Ее   оторвало   какое-то
чудовище-Франкенштейн. Генри видел, как все произошло и как  потом  чудовище
повернулось, и он ощутил на себе взгляд  его  водянистых  желтых  глаз.  Да,
чудовище-Франкенштейн убило Виктора, а потом Белча, и вот Вик  снова  здесь,
словно призрачный повторный показ черно-белой программы в стиле пятидесятых,
когда Президент был лысым, а у "Бьюиков" были круглые окна.
   И теперь, после всего что случилось, услышав этот голос, Генри обнаружил,
что совершенно не взволнован и нисколько не напуган. Он даже успокоился.
   - Генри, - сказал Виктор.
   - Вик! - вскрикнул Генри. - Что ты там делаешь? Бенни Белью  всхрапнул  и
забормотал во сне.  Размеренные  звуки  швейной  машинки,  издаваемые  носом
Джимми, на мгновение прекратились на выдохе. В холле Кунц  убавил  громкость
небольшого телевизора марки "Сони" и Генри мысленно представил  его:  голова
по-петушиному наклонена в одну сторону, одна рука - на регуляторе громкости,
пальцы другой трогают  цилиндр  с  белыми  круглыми  25-центовыми  монетами,
оттягивающий его правый карман.
   - Тебе не надо громко разговаривать,  Генри,  -  сказал  Вик.  -  Я  могу
слышать даже твои мысли. А они меня не могут слышать.
   - Что тебе надо, Вик? - спросил Генри.
   Вик долго не отвечал. Генри уже подумал, что Вик  ушел.  За  дверью  Кунц
снова прибавил громкость телевизора. Затем под  кроватью  кто-то  заскребся,
пружины слабо взвизгнули, и легкая тень выскочила из-под кровати Генри.  Вик
посмотрел на него снизу вверх и улыбнулся. Генри с трудом улыбнулся в ответ.
Вик был немного похож на того чудовищного Франкенштейна. Шею пересекал шрам,
напоминающий след от удавки. Генри подумал, что, может быть,  это  от  того,
что Вику  пришили  голову  на  прежнее  место.  Глаза  были  нечеловеческого
серо-зеленого  цвета,  а  белки,  казалось,  плавали  в  водянистом   вязком
веществе.
   Вику по-прежнему было двенадцать лет.
   - Я хочу того же, что и ты, - сказал Вик. - Я хочу отплатить им.
   - Отплатить, - задумчиво сказал Генри Бауэре.
   - Но для этого тебе надо выбраться отсюда, -  сказал  Вик.  -  Тебе  надо
вернуться в Дерри. Ты нужен мне. Генри. Ты нужен всем нам.
   - Они не могут сделать тебе ничего плохого, - сказал Генри, понимая,  что
он разговаривает с чем-то большим, чем просто Вик.
   - Они не могут сделать мне ничего плохого, если они в меня  не  верят,  -
сказал он. - Но здесь кое-кто мне внушает беспокойство, Генри. Мы не думали,
что они снова смогут отбиться от нас, но тем не менее это случилось. Толстяк
ушел от тебя в Барренсе. Толстяк, остряк и девка улизнули от нас,  когда  мы
пошли за ними после кино. И тогда, когда они спасли ниггера...
   - Не надо об этом! - закричал Генри на Вика, и  на  мгновение  его  голос
стал таким же властным, как когда он был их лидером. Но он  сразу  съежился,
испугавшись, что Вик обидится на него; конечно, с  тех  пор,  как  Вик  стал
призраком, он имел полное право делать, что хотел. Но Вик только улыбнулся.
   - Я смогу позаботиться о них, если они поверят хоть наполовину, -  сказал
он. - Но ты жив. Генри. Ты можешь достать их независимо от того,  верят  они
до конца, наполовину  или  не  верят  вовсе.  Ты  можешь  добраться  до  них
поодиночке или до всех сразу. Ты можешь отплатить им.
