рубок, - Собираешься опять на нем кататься?
   - Ккконечно, нет, - резко сказал Билл. - Мне только  не  нравится  видеть
его таким, ччччерт побери!
   - Как скажешь, Большой Билл. Ты - начальник.  Билл  резко  обернулся,  но
Майк уже ушел в дальний конец гаража, доставая насос. Он достал  и  сумку  с
инструментами из шкафчика и протянул все это Биллу, который смотрел на это с
удивлением. Ему показалось, что он помнил  эти  веши  с  детства:  небольшая
оловянная коробочка, приблизительно такого  же  размера  и  формы,  в  каких
мужчины хранят самодельные сигары, за исключением того, что крышка блестела,
начищенная песком, - он использовал ее для того, чтобы натягивать резину  на
дырку, когда ставил заплаты. Но коробочка выглядела совершенно новой,  и  на
ней была этикетка с ценой - 7 долларов 23 цента. Ему показалось, что,  когда
он был маленьким, такие коробочки стоили доллар с четвертью.
   - Ты этим еще не пользовался, - сказал Билл.
   - Нет, - сказал Майк, - я купил это только  на  прошлой  неделе.  Там,  в
универмаге.
   - А у тебя самого есть велосипед?
   - Нет, - сказал Майк, глядя ему прямо в глаза.
   - И ты просто так купил эту сумку?
   - Да, что-то меня толкнуло, -  подтвердил  Майк,  продолжая  смотреть  на
Билла. - Проснулся с мыслью,  что  надо  пойти  в  магазин  и  купить  нечто
подобное. Мысль эта вертелась в голове целый день. И вот.., я  купил  ее.  А
теперь вот и ты можешь ею пользоваться.
   - Да, вот и я, - согласился Билл. - Но, как  говорят  в  мыльных  операх:
"Что бы все это значило, дорогой?"
   - Спроси у остальных, - сказал Майк, - сегодня вечером.
   - Придут ли они, как ты думаешь?
   - Я не знаю. Большой Билл, - он подождал и потом добавил:
   - Я думаю, может случится, что не все придут. Один или два  могут  просто
уехать из города. Или... - он пожал плечами.
   - Что нам делать, если такое случится?
   - Не знаю, - Майк указал на сумку с  инструментами.  -  Я  заплатил  семь
долларов за эту штуковину. Ты собираешься делать что-нибудь с ней или будешь
просто стоять и глазеть?
   Билл достал свое спортивное пальто из сетки и аккуратно  повесил  его  на
свободный крючок на стене. Потом он перевернул  Сильвера,  поставил  его  на
сиденье и начал осторожно отворачивать переднее колесо.  Ему  не  нравилось,
как скрипели несмазанные колеса,  и  он  вспомнил,  как  бесшумно  вращались
колеса на скейтборде. Немножко масла,  и  все  будет  в  полном  порядке,  -
подумал он. - Не повредит, если смажу и цепь. Она древняя, как ад...  И  еще
карты. Нужно повесить на него карты. У Майка, наверное, есть карты, я думаю.
Хорошие. С целлулоидным покрытием, которое  делало  их  такими  негибкими  и
скользкими,  что  когда  ты  в  первый  раз  попробовал  тасовать  их,   они
рассыпались по всему столу. Карты, конечно, и зажимы, чтобы держать их...
   Он остановился, внезапно похолодев.
   Господи, о чем я только думаю?
   - Что-то не так, Билл? - мягко спросил Майк.
   - Нет, ничего.
   И вновь что-то стало овладевать им: жуткое, непобежденное и властное:  Он
стучится ко мне в ящик почтовый, говоря, что видел привидение снова. На этот
раз за его голосом следовал голос его матери: Постарайся  сказать  еще  раз,
Билли. Ты почти нормально сказал на этот раз.
   Его передернуло.
