я и оказался лицом  к лицу с акулой-молотом
длиной  в двенадцать  футов, которая  вынюхивала,  как  бы  ей проникнуть за
заграждение  и  разобраться со мной.  Столкнувшись  с  этой  невероятной  по
величине  головой и пристрастным  взглядом,  я испытал  колоссальный шок. Я,
конечно,  знал,  как эти акулы  выглядят, но  в натуре  это оказалось  таким
зловещим   зрелищем,  какое  не  под   силу  вообразить  даже   постановщику
голливудских фильмов ужасов.  Я понимал, что за проволочным заграждением я в
полной безопасности,  но  был  так  напуган, что  на  всей скорости поплыл к
берегу. Причиной тревоги  стал, разумеется, не только гротескный облик этого
существа, но  и  знание того факта, что акула-молот - страстная охотница  до
человечьего мяса.
     Впрочем,  посмотрев на  акулу-молот холодным  и  рациональным взглядом,
убеждаешься,    что   это    одно   из    самых    замечательных    творений
изобретательницы-природы. Ее тело, по  форме напоминающее торпеду,- рукоятка
"молота", а  странная  голова - его "головка".  В  каждую сторону  "головки"
вделан глаз, а ниже - похожий на свод средневековой церкви  дугообразный рот
с цинично опущенными уголками, примерно как у Соммерсета Моэма в старости.
     Вернувшись на  Джерси, я постарался  больше разузнать об этой  странной
голове. Оказалось,  что сплющенная  со спины и  брюха форма головы  обладает
наименьшим  сопротивлением,  когда  акула  преследует  добычу.  Акулы-молоты
питаются в основном кальмарами, невероятно быстрыми тварями, а один из видов
этой  акулы включает в  свое меню даже скатов, которые движутся еще быстрее,
чем кальмары.  Кроме того,  "крылья"  головы акулы-молота  имеют чрезвычайно
чувствительные обонятельные и  электровосприимчивые  органы,  а расположение
глаз дает возможность превосходного бинокулярного зрения.  Еще одна тонкость
заключается  в том,  что  расположение  глаз предохраняет акулу  от  щупалец
пойманного кальмара. В общем, эта голова, которой только сниматься в фильмах
ужасов,  оказывается,  обладает превосходным бинокулярным  зрением, блестяще
действующими органами обоняния и может  работать как радар. А что  еще нужно
акуле?
     * * *
     Дорога,  петляя,  взбиралась  на  холмы и  становилась все хуже и хуже.
Теперь она  уже ничем не напоминала путь сообщения  - скорее  высохшее русло
реки, на которое вода нанесла  огромные  валуны размером  с лохань  и вымыла
вокруг них  ямы, так что камень выглядел точно огромный шарик  мороженого на
блюдечке. Нас швыряло из стороны  в сторону, словно тряпичных  кукол,  и мои
бедра заныли с небывалой прежде  силой. Хотя Фрэнк вел машину как  настоящий
ас, увертываться от всех ухабов оказалось невозможным - вся дорога выглядела
будто  после артобстрела, предшествующего наступлению неприятеля. На ней  не
осталось живого места,  где можно было бы отдохнуть  от  постоянных толчков,
тряски и колотушек.
     Мосты, перекинутые через овраги и реки, никак не облегчали продвижение.
По  большей  части  они представляли собой два бревна,  перекинутых с  одной
стороны на другую, да несколько планок, кое-как прибитых поперек. И бревна и
планки были порядком изношены, а кое-где уже  начали  гнить. И когда  машина
проезжала по  ним, они издавали шум,  ровно  пластинки огромного деревянного
ксилофона. После того  как машина переезжала мост, ее пассажиры  должны были
выйти и приколотить планки на место, чтобы могла проехать  следующая. О том,
чтобы въехать на такой мост  двум  машинам сразу, не могло  быть и речи: это
означало бы неминуемую катастрофу.
     На одном мосту с нами случилось неприятное происшествие, но мы считаем,
что еще  дешево отделались. Через некую  широкую реку,  темно-желтую, словно
львиная шкура, был перекинут импозантный на вид стальной мост. Но хотя фермы
моста  и  были сделаны из  стали,  поперек них  лежали  те  же полуистлевшие
планки.  Только  я  собрался  дать  Фрэнку  наставления  о  том,  что  может
произойти, если ехать не строго вдоль стальных  балок,  как случилось именно
то, чего я опасался. Планки разъехались, и "тойота" накренилась, как пьяная.
