Боже мой. Боже мой!"
   Он стоял в этом обновленном солнечном свете и неожиданно вспомнил: а  что
же происходит с остальными?

2

Эдди Каспбрак попадает в ловушку

   Эдди  вышел  из  автобуса  на  углу  Канзас-стрит  и  Коссут-лейн.  Улица
Коссут-лейн плавно спускалась четверть мили  до  крутого  обрыва,  сходящего
прямо в Барренс. Он совершенно не мог понять,  зачем  он  сошел  с  автобуса
именно здесь. Он не знал никого, кто жил в этой части  улицы.  Но  казалось,
что только здесь и надо было сойти. Это все, что он знал, но  и  этого  было
достаточно. Беверли выбралась из автобуса, помахав им на прощанье, на  одной
из  остановок  в  конце  Мейн-стрит.  Майк  отогнал  свою  машину  назад   к
библиотеке. И сейчас, наблюдая, как маленький и какой-то  неуклюжий  автобус
"Мерседес" удаляется в конец улицы, Эдди не мог понять, что он здесь делает,
на этом уединенном и мрачном углу, в этом мрачном городе, в  пятистах  милях
от Миры, которая, несомненно, проливает слезы из-за него. Он  прокашлялся  и
пошел вдоль по Канзас-стрит, размышляя, идти ли ему к  Публичной  библиотеке
или, может быть, свернуть на  Костелло-авеню.  Начинало  проясняться,  и  он
подумал, не пойти ли ему по Западному Бродвею,  чтобы  полюбоваться  старыми
викторианскими  домами,  которые  тянулись  вдоль  улицы,  -   этими   двумя
по-настоящему  красивыми  кварталами  Дерри.  Он  хаживал  сюда,  когда  был
маленьким, - просто гулял по Западному Бродвею, или случайно  заходил  сюда,
если шел куда-нибудь по своим делам. Там стоял дом Мюллеров - на углу Витчем
и Западного Бродвея, - красный дом с башенками по обеим сторонам  и  забором
спереди.  У  Мюллеров  был  садовник,  который  всегда  смотрел  на  Эдди  с
подозрением, когда он проходил мимо.
   Дальше стоял дом Бови, через четыре дома от Мюллеров, на той же стороне -
по этой причине, как он  думал.  Грета  Бови  и  Салли  Мюллер  были  такими
большими подругами в грамматической школе. Дом утопал в зелени и тоже был  с
башенками, но башенки на доме Мюллеров были квадратными, в то  время  как  у
Бови они завершались смешными конусообразными штуками, которые казались Эдди
бумажными колпаками. Летом у них всегда стояла садовая мебель на  лужайке  -
стол с желтым зонтиком над ним, плетеные стулья и  гамак,  повешенный  между
двумя деревьями. Там всегда организовывались игры в  крокет.  Эдди  знал  об
этом, хотя Грета никогда не приглашала его поиграть. Иногда,  проходя  мимо,
Эдди слышал стук мячей, смех, визг,  если  чей-то  мяч  улетал.  Однажды  он
увидел Грету - с лимонадом в одной руке и  с  крокетной  клюшкой  в  другой,
выглядела она, нет слов, такой приятной и стройной. Грета  бежала  за  своим
мячом, который улетел, и поэтому Эдди смог увидеть ее.
   Он немного влюбился в нее в тот день - ее сияющие светлые волосы  спадали
на ярко-синее платье. Она глядела по сторонам,  и  в  один  момент  он  даже
подумал, что она увидела его, но вскоре он понял, что  ошибся,  потому  что,
когда он поднял руку, чтобы поприветствовать  ее,  она  не  подняла  свою  в
ответ, она просто бросила найденный мяч на площадку и побежала вслед за ним.
Эдди ушел, не обижаясь за  то,  что  она  не  ответила  на  приветствие  (он
искренне верил, что она, должно быть, не заметила его) или за  то,  что  она
никогда не приглашала его поиграть в крокет: почему такая красивая  девочка,
как  Грета  Бови,  будет  приглашать  такого  мальчишку,  как  он?  Он   был
плоскогрудым астматиком с лицом водяной крысы.
   Эх, - подумал он, бесцельно двигаясь вниз по Канзас-стрит,  -  хорошо  бы
пойти на Западный Бродвей и посмотреть на все  эти,  дома  опять  -  на  дом
Мюллеров, Бови, доктора Хэйла,  Трэкеров.  Мысли  его  резко  оборвались  на
последнем имени, потому что, черт подери!  -  вот  он  стоит  перед  гаражом
братьев Трэкеров.
   - Все еще здесь, - громко сказал Эдди и засмеялся.
