, что плоти-то у меня побольше,
чем духа.
     Он с притворной грустью взглянул вниз,  на свое солидное брюшко,  потом
поднял  глаза  и  широко,   подкупающе  улыбнулся,  обнажив  десны  с  двумя
оставшимися зубами.
     - Сдается мне,  что я  так с  этой слабостью и помру,  сеньор,  но ведь
мужчина без женщины - все равно что корова без вымени.
     Мария вынесла матэ,  и маленький горшок пошел вкруговую:  мы по очереди
прикладывались к  тоненькой серебряной трубочке для питья матэ,  а  мой друг
тем временем объяснял Себастьяну, с какой целью я приехал на эстансию. Гаучо
пришел в полнейший восторг,  а когда ему сказали, что он может участвовать в
киносъемках, он расправил усы и искоса взглянул на жену.
     - Слыхала,  а?  - спросил он. - Я буду в кино сниматься! Ты лучше держи
свой язычок за зубами, девчонка, а то женщины из Англии нагрянут всем скопом
да и отобьют меня у тебя!
     - Очень ты им нужен, - отпарировала его жена. - Небось, у них там своих
бездельников хватает, их по всему свету полно.
     Себастьян ограничился испепеляющим взглядом, а затем обратился ко мне.
     - Не беспокойтесь,  сеньор,  -  сказал он,  - я вам все сделаю, во всем
помогу. Я сделаю все, что вам угодно.
     И он сдержал свое слово: начиная с того же вечера, когда мой друг отбыл
в Буэнос-Айрес,  Себастьян две недели не отходил от меня. Он обладал кипучей
энергией,  а его властный характер не знал препятствий,  так что он сразу же
полностью забрал все мои дела в  свои руки.  Я  просто сообщал ему,  что мне
нужно,  а он все осуществлял, и, чем труднее и необычнее были мои поручения,
тем с большим восторгом он их выполнял.  Как никто другой, он умел заставить
пеонов -  наемных рабочих на  эстансии -  работать в  полную силу и,  как ни
странно,  добивался этого не уговорами или заигрыванием,  а  саркастическими
насмешками,  пересыпанными необыкновенно изощренными и  яркими  сравнениями.
Те,  кого  он  поносил  на  чем  свет  стоит,  не  только  не  обижались,  а
покатывались со смеху и работали на совесть.
     - Посмотрите на себя!  -  гремел он,  обличая "ленивых". - Да вы только
посмотрите на себя!  Тащитесь, как улитки по патоке. Поражаюсь, как это ваши
одры  не  подхватят да  не  разнесут вас  со  страху:  ведь на  галопе глаза
болтаются в  ваших пустых черепах,  отсюда слышно!  У  вас мозгов-то на всех
такая малость, что не наскребешь и на крепкий бульон для клопа!
     И  пеоны,  гогоча во  все горло,  набрасывались на  работу с  удвоенным
рвением.  Конечно,  они  не  только уважали старого шутника -  они прекрасно
знали,  что он не потребует от них сделать то,  чего не может сделать сам. А
назвать,  чего  он  не  мог  бы  сделать,  было мудрено,  и  о  каком-нибудь
чрезвычайно трудном деле пеоны всегда говорили: "Ну, это и самому Себастьяну
не под силу". На рослом вороном коне, облаченный в яркое, пунцовое с голубым
пончо,  Себастьян выглядел великолепно. Он носился на своем вороном по всему
поместью, со свистом рассекая воздух петлей лассо, - показывал мне, как надо
ловить  бычков.  Это  делается шестью  способами,  и  Себастьян владел всеми
шестью с одинаковым совершенством.  Чем быстрее мчался его конь, чем опаснее
была скачка по  неровной степи,  тем  точнее он  бросал лассо,  так  что мне
начинало казаться,  что петлю притягивает к  быку какой-то магнит и она сама
собой захлестывает цель без промаха.
     Себастьян  мастерски  владел  лассо,   но  кнутом  он  владел  поистине
виртуозно.  Кнут,  с короткой рукояткой и длинным тонким кнутовищем,  всегда
был при нем,  и это было страшное оружие.  Я видел собственными глазами, как
Себастьян на  всем  скаку  выхватывал кнут  из-за  пояса и  аккуратно сшибал
головку  колючего  растения,  проносясь мимо.  Выбить  сигарету  изо  рта  у
человека для него было детской игрой.  Мне рассказывали,  что в прошлом году
какой-то приезжий позволил себе усомниться в  гениальном "туше" Себастьяна и
тот в доказательство снял с чужака кнутом рубашку, даже не задев кожу на его
спине.  Себастьян пользовался кнутом как идеальным оружием -  он  действовал
им,  как  собственной удлиненной  рукой,  хотя  отлично  владел  и  ножом  и
топориком.  С  расстояния в  десять  шагов  он  разбивал  топориком  пополам
спичечную коробку.  Да  с  таким человеком,  как  Себастьян,  лучше было  не
ссориться.
