ми. Они превратили его робость в нервную пугливость, из которой с
летами развилась наклонность преувеличивать опасность, образовалось то,
что называется страхом с великими глазами. Вечно тревожный и подозри-
тельный, Иван рано привык думать, что окружен только врагами, и воспитал
в себе печальную наклонность высматривать, как плетется вокруг него бес-
конечная сеть козней, которою, чудилось ему, стараются опутать его со
всех сторон. Это заставляло его постоянно держаться настороже; мысль,
что вот-вот из-за угла на него бросится недруг, стала привычным, ежеми-
нутным его ожиданием. Всего сильнее работал в нем инстинкт самосохране-
ния. Все усилия его бойкого ума были обращены на разработку этого грубо-
го чувства.
 РАННЯЯ РАЗВИТОСТЬ И ВОЗБУЖДАЕМОСТЬ. Как все люди, слишком рано начав-
шие борьбу за существование, Иван быстро рос и преж-



 В. О. КЛЮЧЕВСКИЙ
девременно вырос. В 17-20 лет, при выходе из детства, он уже поражал
окружающих непомерным количеством пережитых впечатлений и передуманных
мыслей, до которых его предки не додумывались и в зрелом возрасте. В
1546 г., когда ему было 16 лет, среди ребяческих игр он, по рассказу ле-
тописи, вдруг заговорил с боярами о женитьбе, да говорил так обдуманно,
с такими предусмотрительными политическими соображениями, что бояре
расплакались от умиления, что царь так молод, а уж так много подумал, ни
с кем не посоветовавшись, от всех утаившись. Эта ранняя привычка к тре-
вожному уединенному размышлению про себя, втихомолку, надорвала мысль
Ивана, развила в нем болезненную впечатлительность и возбуждаемость.
Иван" рано потерял равновесие своих духовных сил, уменье направлять их,
когда нужно, разделять их работу или сдерживать одну противодействием
другой, рано привык вводить в деятельность ума участие чувства". О чем
бы он ни размышлял, он подгонял, подзадоривал свою мысль страстью. С по-
мощью такого самовнушения он был способен разгорячить свою голову до от-
важных и высоких помыслов, раскалить свою речь до блестящего красноре-
чия, и тогда с его языка или из-под его пера, как от горячего железа под
молотком кузнеца, сыпались искры острот, колкие насмешки, меткие словца,
неожиданные обороты. Иван - один из лучших московских ораторов и писате-
лей XVI в., потому что был самый раздраженный москвич того времени. В
сочинениях, написанных под диктовку страсти и раздражения, он больше за-
ражает, чем убеждает, поражает жаром речи, гибкостью ума, изворотли-
востью диалектики, блеском мысли, но это фосфорический блеск, лишенный
теплоты, это не вдохновение, а горячка головы, нервическая прыть,
следствие искусственного возбуждения. Читая ' письма царя к князю
Курбскому, поражаешься быстрой сменой в авторе самых разнообразных
чувств: порывы великодушия и раскаяния, проблески глубокой з-адушевности
чередуются с грубой шуткой, жестким озлоблением, холодным презрением к
людям \ Минуты усиленной работы ума и чувства сменялись полным упадком
утомленных ду


шевных сил, и тогда от всего его остроумия не оставалось и простого
здравого смысла. В эти минуты умственного изнеможения и нравственной
опущенности он способен был на затеи, лишенные всякой сообразительности.
Быстро перегорая, такие люди со временем, когда в них слабеет возбуждае-
мость, прибегают обыкновенно к искусственному средству, к вину, и Иван в

