лучится  фраза:  "Война  -
инструмент женоненавистнических торговцев смертью". Парень  получает  высшую
оценку руководителя творческого писательского семинара.  Этот  преподаватель
опубликовал  четыре  книги  стихов  и  докторскую  диссертацию   -   все   в
университетской печати. Он курит наркотики и носит медальон  борца  за  мир.
Пьеса этого  жирдяя  поставлена  партизанской  театральной  труппой  в  ходе
забастовки к концу вьетнамской войны, в результате которой университет в мае
1970 года был закрыт. Учитель играет одного из своих героев.
   Билл  Денбро,  между   тем,   написал   один   страшный   детектив,   три
научно-фантастические повести и несколько повестей ужаса, которыми он обязан
главным образом Эдгару Аллану По,  X.  Н.  Лавкрафту  и  Ричарду  Матсону  -
позднее он скажет, что эти повести напоминали  погребальные  дроги  середины
1800-х годов, выкрашенные в красный цвет.
   За одну из  своих  научно-фантастических  повестей  он  получает  хорошую
оценку.
   "Это лучше, -  пишет  рецензент  на  титульном  листе.  -  В  чуждом  нам
контрударе мы видим порочный круг, в котором насилие порождает насилие;  мне
особенно понравился космический корабль с иглоподобной  носовой  частью  как
символ   социо-сексуального   вторжения.   Интригующий   подтекст    повести
интересен".  Остальные  произведения   отмечены   не   выше,   чем   оценкой
удовлетворительно.
   Однажды в классе обсуждали маленький рассказ одной болезненной  девицы  о
том, как корова изучала выброшенный двигатель на пустынном поле  (это  могло
быть, к примеру, после ядерной войны), обсуждение длилось уже около полутора
часов или более. Болезненная  девушка,  курившая  только  "Винстон"  -  одну
сигарету за другой - то и дело трогавшая прыщи на  висках,  настаивала,  что
рассказ  -  социально-политическое  заявление  в   духе   раннего   Оруэлла.
Большинство участников, включая руководителя семинара, согласились с ней, но
все равно дискуссия продолжалась.
   И тут встал Билл - высокий и очень заметный. Все глаза обратились к нему.
   Стараясь говорить осторожно, не заикаясь (он не заикался уже  пять  лет),
он начал так:
   - Я вообще не понимаю. Ничего в этом не понимаю.  Почему  рассказ  должен
быть социально - каким-то? Политика.., культура..,  история..,  не  являются
естественными компонентами рассказа. Рассказ может быть  просто  хорошим.  Я
имею в виду... - Он  смотрит  вокруг,  видит  враждебные  глаза  и  понимает
смутно, что они расценивают его слова как вызов. А может,  это  и  впрямь  -
вызов. Они сейчас небось вообразили, думает он, что среди них завелся этакий
женоненавистнический торговец смертью. - Я  имею  в  виду..,  а  почему  вы,
ребята, не можете позволить рассказу быть просто рассказом?
   Никто не отвечает. Молчание. Он стоит, переводя взгляд с  одной  холодной
пары глаз на другую. Болезненная дама прекращает курить и гасит  сигарету  в
пепельнице, которую принесла с собой в рюкзаке.
   В конце концов  руководитель  семинара  говорит  ему  увещевательно,  как
ребенку, раздраженному без всякой причины:
   - Вы думаете, Уильям Фолкнер  просто  рассказывал  истории?  Вы  думаете,
Шекспир просто интересовался, как делать деньги? Давайте, Билл, скажите нам,
что вы думаете.
   - Я думаю, это очень похоже на  правду,  -  говорит  Билл  после  длинной
паузы, во время которой он честно обдумывал вопрос, - и в их  глазах  читает
осуждение.
   - Я полагаю, - говорит  руководитель,  играя  ручкой  и  улыбаясь  Биллу,
полуприкрыв глаза, - что вам нужно МНОГОМУ учиться.
   Из глубины комнаты раздаются аплодисменты.
   Билл уходит.., но на следующей неделе  возвращается,  решив  сразиться  с
ними. За это время он написал рассказ "Тьма" - историю о маленьком мальчике,
который обнаруживает монстра  на  чердаке  своего  дома.  Маленький  мальчик
встречается с монстром лицом к лицу, вступает с ним  в  схватку  и  в  конце
концов  убивает  его.  Билл  писал  этот  рассказ   в   какой-то   священной
экзальтации; даже  чувствовал,  что  не  столько  он  рассказывает  историю,
сколько разрешает истории вытекать из  него.  Наконец  он  дал  отдых  своей
горячей, натруженной руке и вышел на  улицу  в  десятиградусный  декабрьский
мороз. Он ходит вокруг, его зеленые тупоносые ботинки скрипят на снегу,  как
маленькие ставни, которым нужна смазка; его  голова,  кажется,  распухла  от
рассказа; делается немного страшно: как выбраться? Он чувствует:  если  рука
его не будет поспевать за рассказом, он, рассказ, заставит  работать  глаза.
