посмотрел  по  сторонам  и  увидел,  как  Эдди
Каспбрак  тупо  уставился  на  свои  собственные  руки.  Они  у  него   тоже
кровоточили. И у Майка. И у Ричи. И у Бена.
   - Нам из этого не выбраться, правда? - сказала  Беверли.  Она  заплакала.
Этот звук усилился в тихой пустоте библиотеки; само здание, казалось, плачет
с ней. Билл подумал, что, если этот звук не прекратится, он сойдет с ума.
   - Нас втянули в это, да поможет нам Господь, - она зарыдала еще громче, и
тонкая струйка крови потекла из одной ее  ноздри.  Она  вытерла  ее  тыльной
стороной трясущейся руки, и на пол капнуло еще больше крови.
   - Бббыстро! - сказал Билл и схватил руку Эдди.
   - Что...
   - Быстрее!
   Он протянул другую руку, и через минуту Беверли взяла  ее.  Она  все  еще
плакала.
   - Да, - сказал Майк. Он выглядел ошарашенным. - Это  снова  началось,  не
так ли, Билл? Это все началось снова.
   - Дддда, я дддумаю...
   Майк взял руку Эдди, а Ричи взял другую руку Беверли.  На  мгновение  Бен
только  смотрел  на  них,  и  затем,  как  будто  во  сне,  он  поднял  свои
окровавленные руки и встал между Майком и Ричи. Он крепко стиснул  их  руки.
Круг замкнулся.
   (О, Чудь, это  ритуал  Чуди,  и  Черепаха  поможет  нам)  Билл  попытался
крикнуть, но никакого звука не вышло. Он видел, как голова  Эдди  откинулась
назад,  как  напряглись  жилы  на  его  шее.  Бедра  Бев  дважды  напряженно
дернулись, как будто в оргазме, коротком и остром, как щелчок пистолета. Рот
Майка странно двигался - это была гримаса  и  смех  одновременно.  В  тишине
библиотеки двери  с  шумом  открывались  и  закрывались,  звук  катился  как
бильярдные шары. В газетном зале в безветренном урагане разлетелись журналы.
В комнате Кэрол Даннер библиотечная печатная машинка Ай-би-эм вдруг ожила  и
напечатала:

   Онстучитсякомне
   Вящикпо
   Чтовыйговорячтовиделпривидение
   Снова

   Машинку заело. Она зашипела и  издала  сочную  электронную  отрыжку,  как
будто все внутри было переполнено. На втором стеллаже  полка  с  оккультными
книгами вдруг опрокинулась,  вывалив  Эдгара  Кейса,  Нострадамуса,  Чарльза
Форта и апокрифы на пол.
   Билл почувствовал усиливающееся ощущение силы. Он смутно ощущал  эрекцию,
волосы на его голове встали дыбом. Чувство силы было просто чудовищным.
   Все двери библиотеки с шумом хлопнули в унисон.
   Старинные часы за абонементным столом пробили час.
   Затем все прошло, как будто кто-то повернул выключатель.
   Они опустили руки, ошеломленно глядя  друг  на  друга.  Никто  ничего  не
сказал. Когда ощущение силы прошло, Билл почувствовал, как в  него  вползает
чувство обреченности. Он посмотрел на их белые, напряженные лица, а затем на
свои руки. Они были запачканы кровью, но раны, которые  Стэн  У  рис  сделал
куском бутылки в августе 1958-го, опять  закрылись,  оставив  только  кривые
белые линии наподобие связанной веревки. Он  подумал:  В  последний  раз  мы
семеро были вместе.., когда Стэн сделал эти разрезы в Барренсе.  Стэна  чет,
он мертв. И теперь последний раз мы вшестером вместе. Я таю это, я  чувствую
это.
   Беверли, дрожа, прижалась к нему. Билл обнял ее. Они  все  посмотрели  на
него, глазами огромными и яркими в этой сумеречности; стол, длинный стол, за
которым они сидели, был завален пустыми бутылками, стаканами, пепельницами -
маленький островок света.
