а ровно ничего не  знает
о его детстве, если не знает, что у него нет друзей. Но  ему  и  не  снилось
сказать ей такое, никогда, ни в одном из десяти тысяч снов.
   Она что-то вынула из кармана своего домашнего платья и вручила  ему.  Это
была маленькая пластмассовая коробочка. Бен открыл ее  и,  увидев,  что  там
внутри, широко раскрыл рот.
   - О! - сказал он с искренним восторгом. - Спасибо!
   Это были  ручные  часы  "Таймекс"  с  маленькими  серебряными  цифрами  и
ремешком из кожзаменителя. Мама установила время и завела часы, он слышал их
тиканье.
   - Ого, классно! - он крепко обнял ее, поцеловал в щеку.
   Она улыбнулась,  довольная,  что  он  доволен,  и  кивнула.  Затем  снова
посерьезнела.
   - Надевай их, храни их, носи их, заводи их, имей их в виду и не теряй.
   - О'кей.
   - Теперь, когда у тебя есть часы, у тебя нет  причины  опаздывать  домой.
Помни, что я сказала: если тебя не будет вовремя, полиция будет искать  тебя
по моему поручению. По крайней мере до тех пор, пока они не поймают негодяя,
который убивает детей, не  смей  задерживаться  ни  на  минуту  или  я  буду
звонить.
   - Да, мама.
   - Еще одно. Я не хочу, чтобы ты  ходил  один.  Ты  знаешь,  что  не  надо
принимать конфет от незнакомых или садиться  с  ними  в  машину,  -  мы  оба
солидарны в том, что ты не дурачок и ты  большой  для  своего  возраста,  но
взрослый человек, особенно ненормальный, при желании  всегда  может  одолеть
ребенка. В парк или в библиотеку иди всегда с приятелем.
   - Хорошо, мама.
   Она снова посмотрела в окно, тревожно вздохнула.
   - Дела приняли странный оборот, если такое может продолжаться. Во  всяком
случае, вокруг этого города происходит что-то страшное. Я всегда так думала.
- Она посмотрела на него, нахмурив брови. - Ты такой гулена, Бен. Ты, должно
быть, знаешь в Дерри каждый уголок, да? По меньшей мере, центр.
   Бен неплохо ориентировался в городе, хотя вряд ли знал каждый уголок.  Но
он настолько был возбужден неожиданным подарком "Таймекса",  что  согласился
бы с матерью этим вечером, даже если бы  она  предположила,  что  Джон  Вейн
должен сыграть Адольфа Гитлера в музыкальной комедии о Второй мировой войне.
Он кивнул.
   - Ты ведь никогда ничего не видел, так? -  спросила  она.  -  Что-то  или
кого-то..,  ну,  подозрительное?  Что-нибудь  необычное?   Что-нибудь,   что
напугало тебя?
   Испытывая радость по поводу часов, любовь к матери, удовольствие,  что  о
нем  заботятся  (правда,   забота   несколько   пугала   своей   неприкрытой
бесцеремонностью), он чуть было не рассказал ей, что случилось в январе.
   Открыл было рот, но повинуясь какой-то мощной интуиции, закрыл его.
   Что же это конкретно было? Интуиция. Не более чем.., но и не менее.  Даже
дети могут чувствовать время от времени большую ответственность перед  лицом
любви и понимать, что в некоторых случаях может быть милосерднее промолчать.
Частично это было причиной, по которой Бен закрыл  рот.  Но  была  и  другая
причина, не столь благородная. Она могла быть твердой, его мама.  Она  могла
быть хозяйкой. Она никогда не  называла  его  "толстый",  она  называла  его
"большой" (иногда "большой для своего возраста"), и когда  от  ужина  что-то
оставалось, она обычно приносила ему, пока он смотрел  телевизор  или  делал
домашнюю работу, и  он  это  съедал,  хотя  какой-то  смутной  своей  частью
ненавидел себя за это (но ни в коем случае не маму, за то что она  поставила
перед ним еду, - Бен Хэнском не осмелился бы ненавидеть свою  маму;  Господь
наверняка поразил бы его насмерть за такую, пусть даже секундную грубость  и
неблагодарность). И, возможно,  какая-то  еще  более  смутная  часть  его  -
отдаленный Тибет глубинных мыслей Бена - подозревала, что со стороны  матери
в этой постоянной подкормке  есть  какая-то  корысть.  Была  ли  это  просто
любовь? Могло это быть что-либо еще? Наверняка нет. Но..,  он  задавал  себе
вопросы. По существу, она не знала, что у него нет друзей. Отсутствие  этого
знания заставляло его не доверять ей, делало его неуверенным  в  том,  какая
реакция будет на его рассказ о том, что  случилось  с  ним  в  январе.  Если
что-либо случилось. Может быть, приходить в шесть и оставаться дома было  не
так уж плохо. Он мог читать, смотреть телевизор (есть),  что-то  строить  из
бревен и конструктора. Но необходимость оставаться дома весь  день  была  бы
очень нежелательной... И если бы он рассказал ей, что он видел - или  думал,
что видел, - в январе, она бы наверняка заставила его сделать это.
