згляд  злой,
пристальный и сокрушен. Через минуту  он  перестал  пялиться  в  окно,  сжал
плечи, поправил свою чистую рубашку  и,  Повернувшись  к  ним,  повторил.  -
Напиши эту чертову книгу!
   - Нет, не я, - сказал Бен спокойно, - Билл собирается писать такие книги.
   Стэн посмотрел на него удивленный, и остальные тоже посмотрели  на  него.
На лице Бена было такое выражение, словно он неожиданно и сильно шлепнулся.
   Бев сложила последнюю тряпицу.
   - Птицы, - сказал Эдди.
   - Что? - спросили в один голос Бев и Бен.
   Эдди смотрел на Стэна.
   - Ты выбрался оттуда благодаря тому, что произносил вслух названия птиц.
   - Может быть, - с неохотой сказал Стэн, - А может быть, дверь  присосало,
а потом она освободилась.
   - Без твоей помощи? - спросил Бен.
   Стэн пожал плечами. Это не был жест раздражения, просто он  действительно
не знал.
   - Я думаю, причина в том, что ты произносил названия птиц, - сказал Эдди,
- но почему? В кинофильмах держатся за крест...
   - Или читают Лорда Плейера... - добавил Бен.
   - Или двадцать третий Псалом, - проронила Беверли.
   - Я знаю двадцать третий Псалом, - зло сказал Стэн, - но я не думаю,  что
это годится для мертвецов. Я еврей, вы забыли?
   Они отвели глаза, смутившись то ли от того, что он уродился евреем, то ли
от того, что они позабыли об этом.
   - Птицы, - снова сказал Эдди. - Господи!
   Он снова виновато посмотрел на Стэна, но Стэн глядел уныло через улицу на
Гидро Бангор-офис.
   - Билл должен знать, что нужно делать, - неожиданно  заявил  Бен,  словно
соглашаясь с Бев и Эдди. - Спорю на что угодно. Спорю на любую сумму денег.
   - О'кей. Мы можем рассказать Биллу об этом, если вы хотите, - сказал Стэн
серьезно, глядя на всех. - Но есть одна вещь, которая меня останавливает. Вы
можете называть меня желторотым птенцом. Меня это не волнует. Я  не  птенец.
Но некоторые вещи в водонапорной башне...
   - Только сумасшедшие не боятся подобных  вещей,  Стэн,  -  мягко  сказала
Беверли.
   - Да, я был напуган, но дело не в этом, - горячо ответил Стэн, - и  вовсе
не по этой причине я рассказал вам обо всем-. Разве вы не понимаете...
   Они выжидательно смотрели на него, в их глазах были волнение  и  надежда.
Но Стэн обнаружил, что не  может  объяснить,  что  он  чувствует.  Не  может
подобрать слова. Его ощущения словно  были  замурованы  внутри  него,  почти
душили его, но он не мог выразить их словами. Каким бы он ни был  уверенным,
он оставался всего лишь  одиннадцатилетним  мальчиком,  который  заканчивает
четвертый класс.
   Он хотел сказать  им:  то,  что  он  чувствует  -  похуже  страха.  Можно
испугаться, например, что машина собьет тебя, когда ты едешь на  велосипеде,
можно  испугаться  вакцины  Солка,  если  заболеешь   полиомиелитом.   Можно
испугаться этого сумасшедшего Хрущева, или того, что тонешь, кувыркнувшись в
воде   через   голову.   Можно   испугаться   всего   этого   и   продолжать
функционировать.
   Но то, что происходит в водонапорной башне...
   Он хотел сказать им, что эти  мертвые  ребята,  которые  шли,  шатаясь  и
волоча ноги, вниз по спиральной лестнице, - это было нечто  гораздо  худшее;
они не просто напугали его, они все в нем нарушили.
   Нарушили, да, это было именно то слово, но если бы он произнес его вслух,
они бы рассмеялись; они любили его, они приняли его как своего. И все же они
могли бы рассмеяться. И все равно, произошло что-то, что быть не могло.  Они
нарушили  здоровое  ощущение  спокойствия,  они  нарушили   основную   идею,
состоящую в том, что  Бог  окончательно  придал  земле  наклонное  положение
относительно ее оси, так что сумерки на экваторе  могут  продолжаться  всего
двенадцать минут и затягиваются на час или больше  для  эскимоса,  строящего
свой ледяной дом. Сделав это, он сказал:
   - О'кей, если вы сможете рассчитать  наклон  оси,  вы  сможете  вычислить
любые несусветные вещи. Потому что даже свет имеет вес и внезапное понижение
тона железнодорожного свистка - это эффект Доплера, и когда аэроплан  ломает
звуковой барьер, то звук  этот  не  есть  одобрение  ангелов  или  метеоризм
демона, а просто обратное сжатие воздуха. Я дал вам такой наклон, и теперь я
бездельничаю и наблюдаю ваше шоу. Мне нечего больше сказать, кроме того, что
два плюс два - четыре, огни в небе  -  это  звезды,  кровь  взрослого  можно
увидеть, так же как кровь ребенка, и что мертвые мальчики остаются мертвыми.