   - Этого достаточно, - быстро сказал Билл. -  Достаточно  удовольствия  на
один вечер. Танцы мы прибережем на другой раз.
   - Я помню, - сказала Беверли. Она посмотрела на Билла, глаза у  нее  были
огромными, бледные щеки - сухими.
   - Я помню все. Мой отец узнал насчет вас, парни. Бежал за мной. Бауэре, и
Крисе, и Хаггинс. Как я бежала. Туннель.., птицы... Оно... Я помню все.
   - Да, - сказал Ричи. - Я тоже.
   Эдди кивнул.
   - Насосная станция...
   Билл сказал:
   - И как Эдди...
   - Пойдемте теперь, - сказал Майк. - Отдохнем. Уже поздно.
   - Пошли с нами, Майк, - сказала Беверли.
   - Нет. Я должен закрыть  все  двери.  И  кое-что  записать...  Миг  нашей
встречи, если хотите. Я недолго. Давайте.
   Они молча пошли к двери. Билл и Беверли были вместе, Эдди, Ричи и Бен  за
ними. Когда они вышли на широкие  гранитные  ступеньки,  Билл  подумал,  как
молодо выглядит Беверли, как уязвимо... Появилась зловещая убежденность, что
он снова может влюбиться в нее. Он пытался думать об Одре, но Одра  казалась
далеко. Она спала сейчас в  их  доме  на  Флит,  когда  солнце  всходило,  и
молочница начала свой обход.
   Небо Дерри снова затянуло, и низкие  облака  густыми  полосами  легли  на
пустынные улицы. Дальше по  улице,  в  черноте  вырисовывался  дом  культуры
Дерри, узкий, высокий, викторианской эпохи. Билл подумал, что всегда,  когда
ходил в этот дом, он ходил один.
   Ему пришлось подавить дикий смешок. Звук их шагов казался очень  громким.
Рука Беверли коснулась его руки, и Билл с благодарностью мягко сжал ее.
   - Это началось до того, как мы приготовились, - сказала она.
   - Были ли мы кккогда-нибудь птотовы?
   - Ты был готов, Большой Билл.
   Прикосновение ее руки было и неожиданным и необходимым. Он  задавал  себе
вопрос, каким было бы прикосновение к ее груди второй раз в жизни, каким оно
будет, и догадывался, что до того как окончится эта длинная ночь, он узнает.
Он подумал: Я люблю тебя, Беверли... Я люблю тебя. Бен тоже любил тебя... Он
любит тебя. Мы любили тебя тогда... Мы любим тебя и  теперь.  Любим  больше,
потому что это началось. Теперь нет выхода.
   Он оглянулся и увидел библиотеку на расстоянии в полквартала. Ричи и Эдди
стояли на верхней ступеньке, Бен - уже внизу, глядя им вслед. Руки его  были
засунуты в карманы, плечи опущены, и через колеблющуюся линзу низкого тумана
казалось, что ему снова одиннадцать лет. Если бы он мог послать Бену  мысль,
Билл сказал бы ему:
   Это не имеет значения, Бен. Любовь - вот что имеет значение,  волнение..,
когда всегда хочется и никогда не время. Может быть,  все  это  мы  берем  с
собой, когда выходим из голубого и входим  в  черное.  Холодный  уют,  может
быть, но это лучше, чем совсем никакого уюта.
   - Мой отец знал, - вдруг сказала Беверли. - Однажды  я  пришла  домой  из
Барренса и он как раз узнал. Я когда-нибудь говорила  тебе,  что  он  обычно
говорил мне, когда впадал в безумие?
   - Что?
   - "Я беспокоюсь о тебе, Бевви", - вот что он обычно говорил. -  "Я  очень
беспокоюсь".
   Она засмеялась, и в то же время ее пробрала дрожь.
   - Я думаю, он хотел сделать мне больно, Билл. Я имею в виду..,  он  делал
мне больно раньше, но вот последний раз было по-другому. Он  был..,  ну,  во
многом он был странным. Я любила его. Я любила его очень, но...