 ЛЕКЦИЯ XXX
годы опричнины, кажется, не чуждался этого средства. Такой нравствен-
ной неровностью, чередованием высоких подъемов духа с самыми постыдными
падениями, объясняется и государственная деятельность Ивана ^ Царь со-
вершил или задумывал много хорошего, умного, даже великого, и рядом с
этим наделал еще больше поступков, которые сделали его предметом ужаса и
отвращения для современников и последующих поколений. Разгром Новгорода
по одному подозрению в измене, московские казни, убийство сына и митро-
полита Филиппа, безобразия с опричниками в Москве и в Александровской
слободе - читая обо всем этом, подумаешь, что это был зверь от природы.
 НРАВСТВЕННАЯ НЕУРАВНОВЕШЕННОСТЬ. Но он не был таким. По^* природе или
воспитанию он был лишен устойчивого нравственного равновесия и при ма-
лейшем житейском затруднении охотнее склонялся в дурную сторону. От него
ежеминутно можно было ожидать грубой выходки: он не умел сладить с ма-
лейшим неприятным случаем. В 1577 г. на улице в завоеванном ливонском
городе Кокенгаузене он благодушно беседовал с пастором о любимых своих
богословских предметах, но едва не приказал его казнить, когда тот неос-
торожно сравнил Лютера с апостолом Павлом, ударил пастора хлыстом по го-
лове и ускакал со словами: "Поди ты к черту со своим Лютером" ". В дру-
гое время он велел изрубить присланного ему из Персии слона, не хотевше-
го стать перед ним на колена. Ему недоставало внутреннего, природного
благородства; он был восприимчивее к дурным, чем к добрым, впечатлениям;
он принадлежал к числу тех недобрых людей, которые скорее и охотнее за-
мечают в других слабости и недостатки, чем дарования или добрые качест-
ва. В каждом встречном он прежде всего видел врага. Всего труднее было
приобрести его доверие. Для этого таким людям надобно ежеминутно давать
чувствовать, что их любят и уважают, всецело им преданы, и, кому удава-
лось уверить в этом царя Ивана, тот пользовался его доверием до изли-
шества. Тогда в нем вскрывалось свойство, облегчающее таким людям тя-
гость постоянно напряженного злого настроения, - это привязчивость^". Пер-
вую жену свою он любил какой-то особенно чувствительной, недомостроевс-
кой любовью. Так же безотчетно он привязывался к Сильвестру и Адашеву, а
потом и к Малюте Скуратову. Это соединение привязчивости и недоверчивос-
ти выразительно сказалось в духовной

 ЛЕКЦИЯ XXX
 В. О. КЛЮЧЕВСКИЙ

 Ивана/где он дает детям наставление, "как людей любить и жаловать и
как их беречься". Эта двойственность характера и лишала его устойчивос-
ти. Житейские отношения больше тревожили и злили его, чем заставляли
размышлять^*. НО в минуты нравственного успокоения, когда он освобождал-
ся от внешних раздражающих впечатлений и оставался наедине с самим со-
бой, со своими задушевными думами, им овладевала грусть, к какой способ-
ны только люди, испытавшие много нравственных утрат и житейских разоча-
рований. Кажется, ничего не могло быть формальнее и бездушнее духовной
грамоты древнего московского великого князя с ее мелочным распорядком
движимого и недвижимого имущества между наследниками. Царь Иван и в этом
стереотипном акте выдержал свой лирический характер. Эту духовную он на-
чинает возвышенными богословскими размышлениями и продолжает такими за-
душевными словами: "Тело изнемогло, болезнует дух, раны душевные и те-
лесные умножились, и нет врача, который бы исцелил меня, ждал я, кто бы-
поскорбел со мной, и не явилось никого, утешающих я не нашел, заплатили
мне злом за добро, ненавистью за любовь". Бедный страдалец, царственный
мученик - подумаешь, читая эти жалобно-скорбные строки, а этот страдалец
года за два до того, ничего не расследовав, по одному подозрению, так,
зря, бесчеловечно и безбожно разгромил большой древний город с целою об-
ластью, как никогда не громили никакого русского города татары. В* самые
злые минуты он умел подниматься до этой искусственной задушевности, до
крокодилова плача. В разгар казней входит он в московский Успенский со-
бор. Митрополит Филипп встречает его, готовый по долгу сана печало-
ваться, ходатайствовать за несчастных, обреченных на казнь. "Только мол-
чи, - говорил царь, едва сдерживаясь от гнева, - одно тебе говорю-молчи,
отец святой, молчи и благослови нас". "Наше молчание, - отвечал Фи-
липп, - грех на душу твою налагает и смерть наносит". "Ближние мои, - скорб-
но возразил царь, - встали на меня, ищут мне зла; какое тебе дело до наших
царских предначертаний!" ^
 Описанные свойства царя Ивана сами по себе могли бы послужить только
любопытным материалом для психолога, скорее для психиатра, скажут^ иные:
ведь так легко нравственную распущенность, особенно на историческом
расстоянии, признать за душевную болезнь и под этим предлогом освободить
память мнимобольных от исторической ответственности". К сожалению, одно
обстоятель-