   Дом на Западном Бродвее принадлежал Филу и Тони Трэкерам  -  двум  старым
холостякам, - и  был,  наверное,  самым  красивым  домом  на  этой  улице  -
белоснежный викторианский дом, с зелеными лужайками  и  огромными  клумбами,
которые буйно  цвели,  начиная  с  ранней  весны  и  до  поздней  осени.  На
подъездной дороге все щели и  выбоины  всегда  были  замазаны,  поэтому  она
всегда оставалась свежей и черной,  как  темное  зеркало.  Черепичные  скаты
крыши своим безупречным зеленым цветом всегда  соперничали  с  лужайками.  И
люди часто останавливались, чтобы сфотографировать старинные и необыкновенно
причудливые окна.
   "Любые люди, содержащие дом в таком порядке, должны быть с причудами",  -
как-то раз безапелляционно отметила мать Эдди, а Эдди побоялся спросить, что
это значит.
   Гараж для грузовиков  был  прямой  противоположностью  дому  Трэкеров  на
Западном Бродвее. Это было низкое кирпичное сооружение. Кладка была старая и
местами  обвалилась.  Фасад  был  грязно-оранжевым  и  отбрасывал  тень   на
перепачканный сажей  низ  здания.  Все  окна  были  одинаково  грязными,  за
исключением маленького круглого кусочка на нижней раме в конторе диспетчера.
Этот маленький кружочек очищался мальчишками и до Эдди и после него,  потому
что  над  столом  диспетчера  висел  календарь  "Плейбой".  Не  было  такого
мальчишки, который бы не остановился перед игрой в бейсбол и не взглянул  на
ежемесячную новенькую очаровашку через протертое отверстие на стекле.
   Братья ставили свои грузовики отдельно от всех на заднем дворе; они могли
стоять там очень долго, потому что оба обожали бейсбол и любили, когда  дети
приходили к ним поиграть. Фил Трэкер водил грузовик сам,  поэтому  мальчишки
редко видели его, но Тони Трэкер, человек с огромными кулачищами  и  сильной
волей, вел книги и счета, и Эдди (который никогда не играл: его  мать  убила
бы его, если бы узнала, что он играет в  бейсбол,  бегая  и  вдыхая  пыльный
воздух своими нежными легкими, рискуя сломать ногу или еще  Бог  знает  что)
иногда видел его. Он всецело принадлежал лету и этой игре, для Эдди  он  был
частью бейсбола, как позже  Мэл  Аллен.  Тони  Трэкер,  огромный,  а  иногда
похожий на привидение в своей белой рубашке, мерцающей в наступивших  летних
сумерках, когда светлячки начинали  летать  в  воздухе,  вопил:  "Ты  должен
подлезть под этот мяч, прежде чем схватишь его, ты. Рыжий! Следи  за  мячом,
Полпинты! Ты не сможешь бить по чертовой штуке, если не смотришь  на  нее!..
Пас, Копыто! Рви подметки от второго судьи, он никогда тебя  не  догонит!!!"
Он никогда никого не звал по имени, как помнит Эдди. А всегда только -  "эй.
Рыжий, эй. Белобрысый, эй.  Четырехглазый,  эй.  Полпинты".  Он  никогда  не
говорил "мяч", а всегда "мач". Бита никогда не была битой, а  всегда  что-то
типа "ясеневая ручка". Еще он  имел  обыкновение  кричать:  "Ты  никогда  не
ударишь по мачу, если как следует не замахнешься. Копыто!"
   Улыбаясь своим воспоминаниям, Эдди подошел поближе.., и  улыбка  исчезла.
Длинное  кирпичное  здание,  где  слышались  команды,  чинились   грузовики,
хранились товары короткое время, было погружено в тишину и  темноту.  Сорная
трава росла прямо из гравия, и не было ни одного грузовика по обеим сторонам
двора.., только одинокая коробка с ветхими стенами уныло торчала среди этого
развала.
   Подойдя еще ближе,  он  увидел  вывеску  продавца  недвижимости  в  окне:
"Продается".
   Трэкеры разорились, - подумал он и удивился той грусти,  которую  вызвала
эта мысль, как если бы кто-то умер. Он был рад сейчас, что не  пошел  дальше
по Западному Бродвею.  Если  "Братья  Трэкеры"  могли  исчезнуть  -  "Братья
Трэкеры", которые казались вечными, - что же могло произойти с  улицей,  той
самой улицей, по которой он так любил гулять мальчишкой? Он не хотел  видеть
Грету Бови с сединой в волосах, с  растолстевшими  бедрами  и  ногами  -  от
чрезмерного  сидения,  переедания  и  перепивания.  Лучше   было   держаться
подальше.