   (почтовый ящик) Он потряс головой. Я не могу сказать этого, не  заикаясь,
даже теперь, - подумал он, и на какой-то миг почувствовал,  что  вот-вот  он
поймет все. Потом это ушло.
   Он открыл сумку с инструментами и продолжил работу. Он  возился  довольно
долго. Майк прислонился к стене и стоял в  свете  закатного  солнца,  рукава
рубашки были засучены, галстук сбился набок. Он  насвистывал  мелодию.  Билл
услышал, что это "Она ослепила меня своей ученостью".
   Пока Билл ждал, когда засохнет клей, он смазал  Сильверу  цепь,  зубчатое
колесо и оси. Велосипед не стал от этого лучше выглядеть, но когда  он  стал
вращать колеса, то заметил, что они больше не скрипят, и все в  общем  более
или менее в порядке. Он уже  собирался  перевернуть  Сильвера  в  нормальное
положение, когда услышал быстрое перетасовывание карт.  Он  чуть  не  уронил
Сильвера. Майк  стоял  рядом  держа  колоду  велосипедных  карт  с  голубыми
рубашками.
   - Попробуешь?
   Билл глубоко вздохнул.
   - Думаю, у тебя и зажимы есть?
   Майк вытащил четыре из кармана рубашки и протянул их ему.
   - Чччто, случайно захватил?
   - Да, что-то в этом роде, - сказал Майк.
   Билл взял карты и  попытался  перетасовать  их.  Руки  дрожали,  и  карты
посыпались на пол. Они были везде.., но только две легли  лицевой  стороной.
Билл посмотрел на них, а потом на Майка. Взгляд Майка застыл на картах.  Это
были два туза пик.
   - Это невозможно, - сказал  Майк.  -  Я  только  что  распечатал  колоду.
Посмотри, -  он  указал  на  коробку  около  двери  гаража,  и  Билл  увидел
целлофановую обертку. - Как в одной колоде карт оказались два туза пик?
   Билл наклонился и поднял их.
   - А как можно было рассыпать целую колоду карт по всему  полу,  и  только
две оказались открытыми? - спросил он. - Это еще лучший вввопрос.
   Он повернул тузы обратной стороной и показал  их  Майку.  У  одного  была
голубая рубашка, у второго - красная.
   - Господи Иисусе Христе! Майк, во что ты нас впутал?
   - Что ты с ними собираешься делать? - спросил Майк глухо.
   - Положить обратно, - сказал Билл и неожиданно рассмеялся. -  Вот  что  я
собираюсь с ними сделать, понятно? Если уж волшебству суждено свершиться, то
оно свершится. Правда?
   Майк не ответил. Он смотрел,  как  Билл  подошел  к  переднему  колесу  и
прикрепил карты. Руки его все еще дрожали, и потребовалось некоторое  время,
чтобы эта дрожь исчезла. Он набрал полные легкие воздуха, подержал его  там,
потом  раскрутил  переднее  колесо.  В  тишине  гаража  раздавались   только
автоматные очереди - это трещали карты между спицами колеса.
   - Давай, давай, - тихо сказал Майк. - Давай, Большой Билл. А я приготовлю
чего-нибудь поесть.
   Они жадно съели гамбургеры и  сели  покурить,  наблюдая,  как  опускается
темнота, появившаяся с заднего двора. Билл  достал  свой  бумажник,  вытащил
чью-то визитную карточку и написал на ней то самое предложение,  которое  не
давало ему жить с того самого момента, как он  увидел  Сильвера  на  витрине
"Секондхэнд Роуз". Он  показал  это  Майку,  который  внимательно  прочитал,
шевеля губами.
   - Это о чем-нибудь тебе говорит? - спросил Билл. - Он стучится ко  мне  в
ящик почтовый... Он кивнул:
   - Да, я знаю, что это.
   - Тогда скажи мне, пожалуйста. Или  ты  опять  собираешься  морочить  мне
голову какой-нибудь ерундой?