   Поэтому по многим причинам Бен увильнул от рассказа.
   - Нет, мама, - сказал  он.  -  Только  мистер  Маккиббон  рылся  в  чужих
отходах.
   Это заставило ее засмеяться - она не любила мистера  Маккиббона,  который
был республиканцем, а также "кристером", и ее смех закрыл тему. В  эту  ночь
Бен доли) не спал, но никакие мысли о  том,  что  его  бросили  на  произвол
судьбы, сиротой в этом жестоком мире, его не беспокоили. Он чувствовал  себя
любимым  и  защищенным,  когда  лежал  в  постели,  глядя  на  лунный  свет,
проникавший через окно и ложившийся через кровать на пол. Он то  прикладывал
часы к уху, слушая их тиканье, то  подносил  их  к  глазам,  восторгаясь  их
прозрачным радиевым диском.
   В конце концов он заснул, и ему приснилось, что он  играет  в  бейсбол  с
другими мальчишками  на  пустой  площадке  за  стоянкой  грузовиков  "Трэкер
Бразез". Только что у него был удачный мяч, и товарищи по  команде  радостно
тузили его и хлопали по спине. Они подняли его на плечи и понесли туда,  где
были разбросаны бейсбольные принадлежности. Во сне он  сиял  от  гордости  и
счастья.., а затем взглянул  на  центральное  поде,  где  цепное  ограждение
отмечало границу между зольной площадкой и травой, а потом отлого спускалось
к Барренсу. В спутанной траве  и  низком  кустарнике,  почти  что  вне  поля
зрения, стояла фигура. Она держала связку воздушных шаров - красных, желтых,
синих, зеленых - в одной руке, на которой была белая перчатка. Другой  рукой
она раскланивалась. Ему не видно было лица фигуры, но  он  видел  мешковатый
костюм с  большими  оранжевыми  пуговицами-помпонами  и  болтающимся  желтым
галстуком-бабочкой.
   Это был клоун.
   "Верно, кролик", - картавым голосом согласился фантом.
   Когда Бен проснулся на следующее утро, он забыл сон, но  его  подушка  на
ощупь была мокрой.., как будто он плакал во сне.

7

   Он подошел к абонементному столу в  детской  библиотеке,  отряхиваясь  от
вереницы  мыслей,  вызванных  надписью  о  комендантском  часе,  как  собака
отряхивается после купания.
   - Здравствуй, Бенни, - сказала миссис Старретт. Как  и  миссис  Дуглас  в
школе, она искренне любила Бена. Взрослые, особенно те, которым долг  службы
повелевал следить за дисциплиной детей, обычно любили его, потому что он был
вежлив, смышлен, иногда даже забавен, не шумел, не озорничал, говорил мягко.
По этим же причинам большинство ребят считали его  препротивным.  -  Ты  уже
устал от каникул?
   Бен улыбнулся. То была обычная острота миссис Старретт.
   - Нет еще, - сказал он, - поскольку летние каникулы  длятся  всего  -  он
посмотрел на свои часы - час семнадцать минут. Дайте мне еще часок.
   Миссис Старретт негромко засмеялась,  прикрыв  рот  рукой.  Она  спросила
Бена, не хочет ли он записаться на программу летнего чтения, и  Бен  сказал,
что да, хочет. Она дала ему  карту  Соединенных  Штатов,  и  Бен  горячо  ее
поблагодарил.
   Он пошел к стеллажам, вытаскивал книги, просматривал  и  ставил  обратно.
Выбор книг был серьезным делом. Тут нужна была внимательность. Если вы  были
взрослым, вам можно было взять сколько угодно  книг,  но  детям  разрешалось
брать только три одновременно. Выберешь какую-нибудь чушь, и мыкайся с нею.
   В конце концов он выбрал  три  книги:  "Бульдозер",  "Черный  жеребец"  и
книгу, подобную вспышке во тьме: "Лихач" - так называлась книга человека  по
имени Генри Грегор Фельзен.