ство сообщило описанным свойствам значение, гораздо более важное, чем
какое обыкновенно имеют психологические курьезы, появляющиеся в людской
жизни, особенно такой обильной всякими душевными курьезами, как русская:
Иван был царь. Черты его личного характера дали особое направление его
политическому образу мыслей, а его политический образ мыслей оказал
сильное, притом вредное, влияние на его политический образ действий, ис-
портил его.
 РАННЯЯ МЫСЛЬ О ВЛАСТИ: Иван рано и много, раньше и больше, чем бы
следовало, стал думать своей тревожной мыслью о том, что он государь
московский и всея Руси. Скандалы боярского правления постоянно поддержи-
вали в нем эту думу, сообщали ей тревожный, острый характер. Его сердили
и обижали, выталкивали из дворца и грозили убить людей, к которым он
привязывался, пренебрегая его детскими мольбами и слезами, у него на
глазах выказывали непочтение к памяти его отца, может быть, дурно отзы-
вались о покойном в присутствии сына. Но этого сына все признавали за-
конным государем; ни от кого не слыхал он и намека на то, что его
царственное право может подвергнуться сомнению, спору. Каждый из окружа-
ющих, обращаясь к Ивану, называл его великим государем; каждый случай,
его тревоживший или раздражавший, заставлял его вспоминать о том же и с
любовью обращаться к мысли о своем царственном достоинстве как к полити-
ческому средству самообороны. Ивана учили грамоте, вероятно, так же, как
учили его предков, как вообще учили грамоте в Древней Руси, заставляя
твердить часослов и псалтырь с бесконечным повторением задов, прежде
пройденного. Изречения из этих книг затверживались механически, на всю
жизнь врезывались в память. Кажется, детская мысль Ивана рано начала
проникать в это механическое зубрение часослова и псалтыря. Здесь он
встречал строки о царе и царстве, о помазаннике божием^, о нечестивых
советниках, о блаженном муже, который не ходит на их совет, и т.п. С
тех пор как стал Иван понимать свое сиротское положение и думать об от-
ношениях своих к окружающим, эти строки должны были живо затрагивай его
внимание. Он понимал эти библейские афоризмы по-своему, прилагая их к
себе, к своему положению. Они давали ему прямые и желанные ответы на
вопросы, какие возбуждались в его голове житейскими столкновениями,
подсказывали нравственное

 ЛЕКЦИЯ ххх
 В. О. КЛЮЧЕВСКИЙ

оправдание тому чувству злости, какое вызывали в нем эти столкнове-
ния. Легко понять, какие быстрые успехи в изучении святого писания дол-
жен был сделать Иван, применяя к своей экзегетике такой нервный, субъек-
тивный метод, изучая и толкуя слово божие под диктовку раздраженного,
капризного чувства. С тех пор книги должны были стать любимым предметом
его занятий. От псалтыря он перешел к другим частям писания, перечитал
много, что мог достать из тогдашнего книжного запаса, вращавшегося в
русском читающем обществе. Это был начитаннейший москвич XVI в. Недаром
современники называли его "словесной мудрости ритором". О богословских
предметах он любил беседовать, особенно за обеденным столом, и имел, по
словам летописи, особливую остроту и память от божественного писания.
Раз ' в 1570 г. он устроил в своих палатах торжественную беседу о вере с
пастором польского посольства чехом-евангеликом Рокитой в присутствии
посольства, бояр и духовенства. В пространной речи он изложил протес-
тантскому богослову обличительные пункты против его учения и приказал
ему защищаться "вольно и смело", без всяких опасен-ий, внимательно и
терпеливо выслушал защитительную речь пастора и после написал на нее
пространное опровержение, до нас дошедшее. Этот ответ царя местами отли-
чается живостью и образностью. Мысль не всегда идет прямым логическим
путем, натолкнувшись на трудный предмет, туманится или сбивается в сто-
рону, но порой обнаруживает большую диалектическую гибкость. Тексты пи-
сания не всегда приводятся кстати, но очевидна обширная начитанность ав-
тора не только в писании и отеческих творениях, но и в переводных гре-
ческих хронографах, тогдашних русских учебниках всеобщей истории". Глав-
ное, что читал он особенно внимательно, было духовного содержания; везде
находил он и отмечал одни и те же мысли и образы, которые отвечали его
настроению, вторили его собственным думам. Он читал и перечитывал люби-
мые места, и они неизгладимо врезывались в его память. Не менее иных ны-
нешних записных ученых Иван любил пестрить свои сочинения цитатами кста-
ти и не