     Мы  с  Себастьяном охотились  по  большей  части  ночью,  когда  многие
животные вылезали из своих нор.  Запасшись факелами,  мы выходили с эстансии
уже в  темноте и никогда не возвращались раньше полуночи,  а то и двух часов
ночи, обычно принося с собой двух-трех зверьков. На такие ночные вылазки нас
сопровождал пес неопределенного происхождения и весьма преклонного возраста:
зубы у  него давно сточились до  самых десен.  Это  была отличная собака для
нашей охоты -  даже когда он  хватал зверька,  то нисколько не повреждал его
своими беззубыми челюстями.  Загнав и  остановив зверька,  пес не  давал ему
уйти, примерно раз в минуту коротким лаем давая знать, где он засел.
     На одной из таких ночных охот мне пришлось воочию убедиться в громадной
силе Себастьяна. Собака спугнула броненосца и гнала его несколько сот ярдов,
пока он не скрылся в норе.  Нас было трое: Себастьян, я и местный пеон. Мы с
пеоном   гнались   за   броненосцем  порезвее  и   оставили  далеко   позади
отдувающегося  Себастьяна:   его  телосложение  не  очень-то  подходило  для
спринтерских рекордов.  Мы с пеоном подоспели как раз в ту минуту, когда зад
броненосца исчезал в норе.  Бросившись ничком на траву,  мы вцепились -  я в
хвост,  пеан  -  в  задние  лапы  зверя.  Броненосец так  прочно  закрепился
передними лапами с  длинными когтями за стены норы,  что,  как мы ни тянули,
выбиваясь из сил,  он, словно зацементированный, не сдвигался с места. Потом
зверь рванулся,  и пеон от неожиданности выпустил его лапы.  Броненосец стал
ввинчиваться в глубину норы,  и я уже чувствовал,  как хвост выскальзывает у
меня  из  рук.  В  этот  критический момент на  поле  боя  появился пыхтящий
Себастьян. Он оттолкнул меня, схватился за хвост броненосца, уперся ногами в
землю по  обе  стороны норы и  дернул.  Нас  засыпало землей,  и  броненосец
выскочил из норы,  как пробка из бутылки.  Одним рывком Себастьян сделал то,
что нам двоим оказалось не под силу.
     Одним из  животных,  которых я  намеревался снять для кино на эстансии,
был  нанду  -  южноамериканский страус,  не  уступающий своему  африканскому
родичу в способности мчаться с резвостью скаковой лошади. Мне хотелось снять
старинный способ охоты на страусов -  верхом на лошадях,  с помощью боласов.
Это  оружие представляет собой три шара размером примерно с  крокетные шары,
выточенные из дерева и  соединенные между собой довольно длинными веревками.
Снаряд раскручивают над  головой и  бросают так,  что веревки опутывают ноги
страуса и валят его на землю.  Себастьян специально организовал такую охоту,
чтобы  в  последний день  мы  смогли  ее  снять  для  кино.  Так  как  пеоны
участвовали почти во всех сценах,  они заявились с утра разряженные в лучшие
костюмы,  стараясь перещеголять друг друга яркостью наряда. Себастьян мрачно
оглядел их с высоты своего седла.
     - Вы  только взгляните на  них,  сеньор,  -  процедил он,  презрительно
сплюнув.  -  Разряжены в пух и прах,  в глазах пестрит, что твои куропаточьи
яйца;  суетятся,  как  стая гончих на  зеленой лужайке,  а  все потому,  что
мечтают увидеть свои дурацкие рожи на экране... Смотреть противно.
     Но я заметил,  как тщательно он расчесал свои усы перед началом съемок.
Мы  целый день  провели под  палящим солнцем и  к  вечеру,  отсняв последние
кадры,  почувствовали себя вконец измученными;  все мы  нуждались в  отдыхе,
все,  кроме,  конечно,  Себастьяна,  который был  свеж,  будто  день  только
начался.  По  дороге домой он  мне  сказал,  что  вечером устраивает для нас
прощальный ужин,  на  который приглашено все  население эстансии.  Там будет
всего вдоволь,  и вина,  и песен,  и танцев. Говорил он все это, а глаза его
так и сверкали от удовольствия.  У меня не хватило духу признаться, что я до
смерти устал и  мечтаю только об  одном -  добраться до  постели.  Я  принял
приглашение.
     Празднество было  устроено  в  обширной  задымленной кухне,  освещенной
полудюжиной коптящих  керосиновых ламп.  Джаз-банд  заменяли три  гитариста,
самозабвенно терзавшие струны.  Стоит  ли  говорить,  что  душой  общества и
первым заводилой был Себастьян? Он выпил вина больше, чем кто бы то ни было,
но был трезв как стеклышко; он сыграл соло на гитаре, спел великое множество
песен  -  от  самых  грубых до  самых  трогательных -  и  поглотил при  этом
неимоверное количество  еды.  Но  самое  главное  -  он  танцевал:  танцевал
настоящий дикий танец гаучо,  со сложными па,  прыжками и антраша,  танцевал
так,  что  балки над головой тряслись от  удалого топота,  а  шпоры высекали
искры из каменных плит.