   Она посмотрела на него, возможно, ожидая, что он скажет это за нее. Он не
говорил, рано или поздно она должна была сказать это сама. Ложь и  самообман
стали балластом, который они не могли вынести.
   - Я тоже ненавидела его, - сказала она, и ее рука на мгновение сжала руку
Билла. - Я никогда раньше никому  в  жизни  этого  не  говорила.  Я  думала,
Господь поразит меня, если я когда-нибудь скажу это вслух.
   - Тогда скажи это.
   - Нет.
   - Давай. Это причинит боль, но, может быть, лучше вскрыть старый гнойник.
Скажи.
   - Я ненавидела своего отца, - сказала она  и  беспомощно  зарыдала.  -  Я
ненавидела его, я боялась его, я ненавидела его, я так и не  была  для  него
достаточно хорошей девочкой, и я ненавидела его,  да,  ненавидела,  но  я  и
любила его.
   Он остановился и прижал ее к себе.  Ее  руки  судорожно  обвились  вокруг
него. Ее слезы намочили ему щеку. Он чувствовал ее тело, зрелое  и  упругое.
Он чуть-чуть отодвинулся от нее,  не  желая,  чтобы  она  почувствовала  его
эрекцию.., но она снова прижалась.
   - Мы провели там все утро, - сказала она, - играя в салки  или  что-то  в
этом роде. Что-то невинное. Мы даже не говорили о Нем в тот день, во  всяком
случае, не тогда.., хотя обычно мы говорили о Нем каждый день. Помнишь?
   - Да, - сказал он. - Я помню.
   - Небо было в тучах.., жарко. Утром мы много играли. Я пришла домой около
одиннадцати тридцати. Я думала съесть бутерброд и миску супа после того, как
приму душ. И потом вернуться и снова играть. Родители должны  были  быть  на
работе. Но он был там. Он был дома. Он

2

Лоуэр-Мейн-стрит, 11.30

   швырнул ее в комнату, не успела она даже войти  в  дверь.  Она  испуганно
вскрикнула и затем осеклась, так как ударилась о стену с  такой  силой,  что
онемело плечо. Она  свалилась  на  их  прогибающийся  диван,  дико  озираясь
вокруг. Дверь в переднюю с шумом захлопнулась.
   Позади нее стоял отец.
   - Я беспокоюсь о тебе, Бевви, - сказал он. - Иногда я  очень  беспокоюсь.
Ты это знаешь. Это я тебе говорю, верно? Будь уверена.
   - Папа, что...
   Он медленно шел к ней  через  гостиную,  лицо  у  него  было  задумчивое,
печальное, словно неживое. Она не хотела видеть его, но оно  было  там,  как
незрячий, слепой блеск грязи  на  тихой  воде.  Он  задумчиво  тер  костяшки
пальцев правой руки. На нем была его военная форма, и когда  она  посмотрела
вниз, она увидела, что его тупоносые  ботинки  оставляют  следы  на  мамином
ковре. Я должна вытащить пылесос, - подумала она бессвязно. - Пропылесосить.
Если он даст мне возможность пропылесосить. Если он...
   Это была грязь. Черная грязь. Ее мозг тревожно заносил ее в сторону.  Она
снова была в Барренсе с Биллом, Ричи, Эдди и другими. Там, в Барренсе,  была
черная, липкая, вязкая грязь, как на папиных  ботинках,  там,  в  болотистом
месте, где штуковина, которую Ричи называл бамбуком, стояла  скелетообразной
белой рощицей. Когда  дул  ветер,  стебли  глухо  ударялись  друг  о  друга,
производя звук, похожий на шаманские барабаны, но разве ее отец был  там,  в
Барренсе? Разве отец...
   ШЛЕП!
   Его рука широко размахнулась и ударила ее по лицу.  Ее  голова  с  глухим
стуком ударилась о стену. Он заложил большие пальцы за ремень и  смотрел  на
нее с выражением мертвого отвлеченного любопытства. Она  почувствовала,  как
теплая струйка крови потекла из левого уголка ее нижней губы.