   - Нет, на этот  раз,  я  думаю,  можно  рассказать  тебе.  Это  старинная
скороговорка, которая используется логопедами для упражнений с  картавыми  и
заиками. Твоя мать старалась научить тебя говорить ее в то самое лето.  Лето
1958 года. И ты все время бормотал ее про себя.
   - Правда? - сказал Билл, а потом медленно повторил:
   - Да, правда.
   - Тебе очень хотелось сделать ей приятное.  Билл,  который  почувствовал,
что вот-вот расплачется, только кивнул. Он не мог говорить.
   - Но ты никогда не мог сказать это. Я помню. Ты  чертовски  старался,  но
язык тебя не слушался.
   - Но я все-таки сказал это. По крайней мере, однажды.
   - Когда?
   Билл стукнул кулаком по садовому столику.
   - Я не помню! - крикнул он. А потом уже уныло сказал снова:
   - Просто не помню.

Глава 12

ТРИ НЕЗВАНЫХ ГОСТЯ

1

   На следующий день после того, как Майк Хэнлон сделал свои  звонки.  Генри
Бауэре стал слышать голоса. Голоса говорили с ним целый день. Какое-то время
Генри думал, что они идут с луны. Ближе к вечеру, когда он смотрел  вверх  с
того места в саду, где он полол грядки мотыгой, ему показалось, что он видит
бледную и маленькую луну в голубом дневном небе, луну-призрак.
   Именно поэтому он  и  подумал,  что  это  луна  говорила  с  ним.  Только
луна-призрак могла бы говорить голосами  призраков  -  голосами  его  старых
друзей и тех маленьких детей, которые играли в Барренсе так давно. Те голоса
и другой голос.., голос, который он не осмеливался назвать.
   Виктор Крисе говорил с луны первым: Они  возвращаются.  Генри.  Все.  Они
возвращаются в Дерри.
   Затем с луны говорил Белч Хаггинс; скорее всего с обратной стороны  луны:
Ты единственный. Генри. Единственный из нас, кто остался. Ты  должен  будешь
отомстить им за меня и Виктора. Эти молокососы  не  могут  так  обойти  нас.
Правда, однажды я подал мяч Тони Трэкеру, и он сказал, что  мяч  вылетел  за
Стадион Янки.
   Он рыхлил землю, смотря на луну-призрак в небе, но вскоре пришел Фогарти,
ударил его сзади по затылку, а затем стукнул прямо в лицо.
   - Ты выпалываешь горох  вместе  с  сорняками,  мудак!  Генри  выпрямился,
счищая грязь с лица и волос. Рядом с ним стоял Фогарти,  крупный  мужчина  в
белом пиджаке и серых брюках с выпирающим животом. Охранники (которые здесь,
в Джанипер-Хилле, назывались "санитарами") не имели  права  носить  с  собой
полицейские дубинки, однако худшие, среди  которых  были  Фогарти,  Адлер  и
Кунц, носили в карманах свертки 25-центовиков. Они всегда ударяли вас ими  в
одно и то же место, прямо в затылок. 25-центовики не  попадали  под  запрет.
25-центовики  не  рассматривались,  как  опасное  оружие  в  Джанипер-Хилле,
заведении  для  душевнобольных,  которое  находилось  в  предместье  Огасты,
недалеко от дороги на Сиднейтаун.
   - Простите, мистер Фогарти, - улыбнулся Генри,  обнажая  неровные  желтые
зубы, напоминавшие колья в ограде водонапорной башни.  Зубы  у  Генри  стали
выпадать, когда ему исполнилось лет четырнадцать.
   - Я прощаю тебя, Генри, - сказал Фогарти, - но если я еще раз тебя поймаю
за этим делом, простым извинением ты не отделаешься.
   - Да, мистер Фогарти.
   Фогарти ушел, оставляя в пыли Западного сада  большие  коричневые  следы.