Более  того, стала  прогибаться и сама стальная балка, и "тойота" опускалась
все ниже и ниже.
     -  По-моему, нам  с Ли следует  выйти из  машины,- подумав, сказал  я и
открыл дверцу. - Трус! -. бросил Фрэнк.
     -  Не  знаю,  какие  ты  там  строил  пакости несчастному  Джину Отри,-
возразил  я,-  но я не поющий ковбой и  имею скверную привычку  цепляться за
жизнь сколь возможно долго.
     - А дезертировать  перед  лицом врага -  хорошо?  Вы  просто хам, сэр,-
сказал Фрэнк.- А как же я?
     -  А тебя - в расход! - безжалостно отрезал  я,  выбираясь на мост, где
было относительно безопасно.
     - Вот именно! Без тебя снимем фильм гораздо лучше! - сладко пропела Ли.
     -  Крысы  бегут  с  погибающей  "тойоты",-  сказал  Фрэнк,  когда  мост
заскрипел и машина ушла еще глубже. Он открыл дверцу и вышел сам.
     -  Будь я проклят, если один пойду  ко дну вместе с кораблем,- заключил
он.
     Проведенное нами  расследование  показало, что с виду  мощные  стальные
фермы так проржавели,  что создавалось впечатление, будто на самом  деле они
сделаны из какого-то неведомого кружева.  Были места, куда  палец  входил на
четверть  дюйма.  Трудность  заключалась в  том, что,  если бы другая машина
рискнула въехать на мост  для  помощи,  мост мог окончательно  рухнуть и обе
машины,  набитые  ценнейшим  оборудованием,  полетели  бы  в  реку с  высоты
семьдесят футов.  К  счастью, вторая  "тойота"  и  более легкие  машины  уже
выбрались на  другой берег. Мы привязали  к "тойоте"  веревку  и медленно, с
величайшей осторожностью выволокли машину на противоположный берег.
     * * *
     При  всех  неудобствах  и  тяготах  путешествия  мы  всегда  испытывали
облегчение,  когда  переправлялись  на  пароме,- даже  в том  случае,  когда
переправа  задерживала  движение.   Паромы  представляли  собой  скрепленные
понтоны времен второй мировой войны, похожие на гигантские каноэ; поверх них
были положены планки. Управлялась эта конструкция крепким паромщиком,  ловко
орудовавшим бамбуковым шестом  необыкновенной длины и толщины. Но въехать на
такой  паром,  равно  как и съехать  с него,  было поистине подвигом.  Паром
просто подходил к  берегу или  к причалу,  и  планки сходились  под  острыми
углами. Задача  водителя - подогнать колеса  так, чтобы  въехать на планки и
съехать на берег. Паром тотчас же отходит назад и кружится в вальсе на бурой
воде. Если паром  на  противоположном берегу  реки, звони  в подвешенный  на
пальму  колокол; если  таковой  (как это часто  и  бывало) отсутствует,  вся
надежда  только на силу собственных легких. Сумеешь докричаться до паромщика
(который   на   противоположном  берегу   крутит  шуры-муры  с  какой-нибудь
соблазнительной   деревенской  девчонкой),   тогда  твое  счастье:  паромщик
неохотно и с тоской во взоре двинется к вам.
     Но  уж  коли  въехал  на паром, можешь понаслаждаться тишиной.  Ласково
греет  солнце, медленно и плавно  движется посудина,  и  единственный  звук,
который долетает до твоих  ушей,- плеск и свист бамбукового шеста в надежных
мускулистых  руках паромщика, точно копье  в руках  охотника на  мамонтов...
Порой промчится стая  белых,  как звезды,  цапель,  летящих строем  на поиск
мест,  богатых рыбой; иногда стрелой пролетит над рекой  крошечный зимородок
ярко-голубого  и красно-коричневого цвета, а высоко  в небе  парят  коршуны,
будто  черные  кресты. Иногда мимо проскальзывают небольшие  пироги и каноэ,
двигаясь бесшумно, словно упавшие на воду листья или крылатые семена.
     * * *
     Между тем дорога становилась все хуже и хуже. Мы  двигались с самой что
ни на есть  черепашьей скоростью,  но  все  равно не удавалось избегать ям и
огромных камней. Дорога шла уже в нескольких сотнях футов над уровнем  моря,
вниз уходил совершенно отвесный обрыв, а над нами высилась столь же отвесная
скала.  Росшие когда-то  внизу  деревья  были  вырублены  под  посевы; затем
участок забросили, и он зарос  низким кустарником  и  вьющимися  растениями.