   - Отплатить им, - повторил Генри. Затем он вновь с сомнением посмотрел на
Вика. - Но я не могу выбраться отсюда, Вик. На окнах - решетки, а  у  дверей
дежурит Кунц. Кунц хуже всех. Может быть, завтра ночью...
   - Не волнуйся за Кунца, - сказал Вик, поднимаясь. Генри  увидел,  что  он
все еще в тех же джинсах, которые были на нем в тот  день,  и  они  все  еще
забрызганы грязью из канализационной трубы. - Я позабочусь о  Кунце.  -  Вик
протянул руку.
   Помедлив, Генри взял его за руку, и  они  с  Виком  направились  к  двери
Голубой палаты, ориентируясь по звуку телевизора. Они почти подошли к двери,
когда проснулся Джимми Донлин, который съел  мозг  своей  матери.  Когда  он
увидел ночного посетителя Генри, его зрачки расширились от ужаса.  Это  была
его мать. Ее нижняя юбка выглядывала из-под  верхней  примерно  на  четверть
дюйма, на том месте, где должна была  быть  макушка,  не  было  ничего.  Она
уставилась на него ужасными, красными глазами и  улыбнулась.  Джимми  увидел
следы ее помады на желтых лошадиных зубах, совсем как тогда, когда она  была
жива. Джимми завопил:
   - Нет, мама! Нет, мама! Нет, мама! Телевизор тут же затих, и до того, как
зашевелились другие пациенты, Кунц уже распахнул дверь в палату и сказал:
   - Ну ладно, засранец, приготовься ловить свою башку, когда она полетит. Я
тебе сейчас задам.
   - Нет, мама! Нет, мама! Прошу тебя, мама!  Нет,  мама...  Кунц  влетел  в
палату. Сначала он увидел Бауэрса, высокого, с брюшком, немного забавного  в
свой пижаме, свисающей с рыхлого, как тесто, тела. Он стоял в  лучах  света,
падающего из коридора. Потом он взглянул налево, и крик  застрял  у  него  в
горле. Рядом  с  Бауэрсом  стояло  существо  в  костюме  клоуна.  Оно  было,
вероятно,  футов  восьми  ростом.  Его  костюм  отливал  серебром.   Спереди
болтались оранжевые помпоны, на ногах были надеты немыслимого размера туфли.
Но  голова  не  принадлежала  ни  человеку,  ни  клоуну:  это  была   голова
доберман-пинчера - единственного животного из всех божьих  тварей,  которого
боялся Джон Кунц. Глаза добермана были красного цвета. Его шелковистая морда
сморщилась, обнажив белые огромные клыки.
   Цилиндр с  25-центовыми  монетами  выпал  из  дрожащих  пальцев  Кунца  и
закатился в угол. На следующий день Бенни Белью, который крепко проспал  всю
ночь, найдет его и спрячет в носок. Теперь он был  обеспечен  сигаретами  на
месяц вперед.
   У Кунца перехватило дыхание, когда клоун направился прямо к нему.
   "Цирк приехал!" - закричал клоун рычащим голосом и  положил  затянутые  в
белые перчатки руки на плечи Кунца.
   Кунц почувствовал под перчатками вместо рук собачьи лапы.

3

   В третий раз за этот день, длинный-длинный день, Кэй  Макколл  подошла  к
телефону.
   На этот раз  она  продвинулась  дальше,  чем  предыдущие  два  раза.  Она
дождалась, когда на другом конце провода сняли трубку и  голос  полицейского
произнес с ирландским акцентом:
   - Полицейский участок на Шестой улице. Сержант О'Беннон слушает. Чем могу
помочь?
   Потом она повесила трубку.
   О, ты хорошо поступаешь. Да, хорошо, черт возьми. На восьмой или  девятый
раз ты настолько соберешься с духом, что сможешь наконец назвать свое имя.