"Я добью его", - уверяет он пронизывающую зимнюю тьму и нервно  смеется.  Он
понимает, что в конце концов сделал открытие: десять лет попыток  увенчались
успехом  -  он  вдруг  обнаружил  стартовую  кнопку  на   огромном   мертвом
бульдозере, занимающем так много места в его голове. Начало положено, кнопка
нажата. Машина набирала и набирала обороты. Она не для того  создана,  чтобы
водить хорошеньких девушек на прогулки. Она - не статический, но символ. Она
олицетворяет  бизнес.  Если  он  не  будет  соблюдать  осторожность,  машина
сокрушит его. Билл бросается в комнату и в возбуждении  заканчивает  "Тьму",
работая до четырех часов утра  и  засыпая  прямо  за  столом.  Предложи  ему
кто-либо написать о брате Джордже, он бы удивился.  Он  годами  не  думал  о
Джордже - он искренне верил этому.  Рассказ  возвращается  от  рецензента  -
руководителя семинара - с оценкой 2 на титульном листе. Два слова  приписаны
внизу, заглавными буквами. ЧЕПУХА, кричит одно. ХАЛТУРА, кричит второе.
   Билл берет рукопись - пятнадцать страничек  -  подносит  ее  к  камину  и
открывает дверцу. Всего лишь дюйм отделяет  бумагу  от  огня,  от  расправы,
когда  ему  ясно  становится  вся  абсурдность  содеянного.  Он  садится  на
кресло-качалку, и, глядя  на  плакат  с  "Благодарным  мертвецом",  смеется.
Чепуха? Прекрасно! Пусть будет чепуха! Леса полны ею!
   "Пусть валяются эти хреновые  деревья!"  -  восклицает  Билл  и  смеется,
смеется до слез.
   Он перепечатывает титульный лист, лист, на котором вынесен приговор рукой
рецензента, и посылает рукопись в мужской журнал под названием "Фрак"  (хотя
по сути дела, он должен бы  называться  "Обнаженные  девочки,  наркоманки  с
виду"), И все-таки, судя по  читательскому  спросу,  они  покупают  рассказы
ужасов; в двух потрепанных выпусках, которые он купил в местном магазинчике,
действительно  было  четыре  таких  рассказа,  втиснутых  между  обнаженными
девочками и рекламой порнофильмов и таблеток  для  потенции.  Один  из  них,
"Деннис Эчисон" был даже вполне приличным.
   Он отослал "Тьму" без всякой надежды -  он  ведь  и  раньше  писал  много
хороших рассказов в журналы,  но  их  отфутболивали  -  и  был  ошеломлен  и
обрадован, когда художественный редактор "Белого галстука" ответил ему,  что
покупает рассказ за двести долларов. Помощник редактора  приписал  от  себя,
что  считает  его  "лучшим  адскистрашным  рассказом  после  "Кувшина"   Рэя
Брэдбери". И еще добавил: "Жаль, что  мало  людей  прочтет  его",  но  Биллу
Денбро наплевать на это. Двести долларов!
   Он идет к  консультанту  с  зачетной  книжкой.  Тот  ставит  в  ней  свои
инициалы. Билл Денбро скрепляет зачетную книжку с  поздравительной  запиской
помощника художественного редактора и прикалывает ее к доске  объявлений  на
двери руководителя семинара. В углу доски - антивоенная карикатура. И  вдруг
- это получилось как-то само собой - его пальцы достают ручку из  нагрудного
кармана и он  пишет  через  всю  карикатуру:  "Если  литература  и  политика
действительно станут когда-нибудь взаимозаменяемыми, я убью себя, потому что
не буду знать, что делать. Политика, видите ли, всегда меняется.  Литература
- никогда. - И, подумав, добавляет, не сдержавшись:
   - Я думаю, вы должны многому учиться".
   Его зачетная книжка возвращается по университетской почте через три  дня.
В  графе:  ОЦЕНКА  НА  МОМЕНТ  СДАЧИ,  руководитель  даже  не  поставил  ему
"удовлетворительно", сердитая  двойка  красовалась  там.  Ниже  руководитель
приписал: "Вы думаете, Денбро, деньги что-нибудь доказывают?"