   - Со страхом можно жить, - сказал бы им Стэн, если бы  мог.  -  Пусть  не
всегда, но в течение долгого, долгого времени. Но  с  этим  нарушением  жить
нельзя, потому что оно сделало расщелину в мыслях, и  если  заглянуть  через
нее вниз, то увидишь, что там живут существа,  у  которых  маленькие  желтые
немигающие глаза; там, внизу, в темноте, - зловоние, и через некоторое время
ты начинаешь  думать,  что  там  внизу  -  вся  вселенная,  и  круглая  луна
поднимается там в небесах, и звезды хохочут ледяными голосами, и у некоторых
треугольников - четыре стороны, а то и пять, или пять  в  пятой  степени.  В
этой вселенной могут расти поющие розы. Все ведет ко всему. Так сказал бы он
им, если бы мог. Я посещаю свою церковь и слушаю рассказы о Христе,  который
ходил по воде, но если я видел, что  то  же  самое  делает  пугало,  я  буду
вопить, вопить и вопить. Потому что это не  выглядит  для  меня  чудом.  Это
выглядит нарушением.
   Ничего этого он не смог им сказать. И только повторил:
   - Дело не в испуге. Но я  не  хочу  быть  вовлеченным  во  что-либо,  что
загонит меня в сумасшедший дом.
   - По крайней мере, ты пойдешь с нами, чтобы  рассказать  ему?  -  спросил
Бен. - Услышать, что он скажет?
   - Конечно, - ответил Стэн и засмеялся, - может, мне захватить мой  птичий
альбом?
   Тут засмеялись все, и стало немного легче.

12

   Беверли покинула их на Клин-Клоуз и понесла тряпки  домой.  Квартира  все
еще  пустовала.  Она  положила  тряпки  в  кухонный  шкаф  и  закрыла   его.
Выпрямилась и посмотрела вниз, в направлении ванной комнаты.
   "Я не собираюсь спускаться туда, - думала она, - я  собираюсь  посмотреть
эстрадный концерт по телевизору".
   Итак, она вошла в гостиную и  включила  телевизор,  а  через  пять  минут
выключила его, в тот момент, когда Дик Кларк показывал, сколько жира  только
один тампон, пропитанный лекарством "Стри-Декс",  снимает  с  лица  среднего
подростка ("Если вы надеетесь добиться чистоты  только  при  помощи  мыла  и
воды, - говорил Дик, держа грязный тампон перед  стеклянным  глазом  камеры,
чтобы каждый подросток в Америке мог хорошо разглядеть его, - посмотрите  на
это внимательно").
   Она вернулась в кухню к шкафу над раковиной,  где  ее  отец  хранил  свои
инструменты. Среди них лежала карманная мерная  рулетка,  которая  выпускает
наружу свой желтый язычок. Она взяла ее своей холодной рукой и спустилась  в
ванную комнату.
   Там было ослепительно чисто и тихо. Но ей тем не менее казалось, что  она
отовсюду слышит громкий голос миссис Дойон, которая  велит  своему  мальчику
Джиму СЕЙЧАС ЖЕ уйти с дороги.
   Она вошла в ванную и посмотрела в темный глаз стока.
   Она стояла там некоторое время.
   Ее ноги под джинсами были, словно мрамор, соски сделались такими твердыми
и острыми, что ими можно было резать бумагу, ее губы  пересохли.  Она  ждала
голосов.
   Голосов не было.
   Она коротко, прерывисто вздохнула, а затем  начала  разматывать  стальную
ленту, опуская ее в отверстие. Лента  продвигалась  легко,  словно  шпага  в
глотну циркача на ярморочном представлении.  Шесть  дюймов,  восемь  дюймов,
десять. Лента остановилась, упершись в колено стока, как  полагала  Беверли.
Она подвигала ее, осторожно пытаясь протолкнуть дальше, и лента пошла  вниз.
Шестнадцать дюймов, затем два фута, три.