Когда Фогарти уже не мог его видеть. Генри,  улучив  момент,  огляделся.  Их
выгнали копать, как только прояснилось небо, всех больных из Голубой палаты.
В эту палату помещали буйных, но теперь они считались умеренно  опасными.  В
действительности, все пациенты Джанипер-Хилл считались умеренно опасными,  а
в самой лечебнице были все условия для  душевнобольных  преступников,  чтобы
они чувствовали себя комфортно. Генри  Бауэре  попал  сюда  по  обвинению  в
убийстве своего отца в конце 1958 года.  Этот  год  был  богат  на  судебные
процессы по обвинениям в убийстве; он оставил далеко позади  все  предыдущие
годы.
   Они решили, что он убил не только своего отца. Если  бы  он  убил  только
его, он бы провел  в  психиатрической  лечебнице  в  Огасте  всего  каких-то
двадцать лет, хотя большую часть времени в полной изоляции. Нет, он убил  не
только своего отца; суд решил, что он убил их всех, или,  по  крайней  мере,
большинство из этих людей.
   После вынесения приговора "Дерри Ньюз" опубликовала  на  первой  странице
статью под заголовком  "Конец  долгой  ночи  города  Дерри".  В  статье  они
перечислили все основные улики: пояс из комода  Генри,  который  принадлежал
исчезнувшему Патрику  Хокстеттеру;  кучу  школьных  учебников  в  шкафу,  на
некоторых из которых стояла подпись пропавшего Виктора Крисса, а на других -
пропавшего Белча Хаггинса - оба они  были  его  закадычными  друзьями.  Хуже
всего было то, что под матрацем Генри нашли эти чертовы  трусики,  определив
по меткам прачечной, что они некогда принадлежали покойной Веронике Гроган.
   Генри  Бауэре,  писала   "Дерри   Ньюз",   был   тем   самым   чудовищем,
терроризировавшим Дерри весной и летом 1958 года.
   Итак, на первой странице номера  от  6  декабря  "Ньюз"  во  всеуслышание
объявила о конце долгой ночи города Дерри, хотя даже Генри знал, что ночь  в
Дерри не кончится никогда.
   Его  запугивали  вопросами,  окружив  плотным  кольцом  и  тыкая  в  него
пальцами. Начальник полиции дважды бил его по лицу, а  однажды  детектив  по
имени Лотмэн ударил его кулаком в живот и потребовал, чтобы он признался, да
поживее.
   "Там на улице стоят люди и страшно волнуются, - сказал этот Лотмэн.  -  В
Дерри очень долгое время никого не линчевали, но это не значит, что с  судом
Линча покончено навсегда".
   Ему казалось, что его будут держать в тюрьме вечно, не потому что  жители
Дерри, убежденные в его виновности,  готовы  были  ворваться  в  полицейский
участок, вытащить Генри на улицу и повесить на ближайшей яблоне,  а  потому,
что они отчаялись положить конец  этому  ужасному  кровавому  лету;  они  бы
сделали это, но Генри не давал им повода. Они хотели обвинить  его  во  всех
убийствах. Он понял это спустя какое-то  время.  Генри  не  возражал.  После
кошмара в канализационной трубе,  после  того,  что  случилось  с  Белчем  и
Виктором, ему казалось, что не имеет смысла ничего отрицать. Да, сказал  он,
я убил своего отца. Это правда. Да, я убил Виктора Крисса и Белча  Хаггинса.
И это правда, по крайней мере, в отношении того, что  он  сам  привел  их  в
тоннель, в котором их убили. Да, я убил Патрика. Да,  и  Веронику.  Да,  да,
да... Все  неправда,  но  это  не  имеет  значения.  Кто-то  должен  понести
наказание. Возможно, поэтому его и пощадили. А если бы он отрицал...