кстати. В первом письме к князю Курбскому он на каждом шагу вставляет
отдельные строки из писания, иногда выписывает подряд целые главы из
ветхозаветных пророков или апостольских посланий и очень часто без вся-
кой нужды искажает библейский текст. Это происходило не от небрежности в
списывании, а от того, что Иван, очевидно, выписывал цитаты наизусть ".

 ИДЕЯ ВЛАСТИ. Так рано зародилось в голове Ивана политическое размыш-
ление - занятие, которого не знали его московские предки ни среди детских
игр, ни в деловых заботах зрелого возраста. Кажется, это занятие шло
втихомолку, тайком от окружающих, которые долго не догадывались, в какую
сторону направлена встревоженная мысль молодого государя, и, вероятно,
не одобрили бы его усидчивого внимания к книгам, если бы догадались. Вот
почему они так удивились, когда в 1546 г. шестнадцатилетний Иван вдруг
заговорил с ними о том, что он задумал жениться, но что прежде женитьбы
он хочет поискать прародительских обычаев, как прародители его, цари и
великие князья и сродник его Владимир Всеволодович Мономах на царство,
на великое княжение садились. Пораженные неожиданностью дум государя,
бояре, прибавляет летописец, удивились, что государь так молод, а уж
прародительских обычаев поискал. Первым помыслом Ивана при выходе из
правительственной опеки бояр было принять титул царя и венчаться на
царство торжественным церковным обрядом. Политические думы царя выраба-
тывались тайком от окружающих, как тайком складывался его сложный харак-
тер. Впрочем, по его сочинениям можно с некоторой точностью восстановить
ход его политического самовоспитания. Его письма к князю Курбскому-напо-
ловину политические трактаты о царской власти и наполовину полемические
памфлеты против боярства и его притязаний. Попробуйте бегло перелистать
его первое длинное-предлинное послание-оно поразит вас видимой пестротой
и беспорядочностью своего содержания, разнообразием книжного материала,
кропотливо собранного автором и щедрой рукой рассыпанного по этим нес-
кончаемым страницам. Чего тут нет, каких имен, текстов и примеров! Длин-
ные и короткие выписки из святого писания и отцов церкви, строки и целые
главы из ветхозаветных пророков-Моисея, Давида, Исаии, из новозаветных
церковных учителей-Василия Великого, Григория Назианзина, Иоанна Злато-
уста, образы из классической мифологии и эпоса-Зевс, Аполлон, Антенор,
Эней-рядом с библейскими именами Иисуса Навина, Гедеона, Авиме


леха, Иевффая, бессвязные эпизоды из еврейской, римской, византийской
истории и даже из истории западноевропейских народов со средневековыми
именами Зинзириха вандальского, готов, савроматов, французов, вычитанны-
ми из хронографов, и, наконец, порой невзначай брошенная черта из русс-
кой летописи-и все это, перепутанное,