   - Я увидел, что ты становишься взрослой, - сказал он, и она подумала, что
он еще что-то скажет, но на этот раз это оказалось все.
   - Папа, о чем ты говоришь? - спросила она тихим дрожащим голосом.
   - Если ты соврешь мне, я тебя изобью до смерти, Бевви, - сказал он, и она
с ужасом заметила, что он не смотрит на нее, он смотрел на картину "Конюх  и
Иво" над ее головой на стене над диваном. Сознание опять отвлекло ее куда-то
в сторону, и теперь ей было четыре года, она  сидела  в  ванночке  со  своей
голубой пластмассовой лодочкой и мылом "Попи",  ее  отец,  такой  большой  и
такой любимый, стоял около нее на коленях, одетый в серые саржевые  брюки  и
полосатую футболку, с мочалкой в одной руке и стаканом апельсиновой  содовой
в другой, намыливая ее спину и приговаривая:  "Дай  мне  посмотреть  на  эти
ушки, Бевви, твоей мамочке нужна картошечка на ужин". И она  могла  слышать,
как ее маленькое "я" хохочет, глядя на его слегка сероватое  лицо,  которое,
как она тогда думала, должно быть вечным.
   - Я не буду врать, папа, - сказала она, - что случилось? Он заколыхался у
нее перед глазами, так как подошли слезы.
   - Ты была там, в Барренсе, с шайкой парней?
   Ее сердце забилось, глаза снова опустились на запачканные грязью ботинки.
Той черной,  цепкой  грязью.  Если  в  нее  глубоко  вступить,  она  засосет
ботинок.., и Ричи, и Билл считали, что, если так идти, то болото засосет.
   - Я играла там в кувыр...
   Шлеп!  -  рука,  покрытая  твердыми  мозолями,  снова  размахнулась.  Она
закричала от испуга, обиды и боли. Ее пугал этот взгляд, он никогда  так  на
нее не смотрел. Что-то с ним случилось. Он становился страшным... Что,  если
он замыслил убить ее? Что, если...
   (о, Беверли, остановись, он твой ОТЕЦ, и ОТЦЫ не убивают  ДОЧЕРЕЙ)  ...он
потерял контроль над собой, а? Что, если...
   - Что ты позволила им сделать с тобой?
   - Сделать? Что... - она не имела представления, что он имел в виду.
   - Снимай штаны.
   Ее недоумение возросло. То, что он говорил, казалось, не вязалось одно  с
другим.
   - Что? Почему!?
   Его рука поднялась - она отклонилась назад.
   - Сними их, Бевви. Я хочу посмотреть, невинна ли  ты.  Теперь  был  новый
образ, безумнее, чем предыдущие: она видела, как  она  стягивает  джинсы,  и
одна нога высвобождается из них. Отец с ремнем гонял ее  по  комнате,  когда
она пыталась прыгать от него на  одной  ноге,  и  кричал:  Я  знал,  что  ты
невинна! Я знал это!
   - Папа, я не знаю, что...
   Его рука опустилась, теперь  не  ударяя,  а  сжимая,  стискивая.  Она  со
страшной силой сдавила ее плечо. Бев закричала. Он ее дернул, и в первый раз
посмотрел прямо в ее глаза. Она снова закричала - от того, что  она  увидела
там. Там не было.., ничего. Ее отца не было. И Беверли вдруг поняла, что она
одна в квартире с Ним, одна с Ним в это сонное августовское утро.  Здесь  не
было того густого, насыщенного ощущения силы и неприкрытого зла, которое она
чувствовала в доме на Нейболт-стрит полторы недели тому назад,  -  Оно  было
как будто растворено основательным человекообразном  отца,  -  но  Оно  было
здесь, действуя через него.
   Он швырнул ее в сторону. Она ударилась о кофейный столик, споткнулась и с
криком растянулась на полу. Вот как это происходит,  -  подумала  она.  -  Я
расскажу Биллу, он поймет. Оно в  Дерри  везде.  Оно  просто...  Оно  просто
заполняет все пустоты, вот и все.