   Вот что мы все должны делать  -  держаться  подальше.  Нам  нечего  здесь
делать. Возвращение в детство похоже на немыслимую йоговскую  штуку  -  типа
засовывания своей ноги в рот или самопоедания.  Это  невозможно  сделать.  А
некоторые  здравомыслящие  люди  были  бы  чертовски  рады,  если   бы   это
случилось.., что же могло случиться с Тони и Филом Трэкерами?
   С Тони мог случиться  сердечный  приступ.  У  него  было  килограммов  75
лишнего веса. Ему следовало следить за сердцем. Это только поэты могут  петь
романсы о разбитых сердцах. А сердце Тони, наверняка, отказало. А Фил? Может
быть, что-то случилось на дороге. Эдди, который тоже жил когда-то на колесах
(правда, сейчас он ездил только на церковные службы, а  работал  за  столом)
знал, что случается на дорогах. Старый Фил мог поехать по делу куда-нибудь в
Нью-Гемпшир или в Хэйсвильские леса на севере  Мэна,  когда  дорогу  занесло
снегом или была гололедица, или, может быть, он не справился  с  управлением
на длинной дороге к югу от Дерри, направляясь в Хэвен в весеннюю  распутицу.
Всякое могло случиться, как поется в этих душещипательных песнях  о  шоферах
грузовиков, которые носят стетсоновские шляпы  и  принимают  жизнь  как  она
есть. Сидеть за столом, конечно, иногда  скучно,  но  Эдди  сам  побывал  на
водительском сиденье и знал, что настоящее  одиночество  всегда  окрашено  в
грязно-красный цвет: свет задних огней впереди едущего автомобиля отражается
в капельках дождя на переднем стекле.
   - О, как быстро летит  это  дерьмовое  время,  -  сказал  Эдди  Каспбрак,
вздыхая и даже не обращая внимания на то, что он говорит громко.
   Чувствуя себя одновременно просветленным, но и несчастным,  -  состояние,
наиболее характерное для него, чему он  никогда  не  мог  поверить,  -  Эдди
прошел через здание, хрустя гравием под ногами, чтобы посмотреть  на  место,
где проходили игры в бейсбол, когда он был ребенком, тоща ему казалось,  что
мир на 90% состоит из детей.
   Площадка изменилась не так сильно, но  одного  взгляда  было  достаточно,
чтобы увидеть, что игры там больше не проводятся.
   В 1958 году ромбовидная  форма  площадки  определялась  не  только  и  не
столько  бейсбольными  дорожками,  сколько  следами  бегущих  ног.   У   них
практически ничего не было для игры, у этих мальчишек, которые играли  здесь
в бейсбол; все мальчишки были старше Неудачников, хотя  Эдди  вспомнил,  что
Стэн Урис иногда играл, у него были красивые подачи, на поле он  мог  бегать
быстро и имел отличную реакцию.
   Сейчас, стоя здесь, Эдди не видел никаких следов этих старых  игр.  Трава
обильно прорастала сквозь гравий. Разбитые бутылки  из-под  содовой  и  пива
валялись тут и там: в  прежние  времена  такого  никогда  бы  не  допустили.
Единственная вещь, которая не  изменилась,  -  это  забор  из  цепей  позади
площадки., двенадцати футов в высоту, удивительно ржавый и грязный.
   Это была уже наша территория, - подумал Эдди, стоя в раздумье там, где 27
лет назад шла их игра. - Через забор и к Барренсу... Он громко рассмеялся, а
затем посмотрел вокруг себя нервно, как если бы увидел  привидение,  которое
смеялось вместо него, вместо солидного  мужчины  в  шестидолларовых  брюках,
солидного, как...
   "Оставь это", - казалось, он услышал голос Ричи. - "Какой же ты солидный?
Ты совсем не солидный, и цыпочек у тебя было мало за последние несколько лет
и с большими промежутками. Правда?"
   - Правда, - сказал Эдди тихо и пнул несколько  камней,  которые  с  шумом
покатились. По правде говоря, он видел только два мяча,  которые  перелетели
через забор на площадке позади "Братьев Трэкер", и оба эти мяча были  забиты
одним и тем же мальчиком, Белчем Хаггинсом. Белч был почти комически огромен
- шесть футов в высоту, и уже в 12 лет вес его был  около  170.  Он  получил
свое  прозвище  Отрыжка  потому,  что  спокойно  мог   производить   рыгание
удивительной громкости и продолжительности - в лучшие  моменты  это  звучало
как помесь лягушки с цикадой.