Иногда  над этой  порослью,  словно зеленая ракета,  выстреливала  случайная
пальма-равенала  или  кокосовая  пальма,  распушив веер  из  листьев,  будто
павлиний хвост. Вода в море была темно-синяя, кое-где в нее вдавались скалы;
побережье  изрезали большие бухты  с  роскошными пляжами цвета  поджаристого
печенья, и волны, накатывавшие на темный песок, оставляли на нем белую пену,
похожую на коралловое ожерелье.
     Наконец  мы добрались  до  деревни, где предполагали  найти  профессора
Ролана  Альбиньяка  -  нашего  старинного  приятеля, основавшего  заповедник
"Человек и  биосфера",  где нам предстояло работать. Но  эта  встреча, как и
большинство из намечавшихся на Мадагаскаре, не состоялась, а местные жители,
как всегда, были  готовы прийти на помощь и сообщили массу новостей  о нашем
друге. Кто сообщил, что он  вот-вот прилетит на самолете, кто поведал, будто
он  вот-вот  приедет на автомобиле,  кто-то слышал,  будто  он приплывет  на
пароходе; он был там-то, он  был  здесь, он в Париже, он  вообще  никогда не
приедет.
     При такой  противоречивой информации  мы  сочли  за  лучшее пообедать в
местном  отельчике,  лелея   крохотную  надежду,   что   профессор  все-таки
объявится. Если же нет, то  нам надо было спешить дальше: следующий на нашем
пути паром зависел от прилива. Кстати, об этом  пароме и  о приливе мы  тоже
получили лавину самой противоречивой информации.
     Подкрепившись скромным, но плотным завтраком из свежей рыбы, курятины и
неизменной миски риса, без которой, судя по всему, не обходится ни один обед
на Мадагаскаре, мы тронулись в путь. А путь предстоял неблизкий, и, к нашему
огорчению,  чем  дальше,  тем  хуже  делалась  дорога  и  тем  медленнее  мы
продвигались вперед,  так  что  когда  наконец добрались до реки,  небо  уже
подернулось нежным оттенком зеленого, а тени зловеще вытянулись.
     К  вящей радости, паром был на нашем берегу, но  паромщиков беспокоило,
что начинался отлив и  вода в  реке  быстро спадала. Если  уровень  окажется
слишком низким, мы попросту не сможем съехать на тот берег и вынуждены будем
дожидаться нового прилива - перспектива не особо соблазнительная, потому как
наши подушки и  ламба, не говоря уже о  соломенных  матрацах, были тщательно
упакованы и  в поисках  их  нам пришлось  бы перерыть  все машины;  еду  мы,
кстати, тоже запрятали глубоко. Мы  быстро погрузились на паром  (к счастью,
он был  достаточно велик  и мог взять две машины сразу), и  паромщики спешно
повезли нас через темнеющую реку. Добравшись до противоположного берега, мы,
к  своему  ужасу,  обнаружили,  что вода спадает гораздо  быстрее,  чем  нам
поначалу  казалось,  и  что  съехать  просто  невозможно: паром пребывал  на
три-четыре  фута  ниже причала. Ничего  страшного, сказали  паромщики, можно
будет причалить и на небольшой пляж в пятидесяти ярдах ниже по реке.
     Для полного счастья еще  пошел дождь -  хоть  и  не  сильный, но  и его
хватило, чтобы промокнуть до нитки.
     Мы  достигли  песчаного  пляжа  и,  к  нашему  облегчению, благополучно
причалили.  Паромщики тут же  погнали  паром  за  остальными; мы  послали им
весточку,  что  едем  в  деревню,  лежащую  в четырех милях дальше, и  к  их
прибытию  успеем  приготовить ужин. Чтобы  еще  больше  ободрить оставшихся,
велели  передать,  что распакуем  пиво.  Итак,  мы  двинулись в путь  сквозь
моросящий дождь, нас бросало и било еще  нещаднее, так как в темноте труднее
было  ориентироваться.  Фары машин  отбрасывали на дорогу  самые причудливые
тени, и определить, что впереди - валун или ухаб - становилось невозможным.
     Когда мы наконец добрались до деревни, она вся  была погружена во тьму,
лишь слышался какой-то странный звук - очевидно, это храпели местные жители.
Несколько собак встретили нас  бессвязным лаем и сразу же отправились спать.