   Она следила, как желтая лента скользит из желтого  металлического  чехла,
одна сторона которого стерлась до черного в большой руке ее отца. Внутренним
взором она видела, как лента скользит по черному проему трубы, счищая грязь,
сдирая чешуйки ржавчины. Вниз, туда, где никогда не бывает солнца, туда, где
никогда не прекращается ночь, думала она.
   Она представляла головку ленты, с ее маленьким стальным наконечником,  не
больше ногтя, скользящим все дальше и дальше в темноту, и что-то  кричало  в
отдаленном уголке ее сознания: "Что же я делаю?" Она  не  игнорировала  этот
крик, но была беспомощна внимать ему. Она видела  конец  ленты,  стремящийся
вниз, через подвал. Она видела его проникающим в  сточную  трубу..,  но  вот
лента снова уперлась.
   Она опять подвигала ее. И лента, достаточно податливая, издала страшный и
противный звук, напомнивший Беверли свист пилы, когда  двигаешь  ею  взад  и
вперед.
   Она видела конец ленты, покачивающийся  напротив  рожка  этой  широченной
трубы,  которая  имела  твердое  керамическое  покрытие.  Она   видела   его
направленным.., и затем снова стала проталкивать ленту дальше.
   Она прогнала ее на шесть футов. Девять...
   И вдруг лента побежала из ее рук сама, словно что-то снизу тянуло  ее  за
конец. Не только тянуло ее, - бежало вместе с  ней.  Беверли  уставилась  на
скользящую ленту, ее глаза  расширились,  губы  округлились  буквой  "О"  от
страха - страха, да, но не удивления. Знала ли она? Знала ли она о чем-либо,
что могло произойти?
   Лента добежала до конца и остановилась. Восемнадцать футов,  почти  шесть
ярдов.
   Мягкий смешок донесся из отверстия, за ним последовал  низкий  шепот,  он
был почти укоризненным: "Беверли, Беверли, Беверли... Ты не можешь  тягаться
с нами...  Ты  умрешь,  если  будешь  пытаться...  Ты  умрешь,  если  будешь
пытаться...  Ты  умрешь,  если  будешь  пытаться...  Беверли...   Беверли...
Беверли.., ли-ли-ли..."
   Что-то щелкнуло внутри этого трубоизмерительного сооружения,  и  лента  с
выпачканными цифрами и метками неожиданно побежала назад в свой чехол. Ближе
к концу - последние пять или шесть футов - желтая поверхность была темной  и
закапана красным, Беверли закричала  и  бросила  ее  на  пол,  словно  лента
неожиданно изогнулась в живую змею.
   Свежая кровь текла тонкой струйкой по чистому,  белому  фарфору  ванны  и
стекала назад в широкий глаз стока. Она наклонилась, всхлипывая -  ее  страх
тяжестью застыл в желудке, - и подняла ленту. Она зажала ее между большим  и
указательным пальцами правой руки, и, держа перед собой, понесла  на  кухню.
Пока она шла, кровь капала с ленты на бледный линолеум в холле и на кухне.
   Она успокаивала себя, стараясь думать о том, что сказал бы отец - что  бы
он сделал ей, - если бы нашел свою измерительную  ленту,  всю  перепачканную
кровью. Конечно, он не сможет увидеть кровь, но такое отвлечение помогало ей
собраться с мыслями.
   Она взяла одну из чистых тряпок, свежую и  еще  теплую  после  чистки,  и
вернулась в ванную комнату. Перед тем, как начать мыть, она заткнула тяжелой
резиновой затычкой отверстие стока, закрыв этот глаз. Кровь  была  свежая  и
легко  смывалась.  Она  вернулась  по  своим  собственным  делам,  стирая  с
линолеума капли размером с десятицентовую монету, затем прополоскала тряпку,
выжала ее, и отложила в сторону.
   Затем она взяла вторую тряпку,  чтобы  вытереть  отцовскую  измерительную
ленту. Кровь была жирная и липкая. В двух местах она свернулась  в  сгустки,
черные и вязкие.
   Хотя кровь перепачкала только последние пять  или  шесть  футов,  Беверли
вытерла ленту полностью, по всей длине, стирая  на  ней  все  следы  сточной
грязи. Проделав это, она положила рулетку  назад  в  шкаф  над  раковиной  и
вынесла перепачканные тряпки из дома. Миссис Дойон снова кричала  на  Джима.
Ее голос был чист, словно звонок в этот еще теплый поздний полдень.
   На заднем дворе, который был обыкновенно пустынный  и  грязный,  заросший
сорной травой, с веревками для белья, находилась ржавая  печь  для  сжигания
мусора. Беверли швырнула тряпки в нее, затем села на задние  ступени.  Слезы
пришли неожиданно, с удивительной силой, и сейчас она не делала даже попытки
остановить их.