   Он вспомнил, как пояс Патрика оказался в его комоде. В апреле он  выиграл
его у Патрика в карты, потом обнаружил, что он ему не подходит, и забросил в
комод. Он вспомнил и про учебники - черт бы их побрал.  Они  втроем  жили  в
одной комнате и плевать хотели на летние занятия,  впрочем,  как  и  на  все
остальные. Возможно, в их шкафах было не  меньше  его  учебников,  и  скорее
всего полицейские знали об этом.
   Трусики.., нет, он не знал, как трусики Вероники Гроган  попали  под  его
матрац.
   Но ему казалось, он знал кто, или что, позаботилось об этом.
   Лучше не говорить о таких вещах.
   Лучше просто промолчать.
   Итак, его направили в лечебницу в Огасту и в конце концов, в  1979  году,
перевели в Джанипер-Хилл, где лишь один раз он причинил всем беспокойство, и
сначала никто не мог понять, отчего это  произошло.  Один  парень  попытался
выключить ночник Генри. Ночник был сделан в виде утенка Дональда с маленькой
матросской шапочкой на голове. После захода солнца Дональд был его  защитой.
В темноте могли прийти они. Запоры на дверях и решетки на окнах не остановят
их. Они приходят, как туман. Твари. Они разговаривают и смеются.., а  иногда
хватают его. Волосатые твари, гладкокожие твари,  твари  с  глазами.  Именно
такие твари по-настоящему убили Вика и  Белча,  когда  загнали  их  троих  в
тоннель под Дерри в августе 1958 года.
   Теперь оглянувшись вокруг, он увидел остальных обитателей Голубой Палаты.
Здесь был Джимми Донлин. Во всех газетах было  написано,  что  Джимми  летом
1965 года убил в Портленде свою собственную  мать,  но  ни  одна  газета  не
осмелилась написать, что он сделал с трупом. К тому времени,  когда  прибыли
полицейские, Джимми успел  съесть  больше  половины  тела,  в  том  числе  и
головной мозг. "Они сделали меня несчастным", - как-то однажды ночью,  после
того, как погасили свет, доверительно сообщил он Генри.
   Позади Джимми с фанатичным рвением, напевая, как обычно,  одну  и  ту  же
строчку, копал француз Бенни  Белью.  Бенин  был  поджигателем-пироманьяком.
Теперь он  копал,  напевая  снова  и  снова  строчку  из  "Дорз":  "Попробуй
натравить  ночь  на  огонь,  попробуй  натравить  ночь  на  огонь,  попробуй
натравить ночь на огонь.., попробуй...". Еще дальше работали Джордж Девиль и
Франклин Де Круз.
   - Ты сам будешь работать или тебе помочь. Генри?  -  проорал  Фогарти,  и
Генри снова начал копать.
   Вскоре голоса зазвучали снова. Но теперь они были другими,  голосами  тех
детей, из-за которых он попал сюда. Они шептали с луны-призрака.
   Ты не смог поймать даже толстяка, Бауэре, - шептал  один  из  голосов.  -
Теперь я богат, а ты копаешься в горохе. Ха-ха, ну ты и ублюдок!
   Ббауэрс, ттты ппрочитал хоть ккакую-нибудь хххорошую ккнигу с  тех  ппор,
как  ттты  здесь?  Я  мммного  написал!  Я   ббогат,   а   ттты   сидишь   в
Джу-джу-джунипер-Хилл! Ха-ха, ты тттупой, засранец!
   - Заткнитесь! - прошептал Генри  голосам-призракам,  продолжая  рыть  все
быстрее и начав новую грядку гороха. Пот  струился  у  него  по  щекам,  как
слезы. Мы могли бы забрать тебя. Мы могли.
   Мы посадили тебя за решетку, ты, засранец, - смеялся другой голос.  -  Ты
преследовал меня и не смог поймать, а теперь я богат! Вот так-то,  банановая
кожура!
   - Заткнись, - пробормотал Генри, копая все быстрее, - Заткнись же.