   - Разумеется, -  сказал  Билл  Денбро  пустой  квартире  и  снова  громко
расхохотался.
   На последнем курсе колледжа он осмеливается написать роман, потому что не
знает, как  выкрутиться.  Он  спасается  рукописью  в  пятьсот  страниц.  Он
посылает ее в "Викинг Пресс", считая это  первой  попыткой  пристроить  свою
книгу  о  привидениях...  Первая  попытка  оказалась   последней.   "Викинг"
приобретает книгу.., и для Билла Денбро начинается сказка. Человек, которого
знали  когда-то  как  Заику-Билла,  стал  пользоваться  успехом  в  возрасте
двадцати трех лет. Три года спустя и в трех тысячах  миль  от  севера  Новой
Англии он становится еще более известным благодаря женитьбе  на  кинозвезде,
которая старше его на пять лет;  бракосочетание  состоялось  в  голливудской
церкви.
   В  светской  хронике  им  предрекают  семь  месяцев   совместной   жизни.
Обсуждается лишь вопрос, кончится ли брак разводом или просто  аннулируется.
Друзья (и враги) с обеих сторон - того же мнения. Кроме разницы в  возрасте,
несоответствие - разительное. Он  высокий,  лысеющий,  склонный  к  полноте.
Медленно, порой  невнятно,  говорит  в  компании.  Одра,  с  ее  каштановыми
волосами, вылепленная как статуэтка, великолепна  -  не  земная  женщина,  а
существо из какой-то полубожественной суперрасы.
   Его наняли  сделать  сценарий  своего  второго  романа  "Черные  пороги",
главным образом потому, что право сделать по крайней  мере  первый  набросок
сценария была непреложный условием продажи, хотя его агент брюзжала, что  он
сумасшедший; набросок его  на  самом  деле  оказался  очень  приличным.  Его
приглашают в университетский городок для последующей работы и  постановочных
встреч.
   Его агент - маленькая женщина по имени Сюзан Браун. Рост  у  нее  -  пять
футов. Она неистово энергична и еще более неистово эмоциональна. - Не  делай
этого. Билли, - говорит она ему. - Откажись. У них много денег на это, и они
найдут кого-нибудь, кто напишет сценарий. Может быть, даже Голдмана.
   - Кто?
   - Уильям Годдман. Единственный хороший писатель.
   - О чем ты говоришь, Сюз?
   - Он был там у них, но остался самим собой, - сказала она. -  Твои  шансы
подобны шансам приобрести рак  легких  -  можно,  конечно,  но  кто  захочет
попробовать? Ты сгоришь на сексе и пьянке. Или на наркотиках. -  Сумасшедшие
карие глаза Сюзан метали молнии.
   - Сюзан...
   - Послушай меня. Билли! Бери деньга и беги. Ты молод и  силен.  Вот,  что
они любят. Ты войдешь туда, и они сначала лишат тебя самоуважения, а затем и
твоего умения писать прямую линию от точки А до точки В.  Последнее,  но  не
меньшее - они возьмут твои пробы. Ты  пишешь  как  взрослый,  но  ты  просто
высоколобый ребенок.
   - Я должен ехать.
   - Здесь кто-то пукнул? Должно быть так, уж очень сильно воняет.
   - Но я должен. Должен.
   - Господи!
   - Я должен уехать из Новой Англии. - Он боялся продолжить. Это  было  как
произнести ругательство, но ей он обязан сказать:
   - Я должен уехать из Мэна.
   - Зачем, ради Бога?
   - Не знаю. Просто должен.
   - Ты говоришь мне что-то реальное или выдуманное писателем?
   - Реальное.
   Во время этого разговора они в постели. Ее груди маленькие, как  персики,
сладкие, как персики. Он очень любит ее, но не так, как любят обычно, и  оба
они знают это. Она зажигает сигарету, плачет. Но он  сомневается,  знает  ли
она то, что знает он. В ее глазах - свет. Было бы бестактно напоминать ей об
этом, и он не напоминает. По-настоящему он не любит ее, но  готов  ради  нее
горы свернуть.
   - Тогда давай, - говорит она сухим деловым тоном, повернувшись к нему.  -
Позвони мне, когда будешь готов и если будешь в силах. Я приеду и соберу все
вещи. Если они остались.
   Киноверсия "Черных порогов" называется "Ловушка Черного Дьявола", с Одрой
Филипс  в  главной  роли.  Название  ужасное,  но  фильм  получается  вполне
приличный. И единственное, что он теряет в Голливуде, - это свое сердце.