   Она положила руки на колени, голову - на руки,  и  плакала,  пока  миссис
Дойон звала Джима, чтобы он ушел с дороги, если не хочет,  чтобы  его  сбила
машина.

ДЕРРИ: ВТОРАЯ ИНТЕРЛЮДИЯ

   Кто сам видел бедствия, тот сам много страдал.
   Виргилий.

   Не рыскай, как дурак, за бесконечностью.
   Мин Стрит.

   14 февраля 1985 г. День Св. Валентина.
   Еще два исчезновения за последние недели - и оба дети. А я  только-только
начал расслабляться. Один -  шестнадцатилетний  мальчишка  по  имени  Дэннис
Торрио, другая - девочка, ей только что исполнилось пять лет,  она  каталась
на санках позади дома на Западном Бродвее. Обезумевшая от горя мать нашла ее
санки и "летающую тарелку" и все. Накануне, ночью выпал свежий снег -  около
четырех дюймов. Кроме следов девочки,  нет  больше  никаких  других  следов,
сказал мне шеф Рэдмахер, когда я позвонил ему. Я думаю, я страшно надоел ему
своими вопросами. Подумаешь, ничего такого из-за чего стоило бы не спать  по
ночам, случаются вещи гораздо более неприятные, не правда ли?
   Я спросил, можно ли мне посмотреть на фотороботы. Он отказал.
   Спросил, не вели ли следы девочки к  какой-нибудь  канализационной  трубе
или зарешеченному коллектору. Последовало долгое  молчание.  Потом  Рэдмахер
сказал:  "Я  начинаю  волноваться  о  твоем  здоровье,  не  нужно  ли   тебе
проконсультироваться с врачом, Хэнлон, с  каким-нибудь  психиатром.  Ребенка
украл ее отец. Ты что, не читал газет?"
   "А мальчишку Торри, что, тоже украл отец?" - спросил я.
   И снова длинная пауза.
   "Оставь ты все это в покое. Оставь меня в покое. Дай мне отдохнуть".
   Он повесил трубку.
   Разумеется, я читал газеты,  не  сам  ли  я  кладу  их  в  читальный  зал
Публичной библиотеки каждое утро? Малышка Лори Энн  Винтербаргер  находилась
под опекой матери, после отвратительного развода, произошедшего весной  1982
года.  Полиция  разрабатывает  версию,  будто  Хорст  Винтербаргер,  который
предположительно работал машинистом на железной дороге, украл свою дочь. Для
этого, он приехал из Флориды в Мэн.  Дальше  они  теоретизировали  следующим
образом: он будто бы припарковал свой автомобиль где-то возле дома и  позвал
дочь, та подбежала к нему и села в машину,  следовательно,  никаких  следов,
кроме следов малышки, не может быть. Правда, они ничего не  могли  возразить
против факта, что девочка не виделась с отцом с тех пор, как ей  исполнилось
два года. Развод Винтербаргеров сопровождался запрещением  отцу  видеться  с
дочерью, которое  последовало  после  заявления  м-с  Винтербаргер,  что  по
крайней мере дважды она заставала Хорста Винтербаргера, когда он  сексуально
приставал  к  девочке.  Суд  принял  такое  решение,  несмотря  на  то,  что
Винтербаргер отрицал это. Рэдмахер полагал, что именно решение суда повлияло
на Винтербаргера, который практически перестал общаться  с  дочерью,  что  и
привело к похищению. Такая версия выглядела бы довольно правдоподобной, если
бы не тот факт, что Лори Энн вряд ли могла узнать отца спустя столько лет  и
побежать на его зов. Рэдмахер отвечает положительно, хотя девочке  было  два
года, когда она в последний раз видела отца. Я  так  не  думаю.  И  мать  ее
говорит, что Лори Энн очень хорошо усвоила, что подходить к незнакомым людям
и разговаривать с ними нельзя. Впрочем, в Дерри большинство  детей  знали  и
выполняли это правило. Рэдмахер говорит, что  он  передал  дело  федеральной
полиции Флориды, они и должны следить за Винтербаргером, а его полномочия на
этом заканчиваются. "Дела опеки больше относятся к компетенции юристов, а не
полиции", - вот что заявила эта помпезная жирная задница, как  отмечается  в
пятничных Дерри Ньюз.
   Но мальчишка Торрио, - здесь что-то  другое.  Прекрасная  семья.  Игра  в
футбол за Тигров Дерри. Отличный студент.  Прошел  школу  единоборств  летом
1984 года. Никаких историй с наркотиками. Была любимая  подружка.  Все,  что
для жизни нужно. Все, чтобы остаться в Дерри, хотя бы еще два года.