     Мой друг, приехавший за мной из Буэнос-Айреса, появился в самом разгаре
веселья и  сразу же в  него включился.  Мы сидели с ним в уголке,  потягивая
вино и  глядя,  как Себастьян откалывает коленца под рукоплескания и громкие
вопли восторженных зрителей.
     - Потрясающая энергия, - заметил я. - Он сегодня целый день работал, да
так, что никто за ним не мог угнаться, а теперь нас всех переплясал!
     - Вот чем хороша жизнь в пампе!  -  ответил мой друг. - Нет, совершенно
серьезно, для своего возраста он просто молодчина, верно?
     - А сколько ему? - спросил я небрежно.
     Мой друг смерил меня удивленным взглядом.
     - Вы что, не знали? - спросил он. - Через два месяца Себастьяну стукнет
девяносто пять.


                           Как я возил черепашек

     В конце 1939 года, когда неизбежность войны стала почти очевидной, наше
семейство снялось с острова Корфу и возвратилось в Англию. Мы временно нашли
квартиру в  Лондоне,  и  моя  мама  совершала регулярные вылазки в  сельскую
местность в  поисках дома.  А  я тем временем принялся бродить на свободе по
Лондону.  Я  никогда не любил большие города,  но тогда Лондон привел меня в
восторг.  Ведь самой крупной столицей,  которую я  видел в своей жизни,  был
город  Корфу -  по  размерам не  больше маленького провинциального городка в
Англии.  Для  меня в  необъятной громаде Лондона таились сотни захватывающих
открытий. Конечно, я стал постоянным посетителем Музея естественной истории,
а  уж  в  зоопарке я  сделался своим  человеком,  даже  успел  подружиться с
несколькими служителями. Я все больше убеждался в том, что работа в зоопарке
- единственное стоящее занятие для человека, и все чаще мечтал о собственном
зоопарке.
     Неподалеку от нашего дома был магазин,  мимо которого я  никогда не мог
пройти спокойно.  Он  назывался "Аквариум",  и  в  его  витрине громоздились
огромные аквариумы,  полные сверкающих рыбок;  но  еще  интереснее были ряды
террариумов,  где  за  стеклянными стенками ползали ужи,  большие изумрудные
ящерицы и пучеглазые жабы.  Сколько раз я простаивал перед витриной,  словно
завороженный,  не сводя глаз с этих восхитительных существ,  и как я мечтал,
чтобы они были мои!  Но я  уже притащил в  нашу квартиру целую стайку мелких
птиц,  пару сорок и мартышку,  и появление любой живности -  какого бы то ни
было вида -  обрушивало на  меня справедливый гнев семейства,  так  что  мне
оставалось только с тоской смотреть на очаровательных рептилий.
     Как-то  утром  я  проходил  мимо  магазина,  и  мне  бросилось в  глаза
объявление, прислоненное к стенке аквариума:
     "Требуется молодой надежный помощник".
     Я вернулся домой и стал обдумывать это дело.
     - Там в зоомагазине предлагают работу, - сказал я маме.
     - Правда, милый? - сказала она, думая о чем-то другом.
     - Ну  да.  Им  нужен молодой надежный помощник.  Я  бы  не прочь у  них
поработать, - сказал я небрежно.
     - Блестящая мысль,  -  заметил Ларри.  -  Тогда ты сможешь забрать туда
весь свой зверинец.
     - Вряд ли они ему разрешат, милый, - сказала наша мама.
     - Как ты думаешь, сколько платят за эту работу? - спросил я.
     - Наверно,  пустяки какие-нибудь,  -  ответил Ларри.  -  И  к  тебе  не
очень-то подходит слово "надежный" - кажется, там так написано?
     - Ну, хоть что-нибудь они мне будут платить? - сказал я.
     - А по возрасту ты имеешь право работать? - спросил Ларри.
     - Мне уже шестнадцать... скоро будет.
     - Ну тогда валяй попробуй, - посоветовал Ларри.
     И  вот  на  следующее утро я  отправился в  зоомагазин,  открыл дверь и
вошел.  Невысокий,  легкий,  смуглый  человечек  в  огромных  роговых  очках
вприпрыжку подлетел ко мне через весь магазин.
     - С добрым утром,  с добрым утром,  с добрым утром, сэр! - сказал он. -
Чем могу служить?
     - Вы... М-м-мм... Вам нужен помощник? - сказал я.
     - Помощник? - повторил он. - Вы что же, хотите взяться за эту работу?
     - М-м-мм... да, - сказал я.
     - А опы