Здешний отельчик представлял собой  длинное, приземистое,  малогостеприимное
сооружение из дерева и  бамбука и  с бамбуковой же крышей. Впрочем, дородная
супруга  хозяина  отельчика  и остальные  члены  семьи  отнюдь  не  выказали
признаков  неудовольствия или  раздражения.  Напротив,  они  повскакивали  с
постелей в самом добром настроении, готовые к услугам. Мы объяснили хозяйке,
что в конечном счете нас будет одиннадцать душ и что у  нас с полудня во рту
не было маковой росинки. Стало быть, провианта  нам нужно как на целый полк,
а  то  с голодухи  слопаем  друг друга.  В ответ  она  одарила  нас  широкой
спокойной  улыбкой,   так  же  улыбнулась  своим  забавным,  не   по   годам
сообразительным детям  и  безмятежной походкой  направилась  в  огород, гоня
перед собой ребячью гурьбу.
     Столовая, служившая одновременно и жилой комнатой, была вместительной и
перекрывалась  мощными   деревянными  балками,  сквозь  которые  можно  было
разглядеть  небрежно  положенную бамбуковую  крышу.  Вся  мебель  -  длинные
стародавние столы из толстых неструганых досок и такие же длинные деревянные
скамьи.  В  каждом  углу  горело  по  две  маленьких  керосиновых  лампочки,
отбрасывавшие тонкие струйки света,- более бесполезного огня  я  не видел за
всю свою жизнь. Все было пропитано затхлым запахом горелой древесины, а стол
был  до  того  засален, что мы брезговали даже дотрагиваться до него. Видимо
желая  похвастаться (мол, и мы не чужды цивилизации),  хозяева пригвоздили к
стенам несколько  плакатов: вот  пара пышных  блондинок рекламирует какой-то
невероятный  продукт  (вкусив который скорее всего до  срока вкусишь райское
наслаждение), а вот странная для здешних мест панорама Нью-Йорка. Когда б не
это, можно  было бы  подумать, что  ты на доисторической английской  ферме в
эпоху сакских королей, которых звали как-нибудь вроде Кнут или Этелред.
     Из-за двери, которая вела в кухню, просачивались тонкие облачка дыма  и
доносился обнадеживающий запах еды. На столах, словно подушечки для булавок,
свернулись два кота; под столами же находилось несколько собак - одни спали,
другие самозабвенно  ловили блох, а из угла на нас  смотрели пустым взглядом
два  сонных  петушка  и  одна  утка.  Из-за  кухонной  двери стайка одетых в
лохмотья худых курчавых детишек взирала на нас черными  глазами  величиной с
блюдечки - их напугало нашествие странных вазаха с непонятным оборудованием.
Мы, наверно, представлялись им пришельцами с Марса.
     Решив подождать остальных и сесть за обед всем вместе, мы послали Бруно
назад к парому с обнадеживающими вестями, что обед готов и пиво распаковано.
Но  примерно через час  Бруно  примчался и  сообщил, что  паромщики  сделали
отчаянную  попытку перевезти  на другой берег  оставшуюся "тойоту" и  другую
машину,  но  было  поздно:  вода спала и паром  застрял  на середине реки  в
ожидании нового прилива.
     Мы накормили Бруно и послали его назад выяснить, нельзя ли чем  помочь.
А сами пришли к выводу, что самое правильное - сесть за  обед: мало ли какую
штуку может выкинуть прилив. Мы, конечно, не ожидали лукуллова пиршества, но
хозяйка гостиницы  подала деликатесное блюдо  из разных моллюсков  и крабов,
большую миску земляных орешков под  горячим соусом и,  естественно, огромное
количество  риса. Мы как раз тщательно вытирали наши тарелки  хлебом,  когда
вернулся  Бруно.  Он  был в панике. Паромщики поторопились  пригнать паром с
"тойотой" к песчаному пляжу. Она съехала и закопалась носом в песок, а между
тем  вода все прибывает, и  если ничего  не предпринять, то машина полностью
уйдет под  воду, а с  ней и половина  нашего  драгоценного  оборудования.  К
счастью, одной из благополучно  доехавших  машин была  "тойота" - именно то,
что нужно. Бруно сел в нее и поспешил на выручку.