 ЛЕКЦИЯ XXX
 В. О. КЛЮЧЕВСКИЙ

нервиолненное анахронизмами, с калейдоскопической пестротой, без ви-
димой логической последовательности всплывает и исчезает перед читате-
лем, повинуясь прихотливым поворотам мысли и воображения автора, и вся
эта; простите за выражение, ученая каша сдобрена богословскими или поли-
тическими афоризмами, настойчиво подкладываемыми, и порой посолена тон-
кой иронией или жестким, иногда метким сарказмом. Какая хаотическая па-
мять, набитая набором всякой всячины, подумаешь, перелистав это посла-
ние. Недаром князь Курбский назвал письмо Ивана бабьей болтовней, где
тексты писания переплетены с речами о женских телогреях и о постелях. Но
вникните пристальнее в этот пенистый поток текстов, размышлений, воспо-
минаний, лирических отступлений, и вы без труда уловите основную мысль,
которая красной нитью проходит по всем этим, видимо, столь нестройным
страницам. С детства затверженные автором любимые библейские тексты и
исторические примеры все отвечают на одну тему-все говорят о царской
власти, о ее божественном происхождении, о государственном порядке, об
отношениях к советникам и подданным, о гибельных следствиях разновластия
и безначалия. Несть власти, аще не от бога. Всяка душа властем предержа-
щим да повинуется. Горе граду, им же градом мнози обладают и т.п. Упор-
но вчитываясь в любимые тексты и бесконечно о них размышляя, Иван посте-
пенно и незаметно создал себе из них идеальный мир, в который уходил,
как Моисей на свою гору, отдыхать от житейских страхов и огорчений. Он с
любовью созерцал эти величественные образы ветхозаветных избранников и
помазанников божи" их-Моисея, Саула, Давида, Соломона. Но в этих образах
он, как в зеркале, старался разглядеть самого себя, свою собственную
царственную фигуру, уловить в них отражение своего блеска или перенести
на себя самого отблеск их света и величия. Понятно, что он залюбовался
собой, что его собственная особа в подобном отражении представилась ему
озаренною блеском и величием, какого и не чуяли на себе его предки,
простые московские князья-хозяева. Иван IV был первый из московских гос


ударей, который узрел и живо почувствовал в себе царя в настоящем
библейском смысле, помазанника божия. Это было для него политическим
откровением, и с той поры его царственное я сделалось для него предметом
набожного поклонения. Он сам для себя стал святыней и в помыслах своих
создал целое богословие политического самообожания в виде ученой теории
своей царской власти:

 Тоном вдохновенного свыше и вместе с обычной тонкой иронией писал он
во время переговоров о мире врагу своему Стефану Баторию, коля ему глаза
его избирательной властью: "Мы, смиренный Иоанн, царь и великий князь
всея Руси по божию изволению, а не по многомятежному человеческому хоте-
нию".
 НЕДОСТАТОК ПРАКТИЧЕСКОЙ ЕЕ РАЗРАБОТКИ. Однако из всех этих усилий ума
и воображения царь вынес только простую, голую идею царской власти без
практических выводов, каких требует всякая идея. Теория осталась не раз-
работанной в государственный порядок, в политическую программу. Увлечен-
ный враждой и воображаемыми страхами, он упустил из виду практические
задачи и потребности государственной жизни и не умел приладить своей
отвлеченной теории к местной исторический действительности. Без этой
практической разработки его возвышенная теория верховной власти превра-
тилась в каприз личного самовластия, исказилась в орудие личной злости,
безотчетного произвола, Потому стоявшие на очереди практические вопросы
государственного порядка остались неразрешенными. В молодости, как мы
видели, начав править государством, царь с избранными своими советниками
повел смелую внешнюю и внутреннюю политику, целью которой было, с одной
стороны, добиться берега Балтийского моря и войти в непосредственные
торговые и культурные сношения с Западной Европой, а с другой-привести в
порядок законодательство и устроить областное управление, создать мест-
ные земские миры и призвать их к участию н& только в местных судебно-ад-
министративных делах, но ив деятельности центральной власти. Земский со-
бор, впервые созванный в 1550 г., развиваясь и входя обычным органом в
состав управления, должен был укрепить в умах идею земского царя взамен
удельного вотчинника. Но царь не ужился со своими советниками. При по-
дозрительном и болезненно возбужденном чувстве власти он считал добрый
прямой совет посягательством на свои верховные права, несогласие со сво-
ими планами-знаком крамолы, заговора и измены.