   - Билл, - снова сказала Одра, выведя его из этих воспоминаний. Он увидел,
что она выключила телевизор. Он  выглянул  в,  окно:  за  оконными  стеклами
стлался туман.
   - Я объясню, насколько могу, - сказал  он.  -  Ты  заслуживаешь  это.  Но
сначала сделай для меня две вещи.
   - Ладно.
   - Налей себе еще чашку чая и расскажи мне, что ты  знаешь  обо  мне.  Или
считаешь, что знаешь.
   Она посмотрела на него, удивленная, и пошла, к буфету.
   - Я знаю, что ты из штата Мэн, - сказала она, заваривая себе чай. Она  не
была англичанкой, но  в  речи  ее  иногда  прорывался  английский  акцент  -
пережиток роли, которую она сыграла в "Комнате на чердаке", фильме,  который
они приехали делать сюда. Это был первый киносценарий Билла. Ему  предложили
и режиссуру. Благодарение Богу, это он отклонил. Его  отъезд  положит  конец
нудным просьбам. Он знал, что они все скажут, весь съемочный коллектив.  Вот
Билл Денбро и показал наконец истинное свое лицо. Просто еще один  дерьмовый
писатель, говно собачье.
   Бог видит, как смятенно он себя чувствует сейчас.
   - Я знаю, что у тебя был брат, и что ты его очень любил, и что он умер, -
продолжала Одра. - Я знаю, что ты вырос в городке Дерри, переехал  в  Бангор
через два года после смерти брата, а в четырнадцать лет переехал в Портленд.
Я знаю, что твой отец умер от рака легких, когда тебе было семнадцать. И  ты
написал бестселлер, когда еще был в колледже, живя на стипендию и  почасовую
работу на текстильной фабрике. Это, должно быть, показалось тебе странным..,
такое изменение доходов. В перспективе.
   Она повернулась в его сторону, и он увидел себя  тогдашнего  в  ее  лице:
осознал скрытое между ними пространство.
   - Я знаю, что через год ты написал "Черные пороги" и приехал в  Голливуд.
И за неделю до начала съемок ты встретил очень растерянную женщину по  имени
Одра Филипс, которая немножко познала то, через что ты, должно быть,  прошел
- жуткую депрессию, потому что лет пять назад она была просто Одри Филпот. И
эта женщина тонула...
   - Одра, не надо.
   Ее глаза в упор смотрели на него. "О, почему нет? Давай говорить правду и
стыдить дьявола". - Я тонула. За два года до тебя  я  обнаружила  наркотики,
через год я узнала кокаин, и это было даже  лучше.  Наркотик  внутрь  утром,
кокаин днем, вино вечером, "Валиум" в постели. Витамины Одры. Слишком  много
важных интервью, слишком много хороших ролей. Я была похожа  на  героиню  из
романа Жаклин Сюзанн, она была веселой. Ты знаешь, как я теперь думаю о  том
времени, Билл?
   - Нет.
   Она отпила чай, отвела глаза от него и нахмурилась. - Это было как бег на
полосе в Л. А. Интернейшнл. Понимаешь?
   - Не совсем.
   - Это движущаяся полоса длиной в четверть мили.
   - Я знаю эту полосу, но не понимаю, что ты...
   - Ты просто стоишь там, а она несет тебя к багажному отсеку.
   Но если хочешь, можешь идти по ней. Или бежать. При этом кажется, что  ты
совершаешь свою обычную прогулку, или пробежку, или спринт - что  угодно,  -
потому что твое тело забывает, что  на  самом  деле  ты  просто  наращиваешь
скорость, с какой движется  полоса.  Вот  почему  у  них  в  конце  надпись:
ОСТАНОВИСЬ. В тот момент, когда я встретила тебя, я жила с ощущением,  будто
выбежала с конца той полосы на неподвижный пол. Мое тело было на десять миль
впереди моей головы. Невозможно удержать  равновесие.  Рано  или  поздно  ты
падаешь лицом. А я не упала. Потому что ты подхватил меня.
   Она отставила чай и зажгла сигарету, ее глаза в упор смотрели на него. Он
видел, как дрожат ее руки в пламени зажигалки,  которая  вибрировала  вокруг
кончика сигареты, пока не нашла ее.
   Она затянулась и выпустила дым.