   Она перевернулась. К ней подходил отец.
   - Я знаю, что ты была там, - сказал он.  -  Мне  сказали.  Я  не  поверил
этому. Я не верил, что моя Бевви болтается  с  шайкой  парней.  Затем,  этим
утром я увидел тебя сам. Моя Бевви в компании парней. Еще нет двенадцати - и
болтаться с компанией парней! - Эта последняя мысль,  по-видимому,  повергла
его в новый приступ ярости, она прошла током по  его  костлявому  телу.  Нет
даже двенадцати! - крикнул  он  и  ударил  ее  в  бедро,  что  заставило  ее
закричать. Его челюсти сжались от этого факта или идеи, или  чем  это  могло
еще быть для него, как челюсти  собаки,  голодной  собаки,  увидевшей  кусок
мяса. Нет даже двенадцати! Нет даже двенадцати! Нет даже ДВЕНАДЦАТИ!
   Он  ударил  ее.  Беверли  отползла.  Так  она  добралась   до   кухонного
пространства в  квартире.  Его  ботинок  задел  ящик  под  плитой,  заставив
звякнуть горшки и кастрюли внутри.
   - Не убегай от меня, Бевви, - сказал он. - Ты этого  не  сделаешь,  иначе
тебе будет хуже. Поверь мне. Поверь своему отцу. Это серьезно.  Болтаться  с
парнями, позволять им Бог знает что делать с тобой - нет даже  двенадцати  -
это серьезно, видит Бог. Он схватил ее за плечи и поставил на ноги.
   - Ты хорошенькая девочка, - сказал  он.  -  Многие  рады  позабавиться  с
хорошенькой девочкой. Многие девочки хотят, чтобы с  ними  позабавились.  Ты
была их потаскушкой, у этих мальчишек, Бевви?
   Наконец, она поняла,  что  Оно  вбило  ему  в  голову..,  хотя  часть  ее
понимала, что  эта  мысль  могла  быть  там  почти  все  время;  Оно  просто
использовало инструменты, которые были в распоряжении, чтобы привести  ее  в
действие.
   - Нет, папа. Нет, папа...
   - Я видел, как ты куришь! - взревел он. На этот раз он ударил ее  ладонью
руки, достаточно  сильно,  чтобы  она  отошла  какими-то  пьяными  шагами  к
кухонному  столу,  где  и  растянулась,  почувствовав  мучительную  боль   в
пояснице. Солонка и перечница упали  на  пол.  Перечница  разбилась.  Черные
цветы появились и исчезли у нее перед глазами. Послышались какие-то звуки  в
глубине. Она увидела его лицо. Что-то в его лице. Он смотрел  на  ее  грудь.
Она  вдруг  осознала,  что  ее  блузка  не  заправлена  и  что  на  ней  нет
бюстгальтера. Она снова перенеслась мыслью к дому  на  Нейболт-стрит,  когда
Билл дал ей свою рубашку. Она чувствовала, что ее груди  просвечивали  через
тонкую хлопчатобумажную материю, но случайные, быстрые взгляды не беспокоили
ее, они казались совершенно естественными.
   И взгляд Билла казался более чем естественным -  он  казался  глубоким  и
обещающим поддержку в случае опасности.
   Теперь она чувствовала вину, смешанную с ужасом. Разве ее отец был так не
прав? Разве у нее не было (ты была их потаскушкой)  мыслей?  Дурных  мыслей?
Мыслей о том, о чем он сейчас говорил?
   Это не одно и то же! Никто не смотрел так, как (ты была  потаскушкой)  он
смотрит на меня сейчас! Не одно и то же!
   Она заправила блузку.
   - Бевви?
   - Папа, мы просто играем. Это все. Мы играем.., мы.., не делаем ничего..,
ничего плохого. Мы...