   И то же самое - , исчез.
   Что с ним случилось? Неожиданная любовь  к  путешествиям?  Пьяный  шофер,
который, быть может, сбил его, убил и закопал? А возможно,  он  все  езде  в
Дерри, на ночной стороне Дерри,  в  компании  с  Бетти  Рипсом  и.  Патриком
Хокстетером, и Эдди Коркораном, и всеми остальными? А может...
   (Дальше) Я снова продолжаю свои записи. Все хожу и хожу вокруг да  около,
никаких  существенных  изменений,  только  ворчу.  Я  вздрагиваю  от  скрипа
железных лестничных ступеней, я вздрагиваю от теней.  Я  замечаю  за  собой,
что, расставляя книги в стеллажи, я  тревожно  думаю:  а  какова  будет  моя
реакция, если в то время, как я буду толкать свою тележку с  книгами,  из-за
книжных рядов появится рука, ищущая рука...
   Снова появилось навязчивое желание начинать звонить им  сегодня  днем.  Я
даже дошел до того, что набрал 404 - код Алабамы, держа  перед  собой  номер
телефона Стэнли У риса. Потом я только держал телефон у уха, спрашивая себя,
потому ли мне хочется звонить им, что я уверен - на сто процентов уверен,  -
или просто потому, что напуган всеми  этими  привидениями,  потому,  что  не
выношу одиночества и мне надо с кем-то поговорить, с кем-то, кто  знает  или
узнает, что то, чем я напуган - существует.
   На один миг я услышал голос Ричи: "Кучка? Кучка? Мы не есть  хотеть  этой
кучки!" - он говорил, подражая Панчи Ванило,  кривляясь,  но  я  так  хорошо
слышал его, как будто он стоял совсем рядом... И я  повесил  трубку.  Потому
что, если вы в такой степени не хотите видеть  кого-либо,  как  я  не  хотел
видеть Ричи - или кого-либо из них, - вы в тот же миг начинаете  сомневаться
в правильности своего решения. Мы лучше всего лжем самим себе.
   Дело в том, что я все-таки не уверен на 100 %. Кому-то еще  я  бы,  может
быть, позвонил.., но к настоящему  моменту  следовало  допустить,  что  даже
такая напыщенная задница, как Рэдмахер, может оказаться прав. Девочка  могла
бы запомнить своего отца; от него могли остаться фотографии. И я думаю,  что
взрослый мог бы убедить ребенка сесть к нему в машину, даже если ребенок был
обучен не садиться.
   Есть и другое опасение, которое беспокоит меня. Рэдмахер предположил, что
я, возможно, схожу с ума. Я не верю в это, но если я  начну  сейчас  звонить
им, они могут подумать, что я схожу с ума. А хуже всего, что  они  могут  не
вспомнить меня вообще. Кто? Майк Хэнлон? Я не помню никакого Майка  Хэнлона.
Я совершенно вас не помню. Какое еще обещание?
   Я чувствую, что время звать их еще не пришло... А  когда  оно  придет,  я
узнаю, что это то самое время. И занавес поднимется перед ними в одно  и  то
же время. Когда придет время, они услышат голос Черепахи. Итак,  я  подожду,
рано или поздно я все равно узнаю. Я не верю, что это  только  вопрос  моего
звонка. Вопрос только в том, когда.
   20 февраля 1985 г.
   Пожар в Черном Местечке "Прекрасно представляю себе, как Торговая  Палата
постарается переписать историю, Майк, - сказал бы мне старик Альберт Карсон,
вероятно покашливая при этом. - Они стараются, и иногда даже  успешно..,  но
старики-то помнят, как было дело в действительности!.. Они всегда помнят.  А
могут и рассказать, если их об этом хорошенько порасспросить".
   Есть люди, которые, прожив в  Дерри  двадцать  лет,  не  знают,  что  там
случилось однажды, не  знают,  что  существовали  "специальные"  бараки  для
сержантов в старых летных частях, расположенных  в  Дерри,  бараки,  которые
находились в  миле  от  основного  городка.  И  в  середине  февраля,  когда
температура не поднималась выше, а ветер был около 40 миль в час, все это  -
вопящий, срывающий одежды ветер  и  холод  и  дополнительная  миля  до  этих
бараков  -  представляло  для  вас  очевидную   опасность   замерзнуть   или
обморозиться, а то и просто могло даже убить вас.
   Основные  семь  бараков  хорошо  отапливались,  имели  штормовые  окна  и
изоляцию. Они