   Белч был не таким уж жирным, вспомнил Эдди сейчас, но это выглядело  так,
как будто Господь Бог  никогда  не  производил  двенадцатилетнего  мальчишку
таких необъятных размеров; если бы он не  умер  в  то  лето,  то  достиг  бы
размеров б на 6 или даже больше. В свои двенадцать лет он был неуклюж, вял и
казался почти придурковатым, - все его движения были  медлительны  и  лишены
координации. У  него  не  было  никакой  грации,  как,  например,  у  Стэна;
казалось, что тело Белча отдельно от  головы  витает  в  каком-то  медленном
сонном мире. Так же медлителен Белч был и на площадке. Если он вел  мяч,  то
только ленивый не смог бы догнать его и перехватить игру. Но если уж он бил,
друзья могли быть довольны. Те два мяча, которые Элди видел, Белч так  и  не
нашел. Первый вообще никогда не нашли, хотя более дюжины мальчишек  блуждали
взад и вперед над спящим обрывом Барренса, разыскивая его. Второй все же был
найден. Мяч принадлежал одному шестикласснику по кличке Гнус и использовался
с самой ранней весны и до поздней осени 1958 года. В результате это был  уже
не идеальный круглый белый шар с  красными  стежками,  он  стал  грязным,  в
зелени от травы и лопнул  в  нескольких  местах  от  постоянных  прыжков  по
гравию. Стежок в одном месте уже начал расходиться. И Эдди, который подбирал
улетевшие  мячи,  когда  астма  не  так  беспокоила  его,  знал,  что  скоро
кто-нибудь выбросит этот мяч и они станут играть другим.
   Но пока этот день не  пришел,  семиклассник,  которого,  возможно,  звали
Стрингер Дэдхем, сказал,  что  он  придумал  "изменение  скорости",  подачу,
направленную против Белча Хагпшса. Белч принял  подачу  идеально  (она  была
медленной) и ударил старый  мяч  Снаффи  так  сильно,  что  с  него  слетела
оболочка и пролетела над площадкой,  как  большая  белая  моль.  А  сам  мяч
продолжал лететь вверх в темное небо, все больше и  больше  разваливаясь.  И
Эдди вспомнил, как Стрингер Дэдхем грязно выругался тихим голосом, когда  он
летел, оставляя след в небе. А шестеро мальчишек по-обезьяньи карабкались на
забор, стараясь не выпустить его из виду. Эдди запомнил каркающий смех  Тони
Трэкера и его крик: "За такие штуки надо гнать со стадиона! Слышите? Надо бы
убрать его со стадиона "Янкиз"!"
   Питер Гордон нашел мяч недалеко от ручья, где три  недели  спустя  должен
был открыться клуб Неудачников. То, что осталось от него, было  меньше  трех
дюймов в диаметре, он был похож на петушиный глаз, и его  уже  никак  нельзя
было перевязать веревкой.
   Не сговариваясь, мальчишки принесли остатки мяча  Тони  Трэкеру,  который
осмотрел его без слов, окруженный молчаливыми игроками.  Если  наблюдать  за
ними с какого-то  расстояния,  то  этот  кружок  мальчишек,  стоящих  вокруг
высокого человека с большим  вылезающим  из  брюк  животом,  мог  показаться
каким-то религиозным собранием. Как бы почитанием какого-то святого  образа.
Белч Хаггинс даже никуда не побежал. Он стоял среди остальных мальчиков, как
человек, который точно не знает, где он находится. То, что Тони Трэкер отдал
ему в тот день, было по размеру даже меньше, чем теннисный мяч.
   Эдди, заблудившийся в этих воспоминаниях, уходил от того места,  где  был
"дом", проходя через насыпь, где стоял подающий, и дальше на  лоно  природы.
Он немного постоял, оглушенный тишиной; затем подошел к  забору.  Забор  был
еще более ржавым, чем тогда, и весь зарос каким-то уродливо  вьющимся  диким
виноградом. Глядя через забор, Эдди мог  видеть,  как  резко  земля  уходила
вниз, тоже вся заросшая буйной зеленью.
   Барренс походил на джунгли больше, чем когда-либо, и он впервые за  много
лет подумал, почему такое место вообще называется пустошью, его  можно  было
назвать по-разному,  но  никак  не  пустошью.  Почему  не  Диким  лесом  или
Джунглями?
   Пустошь. Звучание этого слова было угрожающим,  почти  зловещим,  но  оно
вызывало в памяти не сплетение кустов и деревьев,  борющихся  за  место  под
солнцем, а картины песчаных дюн,  тянущихся  в  бесконечность,  серые  плиты
пустыни. Майк когда-то говорил, что они все пустоши, и казалось, это правда.