   - Я видел, как ты куришь, - сказал он, подходя к ней. Его глаза  пронзили
ее грудь и узкие прямые бедра. Вдруг он заговорил нараспев, высоким  голосом
мальчишки-школьника, который напугал ее даже больше:
   - Девочка, которая будет жевать резинку, будет курить!  Девочка,  которая
будет курить, будет пить! Девочка, которая будет пить, все знают, что  такая
девочка будет делать!
   - Я НИЧЕГО НЕ ДЕЛАЛА! - закричала она ему, когда его руки  опустились  на
ее плечи. Теперь он не хватал и не бил. Его руки были  ласковыми.  И  это-то
пугало ее больше всего.
   - Беверли, - сказал он с не требующей доказательств  сумасшедшей  логикой
одержимого, - я видел тебя с парнями. Теперь  ты  должна  сказать  мне,  что
делает девочка с мальчиками в той мерзопакости, если не то,  что  делают  на
спине?
   - Оставь меня в покое! - закричала она ему. Гнев, которого она никогда не
подозревала, вырвался из глубины ее. Гнев зажег голубовато-желтое пламя в ее
мозгу. Он угрожал ее мыслям. Все время отец пугал ее, все время  стыдил  ее,
все время оскорблял ее. - Оставь ты меня в покое!
   - Не говори так со своим отцом! - сказал он, вздрогнув.
   - Я не делала того, о чем ты говоришь! Никогда не делала!
   - Может быть. Может быть, нет. Я хочу проверить и убедиться. Я знаю  как.
Сними штаны.
   - Нет.
   Его  глаза  расширились,  показав  пожелтевшую  роговую  оболочку  вокруг
интенсивно-голубой радужной.
   - Что ты сказала?
   - Я сказала: нет. Его глаза застыли на ее глазах, и, возможно, он  увидел
там сверкающий гнев, ярчайший взрыв неповиновения. - Кто сказал тебе?
   - Бевви...
   - Кто сказал тебе, что  мы  там  играем?  Это  был  незнакомец?  Это  был
человек, одетый в оранжевое и серебристое? На нем были перчатки? Он выглядел
как клоун, даже если он и не был клоуном? Как его звали?
   - Бевви, ты должна остановиться...
   - Нет, ты должен остановиться, - сказала она ему. Он взмахнул  рукой,  но
теперь не раскрыл ее, а  сжал  в  кулак,  чтобы  разбить  что-либо.  Беверли
нагнулась. Его кулак пронесся над ее головой и врезался в стену. Он взвыл  и
отступил от нее, поднеся  кулак  ко  рту.  Она  отбежала  от  него  быстрыми
семенящими шажками.
   - Ты вернешься сюда!
   - Нет, - сказала она. - Ты хочешь ударить меня. Я люблю тебя, папа, но  я
ненавижу тебя, когда ты такой. Ты не можешь этого больше делать.
   (Оно заставляет тебя делать это, но ты не поддавайся) - Я не знаю, о  чем
ты говоришь, - сказал он, - но лучше подойди сюда. Я не  собираюсь  еще  раз
просить тебя.
   - Нет, - сказала она, снова заплакав.
   - Не заставляй меня идти и сгребать тебя в охапку, Бевви.  Ты  пожалеешь,
если мне придется сделать это. Иди ко мне.
   - Скажи мне, кто тебе сказал, - чеканила Беверли, - и я подойду.
   Он кинулся к ней с такой кошачьей быстротой, что, хотя она и  подозревала
такое движение, он ее почти схватил.  Она  нащупала  ручку  кухонной  двери,
распахнула дверь и побежала по коридору к выходу, побежала как в  паническом
сне, как она бежала от мисс Керш двадцать семь лет спустя. За  ней  с  шумом
ломился в дверь Эл Марш, хлопнув ею так, что она затрещала.
   - ТЫ ВЕРНЕШЬСЯ СЮДА ПРЯМО СЕЙЧАС, НЕМЕДЛЕННО! - орал он, дергая  дверь  и
преследуя дочь.
   Парадная дверь была на задвижке. Она  пришла  домой  через  задний  вход.
Одной дрожащей рукой он