   - Тебе она не понравится,  -  заметила  миссис  Старретт,  проштамповывая
книгу. - В ней сплошная кровь. Я советую  читать  это  подросткам,  особенно
тем, у кого есть водительские права, им есть над чем здесь подумать.  Может,
хоть на неделю эта книга умерит их скорости.
   - Ну я ее просмотрю, - сказал Бен  и  понес  книги  к  одному  из  столов
подальше от уголка Пуха, где большой козленок показывал троллю  под  мостом,
где раки зимуют.
   Он стал листать "Лихача"; нет, это было не так уж плохо. Совсем не плохо.
В книге  говорилось  о  парне,  который  был  классным  водителем,  но  один
зануда-полицейский вечно пытался умерить его пыл. Бен узнал, что в Айове нет
скоростных пределов. Он просмотрел три главы, и тут на глаза ему попался еще
один плакат. На верхнем, вся библиотека была завешена плакатами,  красовался
счастливый почтальон, вручающий письмо счастливому ребенку.
   "БИБЛИОТЕКИ ПРЕДНАЗНАЧЕНЫ ТАКЖЕ И ДЛЯ ПИСЬМА, - говорил плакат. -  ПОЧЕМУ
БЫ НЕ НАПИСАТЬ ДРУГУ СЕГОДНЯ?
   УЛЫБКИ ГАРАНТИРОВАНЫ!"
   Под  плакатом  находились  три  ячейки,  заполненные  чистыми   почтовыми
открытками, конвертами и канцтоварами,  на  которых  синими  чернилами  была
изображена публичная  библиотека  в  Дерри.  Конверты  стоили  пять  центов,
открытки - три цента. Два листа бумаги - один пенни.
   Бен порылся в кармане. Там у него еще оставалось четыре цента от  сданных
бутылок. Он отметил в "Лихаче"  то  место,  где  остановился,  и  подошел  к
абонементу.
   - Дайте мне, пожалуйста, одну открытку.
   - Конечно,  Бен.  -  Как  всегда,  миссис  Старретт  была  очарована  его
серьезной вежливостью и слегка огорчена его габаритами.  Ее  мама  говорила,
что мальчик ножом и вилкой  роет  себе  могилу.  Она  дала  ему  открытку  и
смотрела, как он возвращается на место: За этим столом  могло  сидеть  шесть
человек, но Бен был один. Она никогда не видела Бена с  другими  мальчиками.
Это было очень плохо, потому  что  она  была  уверена,  что  внутри  у  Бена
Хэнскома зарыты сокровища. Он бы  мог  передать  их  доброму  и  терпеливому
изыскателю.., если бы таковой появился.

8

   Бен вытащил свою шариковую  авторучку,  открыл  ее  и  надписал  открытку
довольно просто: Мисс Беверли Марш, Лоуэр Мейн-стрит, Дерри, штат Мэн,  Зона
2. Он не знал точного номера ее дома, но мама говорила ему, что  большинство
почтальонов, довольно давно работающих на своем участке, имеют представление
о своих клиентах. Если почтальон, обслуживающий Лоуэр  Мейн-стрит,  доставит
эту  открытку,  будет  великолепно.   Если   нет,   она   попадет   в   бюро
невостребованных писем, и он просто-напросто потеряет  три  цента.  Конечно,
открытка к нему не вернется, потому что у него не было намерения ставить  на
ней свое имя и адрес.
   Неся открытку адресом внутрь,  он  взял  несколько  квадратных  листочков
бумаги из деревянного ящика около картотеки. Потом пошел  на  свое  место  и
начал что-то царапать на бумаге, перечеркивать и снова царапать.
   Последнюю неделю перед экзаменами  они  на  уроках  английского  в  школе
читали и писали хайку. Хайку это  жанр  японской  поэзии,  сжатая  и  четкая
форма.
   Миссис  Дуглас  говорила,  что  трехстишия  хайку   могут   быть   только
семнадцатисложными - ни больше, ни меньше. В  основе  хайку  -  один  четкий
образ, связанный с одной определенной эмоцией: грусть, радость,  ностальгия,
счастье.., любовь.
   Бена эта идея привела в  восторг.  Он  получал  большое  удовольствие  на
уроках английского, но оно было кратковременным. Потом, хотя он  и  выполнял
работу, она, как правило, его не захватывала. И все-таки в идее  хайку  было
что-то, что зажигало его воображение. Сама идея заставляла  его  чувствовать
себя счастливым - так же, как делало его счастливым объяснение миссис Дуглас
относительно парникового эффекта. Хайку - хорошая  поэзия,  чувствовал  Бен,
потому что это структурная поэзия. Никаких таинственных  правил.  Семнадцать
слогов, один образ связан с одной эмоцией - и вы раскрылись. Бинго. Она была
чистой, утилитарной, самодостаточной поэзией  и  зависела  только  от  своих
правил. Ему даже нравилось само  слово,  как  будто  воздух  скользит  вдоль
пунктирной линии и рассекается звуком "к" в самой глубине рта: ХАЙКУ.