   Хотел поносить мои трусики, Генри? - подтрунивал над ним другой голос.  -
Как нехорошо!  Я  всем  разрешала  делать  это  со  мной,  потому  что  была
проституткой, а теперь я очень богата, и мы снова все вместе и делаем это, а
ты не сможешь сделать это теперь, даже если я разрешу  тебе,  потому  что  у
тебя не встанет, ха-ха, Генри, ха-ха-ха...
   Он рыл, как сумасшедший: сорняки, грязь, горох  летели  во  все  стороны;
голоса-призраки с  луны-призрака  звучали,  теперь  все  отчетливее,  громко
отдаваясь в ушах эхом; Фогарти, крича во всю глотку, бежал к нему, но  Генри
не слышал его. Из-за голосов.
   Ты даже не смог поймать такого ниггера, как я! - Вступил в общий разговор
еще один насмешливый голос-призрак. - Мы до смерти забросали  камнями  твоих
дружков! Мы убьем и тебя, мать твою! Ха-ха, засранец! Ха-ха-ха...
   Потом они  забормотали  все  вместе,  они  смеялись  над  ним,  обзывали,
спрашивали, как ему понравится шоковая терапия, которую они приготовили  для
него,  когда  его  переведут  отсюда   в   Красную   Палату,   издевательски
интересовались, нравится ли ему здесь, в Джу-джу-джунипер Хилл, спрашивали и
смеялись, смеялись  и  спрашивали,  и  Генри,  отбросив  мотыгу,  заорал  на
луну-призрак, висевшую на голубом небе, и  впервые  в  его  крике  слышалась
ярость, потом сама луна изменилась и превратилась в лицо клоуна, белое,  как
сыр, лицо в гноящихся оспинах, с черными зияющими отверстиями  вместо  глаз,
его кровавая улыбка была такой нестерпимой, что Генри не выдержал, теперь он
закричал не от ярости, а от смертельного страха, охватившего  его,  а  голос
клоуна  вещал  с  луны-призрака:  Ты  должен  вернуться,  Генри.  Ты  должен
вернуться и закончить работу. Ты должен вернуться в Дерри и убить  их  всех.
Ради меня. Ради...
   Фогарти стоял поблизости и орал на Генри уже минуты две, а другие больные
оставались на своих местах, держа в руках  мотыги,  напоминавшие  комические
фаллосы и делали вид, что происходящее их совсем не интересует. Их лица были
почти, да, почти задумчивыми, словно они понимали, что  это  все  часть  той
тайны, которая забросила их сюда, что неожиданный приступ  Генри  Бауэрса  в
Западном саду - не просто приступ, а нечто большее. Фогарти устал кричать  и
залепил Генри  25-центовыми  монетами.  Генри  сполз  на  землю,  как  тонна
кирпичей, а голос клоуна преследовал его,  когда  он  летел  в  этот  темный
водоворот, и снова и снова монотонно повторял: Убей их всех. Генри, убей  их
всех, убей их всех, убей их всех!

2

   Генри Бауэре проснулся и теперь лежал с открытыми глазами. Луна  ушла  за
горизонт и он почувствовал к ней за это огромную благодарность.  Ночью  луна
казалась  менее  призрачной,  настоящей,  но  если  бы  он   сейчас   увидел
отвратительное лицо клоуна на небе, плывущее над холмами, полями, лесами, то
он знал, что умер бы от ужаса.
   Ровно в 2.04 утра 30 мая его ночник перегорел опять. У него вырвался лишь
легкий стон - не более. Вечером у  дверей  Голубой  палаты  дежурил  Кунц  -
худший из всех. Он был даже хуже Фогарти, после удара  которого  Генри  едва
мог ворочать головой.
   В ту ночь он не услышал никаких голосов с луны.
   В ту ночь он услышал их из-под кровати.
   Генри моментально узнал этот голос. Это был Виктор Крисе, которому где-то
под  Дерри  оторвало   голову   27   лет   назад.