   - Что я знаю о тебе? Я знаю, что  у  тебя  все  под  контролем.  Ты,  мне
кажется, никогда не торопишься к выпивке,  или  знакомству,  или  вечеринке,
поскольку уверен, что все это будет, если ты захочешь. Ты говоришь  медленно
отчасти потому, что так, растягивая слова, говорят в штате Мэн, в основном -
это твоя собственная манера. Ты  -  первый  человек  там,  из  тех,  кого  я
встретила, кто осмеливался говорить медленно. Я должна  была  успокоиться  и
слушать. Я увидела в тебе, Билл, того,  кто  никогда  не  бежит  по  полосе,
потому что знает -  она  и  так  его  доставит.  Ты  казался  нетронутым  ни
депрессией, ни истерией. Ты не арендовал "Ролле" и мог ездить  по  Родео  со
своими престижными номерными знаками, пристегнутыми к машине взятой напрокат
у какого-нибудь паршивенького агентства. У тебя не было  агента  по  печати,
дающего материал в "Барьере" или "Голливудский репортер"...  -  Я  знаю,  ты
всегда оказывался там, когда был мне нужен. Может  быть,  ты  спас  меня  от
принятия нехорошей пилюли на фоне огромного количества наркотиков... Я знаю,
что с тех пор ты был там. И я была там для тебя. Нам хорошо в  постели.  Для
меня это много. Но нам хорошо  и  без  постели,  и  это  кажется  важнее.  Я
чувствую, что могла бы состариться с тобой и все равно быть в соку. Я  знаю,
что ты пьешь слишком много пива и недостаточно занимаешься спортом; я  знаю,
что иногда ночами тебе снятся плохие сны...
   Он вздрогнул, потрясенный до глубины души. Почти испуганный.
   - Мне никогда не снятся сны.
   Она улыбнулась. - Так  ты  говоришь  репортерам,  когда  они  спрашивают,
откуда ты берешь свои идеи. Но это не так. Разве что от  несварения  желудка
ты порой стонешь по ночам. Но я этому не верю, Билл.
   - Я говорю во сне? - спросил он осторожно. Он не мог вспомнить ни  одного
сна. Никакого сна, ни плохого, ни хорошего.
   Одра кивнула. - Порой. Но я никогда не понимаю, что ты говоришь.  И  пару
раз ты рыдал.
   Он посмотрел на нее без выражения. И почувствовал неприятный  привкус  во
рту; он оттянул язык к горлу - то был  привкус  растаявшего  аспирина.  "Вот
теперь ты знаешь, какой привкус у страха", - подумал он. И еще подумал,  что
привыкнет к этому привкусу. Если проживет достаточно долго.
   И вдруг все воспоминания стали толпиться, скучиваться. Как будто  черноты
в его мозгу выпятились,  угрожая  выблевать  пагубные  сны-образы  из  сферы
подсознательного  -  в  ментальное  поле  зрения,  управляемое  рациональным
бодрствующим мозгом; если такое случится снова, это сведет  его  с  ума.  Он
пытался оттолкнуть воспоминания, и ему удалось - но потом он услышал голос -
это было, как будто кто-то, похороненный заживо, кричал  из-под  земли.  Это
был голос Эдди Каспбрака.
   "Ты спас мне жизнь, Билл. Те большие парни, они достают меня. Иногда  мне
кажется, они действительно хотят меня убить".
   - Твои руки, - сказала Одра.
   Билл посмотрел на руки. Они покрылись мурашками, крупными мурашками,  как
яйца насекомых. Они оба уставились на  них,  не  говоря  ни  слова,  как  на
интересный музейный экспонат. Мурашки постепенно исчезли.
   В наступившей тишине Одра сказала:
   - И я знаю еще одну вещь. Кто-то позвонил тебе сегодня утром из Штатов  и
сказал, что ты должен уехать от меня.
   Он встал, быстро посмотрел на бутылку с ликером, затем пошел на  кухню  и
вернулся со стаканом апельсинового сока. Он сказал:
   - Знаешь, у меня был брат, и он умер, но ты не знаешь, что его убили.
   У Одры перехватило дыхание.
   - Убили! Билл, почему ты никогда...
   - Не говорил тебе? - он улыбнулся, улыбнулся с каким-то лающим звуком.  -
Я не знаю.
   - Что случилось?
   - Мы жили в Дерри тогда. Было наводнение, оно в общем-то уже кончилось, и
Джорджу было скучно. Я лежал в постели с гриппом. Он хотел, чтобы  я  сделал
ему кораблик из газеты. Я научился в лагере год назад. Он сказал, что пустит
его в трубы Витчем-стрит и Джэксон-стрит, - там полно воды. И я  сделал  ему
кораблик, и он поблагодарил меня и ушел, и это был последний  раз,  когда  я
видел своего брата Джорджа живым. Если бы у меня не было гриппа, может быть,
я бы спас его.
   Он помолчал