   ЕЕ ВОЛОСЫ, думал он и видел, как  она  спускается  по  ступеням  школы  с
волосами, рассыпавшимися по плечам. Солнечные искры  вспыхивали  в  них,  но
нельзя было сказать, что они горят на солнце.
   Основательно работая  в  течение  двадцати  минут  (только  одни  раз  он
отвлекся, чтобы пойти и взять бумаги), изобретая слова, которые  оказывались
слишком длинными, меняя, вычеркивая, Бен пришел к этому:

   Твои волосы - зимний огонь,
   Тлеющие красные угольки в январе.
   Мое сердце сгорает.

   Он был не в восторге от стихов, но лучше не сумел  бы.  Он  боялся,  что,
если его заклинит, он закончит в нервном возбуждении и будет еще  хуже.  Или
вообще ничего. А этого ему не хотелось. Тот момент, когда она  заговорила  с
ним, был решающим для Бена. Он хотел отметить его в памяти. Наверно, Беверли
всерьез увлеклась каким-нибудь старшим мальчиком -  шести-,  а  может,  даже
семиклассником, и она подумает, что, может  быть,  тот  мальчик  прислал  ей
хайку. Это сделает ее счастливой, и, таким образом, день, когда она  получит
стихи, будет отмечен в ее памяти. И хотя она  никогда  не  узнает,  что  это
сделал Бен Хэнском, неважно; ОН-то знает.
   Бен переписал стихотворение на открытку (печатными буквами, как будто  то
была случайная записка, а не любовные  стихи),  засунул  ручку  в  карман  и
положил открытку в конец "Лихача".
   Затем он встал и, попрощавшись с миссис Старретт, направился к выходу.
   - До свидания, Бен, - сказала миссис Старретт:
   - Желаю тебе хорошо отдохнуть в каникулы, но не забывай  о  комендантском
часе.
   - Не забуду.
   Он прошел через застекленный проход между двумя зданиями, наслаждаясь его
теплом (парниковый эффект, подумал он на ходу) после  прохлады  во  взрослой
библиотеке. В нише читального зала один  старик  читал  "Ньюз",  усевшись  в
старинное, уютное кресло. Заголовок - прямо под содержанием номера - гласил:
"ДАЛЛЕС ТОРЖЕСТВЕННО КЛЯНЕТСЯ, ЧТО  ВОЙСКА  США  ПОМОГУТ  ЛИВАНУ,  ЕСЛИ  ЭТО
НЕОБХОДИМО!"
   Там был фотоснимок Айка, здоровающегося с каким-то  арабом  в  Саду  Роз.
Мать Бена говорила, что когда страна выберет президентом в 1960 году Губерта
Хамфри, начнутся, может быть, какие-нибудь изменения. Бен  смутно  сознавал,
что существует нечто, называемое спадом, и его мама боится быть уволенной.
   На нижней половине страницы был  меньший  заголовок:  "ОХОТА  ПОЛИЦИИ  ЗА
ПСИХОПАТОМ ПРОДОЛЖАЕТСЯ".
   Бен толкнул большую входную дверь библиотеки и вышел.
   В начале дорожки был почтовый ящик. Бен выудил почтовую открытку из книги
и опустил ее туда. Он чувствовал, как сердце  учащенно  забилось,  когда  он
разжал пальцы. Что, если она каким-то образом узнает, что это он?
   "Не будь болваном", - ответил он сам себе, слегка встревоженный тем,  как
взволновало его такое предположение.
   Он шел по Канзас-стрит, едва сознавая, где он  идет,  и  ничего  не  видя
вокруг. В его голове начала формироваться фантазия. Вот Марш подходит к нему
со  своими  широко  расставленными  серо-зелеными  глазами   и   каштановыми
волосами, завязанными в конский хвост. "Я хочу задать тебе  вопрос,  Бен,  -
говорит она, - и ты должен поклясться сказать  мне  правду.  -  В  руке  она
держит открытку. - Это ты написал?"
   Это была ужасная фантазия. Это была удивительная фантазия. Он  не  хотел,
чтобы она прекращалась. Он не хотел, чтобы  она  когда-нибудь  прекратилась.
Его лицо снова начинало гореть.