Их семеро, и ни у кого нет детей. Даже сейчас, в дни расцвета и зрелости.
   Он смотрел сквозь цепи забора, прислушиваясь к далеким  звукам  машин  на
Канзас-стрит и к далекому плеску бегущей внизу воды. Она сверкала в весеннем
солнечном свете, как блики стекла. Бамбук  все  еще  рос  внизу,  болезненно
белея,  как  поганка  среди  зелени.  А  еще  ниже,  в  заболоченной  земле,
окаймляющей Кендускеаг, была предполагаемая трясина.
   Я провел самое счастливое время моего детства там, среди этого месива,  -
подумал он и вздохнул.
   Он уже собирался уходить, когда что-то приковало его внимание:  цементный
цилиндр с тяжелой стальной крышкой наверху. "Пещеры Морлоков", - называл  их
Бен, смеясь губами, но не глазами. Если вы подойдете к  одному  из  них,  то
увидите, что он доходит вам до пояса (если вы, конечно, ребенок), и заметите
слова  "Департамент  общественных  работ  Дерри",  выбитые  в  металлическом
полукруге. И вы можете  услышать  булькающий  звук  внутри.  Как  будто  там
работала какая-то машина.
   Пещеры Морлоков.
   Это туда мы ходили. В августе. В  конце.  Мы  ходили  в  одну  из  "пещер
Морлоков" Бена, в канализационную  трубу,  но  спустя  некоторое  время  она
перестала быть канализационной трубой. Она стала.., стала.., чем?
   Патрик Хокстеттер упал туда. Беверли видела, как Оно  схватило  его.  Это
как-то связано с Генри Бауэрсом, ведь так? И...
   Он повернулся и пошел в сторону заброшенного склада, больше не  глядя  на
Барренс; ему не нравились мысли, которые он вызывал. Он хотел домой к  Мире.
Он не хотел оставаться здесь. Он...
   - Лови, парень! - он повернулся на звук  голоса  и  увидел  мяч,  летящий
через забор прямо к нему. Мяч ударился о гравий  и  подскочил.  Эдди  поймал
его. Он сделал это, не думая,  и  это  было  сделано  очень  красиво,  почти
элегантно.
   Он посмотрел на то, что показалось ему мячом, и все внутри его похолодело
и опустилось. Когда-то это было мячом. Сейчас это была смотанная  проволока;
оболочка мяча была сорвана. И он увидел, что проволока куда-то тянется.  Она
проходила поверх забора витой паутиной и исчезала в Барренсе.
   О, Господи, Господи, опять Оно здесь со мной!..
   - Давай сыграем, Эдди, - послышался голос с другой стороны забора, и Эдди
с ужасом узнал голос Белча Хаггинса, которого убили в туннеле  под  Дерри  в
августе 1958 года. А сейчас здесь был Белч собственной персоной,  пытающийся
перелезть через забор. На нем была полосатая  униформа  бейсбольной  команды
Нью-йоркских "Янкиз", разрисованная осенними листьями на  фоне  зелени.  Это
был Белч, но это также был прокаженный, отвратительное существо,  восставшее
из могилы, где он провел долгие годы. Плоть  сего  обрюзгшего  лица  сходила
гниющими полосками. Одна  глазница  была  пуста.  Что-то  шевелилось  в  его
волосах. На одной  руке  у  него  была  бейсбольная  перчатка.  Он  просунул
разлагающиеся пальцы своей правой руки через отверстие в  заборе;  когда  он
шевелил ими, слышался ужасающий скрежещущий звук, и  Эдди  подумал,  что  он
сходит с ума.
   - Надо бы убрать его со стадиона "Янкиз", -  сказал  Белч  и  усмехнулся.
Отвратительная жаба, белая и извивающаяся, выпрыгнула из его рта и упала  на
землю. - Ты меня слышишь? Надо бы убрать его с этого чертового  стадиона!  А
между прочим, Эдди, ты не хочешь поиграть подающим? Я делаю  это  за  десять
центов. Черт, я буду делать это бесплатно.
   Лицо Белча изменилось. Желеобразный нос  провалился,  открывая  два  ряда
красных щелей, которые Эдди видел  в  своих  снах.  Его  волосы  поползли  с
висков, превращаясь в белую паутину. Гниющая кожа  на  лбу  спала,  открывая
белую кость, покрытую слизью,  как  мутные  линзы  прожектора.  Белч  исчез,
появилось нечто, что стояло под балконом дома ј29 на Нейболт-стрит.
   - Бобби подает мне за десять центов,  -  монотонно  напевал  он,  начиная
перелезать через забор. Он оставля