     Вернулись измотанные. Вызволить перегруженную "тойоту" из песка и воды,
даже при  наличии лебедки,  оказалось адски трудным делом.  А не  будь у них
этого  ценнейшего  инструмента, так они бы до сих пор там сидели. Измученные
путешественники сели за  стол и жадно, словно волки,  поглотили еду, а затем
принялись  разгружать  "тойоту",  а  также  осматривать, нет ли  повреждений
машины   и   оборудования.   К   всеобщему   удивлению,   повреждения   были
незначительны. Правда,  пострадали ценные  батареи, но, когда  их  по  одной
выгрузили и высушили, выяснилось, что от долгого нахождения в воде пришли  в
негодность лишь семьдесят из трехсот. К счастью, уцелевших с лихвой  хватило
для того, чтобы выполнить нашу программу.
     * * *
     На  следующий день  по-прежнему лило как из  ведра, так  что  разрешить
задачу по высушиванию всего подмокшего оказалось вдвойне сложно.  К счастью,
под  самым  потолком была  натянула  веревка, на которой развесили  палатки,
похожие  на  шкуры  китов.  Каждую   вторую  единицу  оборудования  пришлось
перенести  в  главную  комнату отельчика и  тщательно исследовать на предмет
попадания влаги. Везде,  где  возможно, морскую воду смывали пресной. Но все
же, пока лил дождь, процесс сушки подвигался со скрипом.
     Джон обнаружил  в столовой еще две двери, и когда  их  открыли,  внутри
стало больше  света и исследовать оборудование стало  легче.  Эти  три двери
были  как три телеэкрана - сидя внутри на скамье,  я мог  наблюдать все, что
происходит за  стенами  отельчика  на  главной  улице  деревни.  Вот  прошел
долговязый  Джон, неся какую-то деталь с  такой  бережностью,  будто она  из
стекла;  вот прошел Кью в обратном направлении - ему  еще предстоит подобная
миссия. Вот прошествовал Боб, словно заводная игрушка,- у него в руках пачки
бумаги, губы медленно шевелятся, а лицо  сосредоточено в задумчивости. А вот
и  другие  члены  нашей команды  -  у кого в  руках  динамо,  у кого ящик  с
незаменимыми  батареями.   И  за  всем  этим,  стоя  под  проливным  дождем,
зачарованно наблюдают  группы  ребятишек -  еще  бы,  для них это интереснее
всякого цирка.
     Вот маленький белый щенок с раздутым животом  и важным видом подошел  к
"тойоте"  и поднял ножку,  как  будто на  всем Мадагаскаре для  этого больше
места не нашлось;  под самой же машиной укрылись от дождя несколько  мокрых,
взъерошенных   петушков.  Зато  утки  и   хрюшка,   по-видимому,  испытывали
наслаждение  от  такой погоды - поросюшка возилась в грязи, издавая короткие
восторженные похрюкивания и визги,  а утки,  помахивая  хвостами, шествовали
гуськом вниз  по  улице,  словно  на  важное деловое  свидание.  Вот  прошел
крестьянин,  погоняя  небольшое  стадо зебу;  и  хотя  было  очевидно, что и
животные,  и  их  погонщик  были  бы  не прочь  остановиться  и полюбоваться
диковинным зрелищем, они проследовали дальше.
     Наконец дождь прекратился, и солнце сделало отчаянную попытку пробиться
сквозь  серую  дымчатую завесу. Фрэнк  распаковал  свои рыболовные  снасти и
вместе с Ли  отправился к  морю в надежде поймать нам что-нибудь на обед, но
вернулись ни с чем. Джон и Кью  пошли на охоту  и вскоре принесли безобидную
слепозмейку  Typhlops - черную  и блестящую, как  шнурок для ботинка, длиной
около пяти дюймов. Эти  прячущиеся  по норам необычные создания не то  чтобы
совсем  слепы,  просто  глаза у них покрыты прозрачными чешуйками, так  что,
возможно,  они способны  лишь  отличать  свет от  тьмы. Живут  змейки  тихой
оседлой жизнью, прячась под землей и питаясь мелкими насекомыми и термитами.
Они  настолько таинственны, что  об их образе  жизни  практически ничего  не
известно.
     Но вот солнце засияло в полную силу, и от нашей хитрой механики повалил
пар. Появилась  надежда,  что к следующему утру  все  высохнет  и мы  сможем
продолжать наш путь на Мананару.

        Глава шестая. ХРУСТАЛЬНАЯ СТРАНА, ИЛИ ПОГРЕБАТЬ - ТАК ВЕСЕЛО

     Рано  поутру мы отправились в путь,  и как это ни казалось невероятным,
дорога  сделалась  совсем  негодной.  Натыкаясь на  огромные  камни, намытые
дождем,  мы  залетали прямо в ямы,  которых пытались  избегать. Дожд