   Бен шел, мечтал, перекладывал библиотечные книжки из одной руки в  другую
и насвистывал. "Ты наверняка подумаешь, что я ужасна, - сказала  Беверли,  -
но я хочу поцеловать тебя. Ее губы приоткрылись".
   Губы Бена внезапно пересохли и не могли свистеть.
   - Я думаю, да, - прошептал  он  и  улыбнулся  одурманенной  и  прекрасной
улыбкой.
   Если бы он в этот момент посмотрел на тротуар, то увидел бы, что еще  три
тени выросли вокруг его собственной; если бы он прислушался, он  услышал  бы
звук подковок Виктора, который подошел к нему вместе с Белчем и Генри. Но он
и не слышал, и не видел. Бен был далеко, чувствуя, как  губы  Беверли  нежно
скользят по его рту, а ее поднятые руки хотят коснуться матового ирландского
огня его волос.

9

   Как многие города, маленькие и большие, Дерри не  был  спланирован,  как,
например, Топси; он просто вырос. Никто никогда не спланировал бы его  таким
образом. Центр Дерри находился в долине реки Кендускеаг, которая  пересекала
деловой район по диагонали с юго-запада на  северо-восток.  Остальной  город
теснился по склонам окружающих холмов.
   Долина, куда пришли первые  поселенцы,  была  болотистая  и  тяжелая  для
обработки. Реки Кендускеаг и Пенобскот, в которую впадала Кендускеаг,  много
значили для торговцев, а для тех, кто сеял урожай или строил дома поблизости
от рек, они были помехой, особенно  Кендускеаг,  которая  каждые  три-четыре
года выходила из берегов. Город все еще был подвержен наводнениям,  несмотря
на  огромные  суммы  денег,  затраченные  за  последние  пятьдесят  лет   на
разрешение этой проблемы. Если бы наводнения вызывались только самой речкой,
мог бы помочь комплекс дамб. Однако существовали и  другие  факторы.  Низкие
берега Кендускеаг были одним из них. Медленный спуск воды во всем  районе  -
другим. С начала столетия в Дерри было много  серьезных  наводнений  и  одно
катастрофическое, в 1931 году. И что еще хуже, холмы, на которых  находилась
большая часть Дерри, были иссечены  маленькими  протоками,  один  из  них  -
Торролт-стрит, где нашли тело  Шерил  Ламоники.  В  периоды  сильных  дождей
всегда существовала угроза, что они выйдут из  берегов.  "Если  дождь  будет
продолжаться две недели, у города будет гайморит",  -  сказал  однажды  отец
Заики Билла.
   В пределах городского центра Кендускеаг  была  заключена  в  канал.  Этот
канал протяженностью в две мили на пересечении с Мейн-стрит нырял под  землю
на  полмили,  становясь  подземной  речкой,  а  затем  снова   выныривал   в
Бассей-парке.   Канал-стрит,   на   которой,   подобно   очереди   уголовных
преступников перед полицией, выстроились  по  рангу  большинство  деррийских
баров, шла параллельно Каналу на своем выходе из города, и каждые  несколько
недель полиция должна была вылавливать машину какого-нибудь пьяного из воды,
загрязненной отходами текстильного производства и канализационными отходами.
Время от времени в Канале ловили рыбу, но это были несъедобные мутанты.
   В северо-восточной части города - Канал-сайд - река сумела забраться чуть
повыше. Бойкая торговля шла вдоль нее, несмотря на редкие  наводнения.  Люди
гуляли окало  Канала,  иногда  держась  за  руки  (если  ветер  не  приносил
зловоние, которое отбивало всякую  романтику),  а  у  Бассей-парка,  который
выходил к школе, стоявшей на противоположной стороне Канала, порой разбивали
лагеря бойскауты. В 1969 году горожане были шокированы  и  уязвлены,  узнав,
что хиппи (один из них действительно  нашил  американский  флаг  на  задницу
штанов, и ЭТОТ розовый пед особенно выделялся) курят наркотики и продают там
пилюли.  К  1969  году  Бассей-парк  стал   постоянной   открытой   аптекой.
"Подождите,  -  говорили  люди.  -  Кого-нибудь  убьют,   прежде   чем   они
остановятся". И вот это  свершилось.  Семнадцатилетний  мальчик  был  найден
мертвым у Канала, его  вены  были  полны  чистого  героина,  который  ребята
называют "белый дурман". После этого наркоманы  покинули  Бассей-парк,  даже
ходили слухи, что призрак того мальчика обитает в районе. История,  конечно,
глупая, но если она держала наркоманов  и  всяких  проходимцев  подальше  от
этого места, это была во всяком случае полезная глупая история.
   В юго-западной части города река представляла еще больше  проблем.  Зд