   Она прошла на кухню и приготовила слабый скотч с содовой, хотя знала, что
сейчас алкоголь далеко не самое  лучшее.  Она  припомнила  отрывки  народных
песен, которые напевали в кофейнях университета во времена ее юности:  Виски
пей от головы, а джин - от живота. Врач сказал, они убьют меня, но не сказал
когда... - и рассмеялась пьяным смехом. Подняв голову, она увидела в висящем
над стойкой зеркале свое отражение и резко оборвала смех.
   Кто эта женщина?
   Один глаз раздулся и почти закрыт.
   Кто эта избитая женщина?
   Нос, как у пьяного рыцаря после трех лет сражений  в  пивных,  распух  до
невероятных размеров.
   Кто эта помятая женщина, похожая на тех женщин, которые тащатся в женский
приют после того, как они, окончательно запуганные, набравшись храбрости или
просто свихнувшись, уходят от мужчины, который все время причинял  им  боль,
который систематически бил их из недели в неделю, из месяца в месяц, из года
в год?
   Царапина на одной щеке.
   Кто она, пташка Кэй?
   Одна рука на перевязи.
   Кто? Это ты? Возможно ли, чтобы это была ты?
   - Вот она... Мисс Америка, -  попыталась  она  спеть  грубым  и  циничным
голосом. Она пропела до седьмого слога, а на восьмом споткнулась.  Голос  не
получился грубым. Он был испуганным. Она это знала. Кэй  бывала  напугана  и
раньше, но всегда могла преодолеть свой страх. Она вдруг подумала, что  этот
страх она еще не скоро преодолеет.
   Доктор, который лечил ее в небольшой одноместной палате  больницы  Сестер
милосердия в полумиле от дороги, был  молодым  и  интересным  мужчиной.  Кэй
подумала, что при других обстоятельствах она попыталась бы (и,  может  быть,
небезуспешно) привести его к себе домой и отправиться с  ним  в  сексуальное
путешествие по свету. Запекшихся ссадин она не чувствовала совершенно.  Боль
шла не от них. В отличие от страха.
   Его звали Геффин, и ей было наплевать, что он так откровенно разглядывает
ее. Он выплеснул содержимое  небольшого  бумажного  стаканчика  в  раковину,
наполовину наполнил его  водой,  достал  из  ящика  стола  пачку  сигарет  и
предложил ей.
   Она взяла сигарету, он помог ей прикурить. Пару секунд она  охотилась  за
спичкой, потому что руки у  нее  ходили  ходуном.  Она  выбросила  спичку  в
бумажный стаканчик, фс-с-с-с...
   - Замечательная привычка, - сказал он. - Правда?
   - Оральное тяготение, - ответила Кэй.
   Он кивнул, и оба замолчали. Он не отрываясь смотрел на нее.  У  нее  было
такое чувство, что он ждет, когда она расплачется, и это сводило ее  с  ума,
потому что чувствовала, что вот-вот так и будет. Она ненавидела, когда  люди
догадывались о том, что творится у нее в душе; особенно мужчины.
   - Приятель? - спросил он наконец.
   - Лучше не будем об этом.
   - Угу, - он курил и смотрел на нее.
   - Разве ваша мама никогда не учила  вас,  что  невежливо  так  пристально
смотреть на женщину?
   Она хотела, чтобы ее слова прозвучали, как можно более  резко,  но  вышло
совсем наоборот, словно она умоляла его: Перестаньте  смотреть  на  меня,  я
знаю, как я выгляжу, я видела себя в зеркале. Вслед за этой мыслью  возникла
другая, которая, как она подозревала, неоднократно появлялась у  ее  Подруги
Беверли: когда тебя бьют, все  самое  худшее  происходит  внутри  тебя,  оно
причиняет тебе душевные страдания; про это, должно быть  говорят,  что  душа
истекает кровью. Она знала, на что была похожа. Хуже всего, что  она  знала,
на что были похожи ее ощущения. Она струсила. И это  чувство  было  для  нее
гнетущим.
   - Я никому об этом не рассказывал, -  сказал  Геффин  низким  и  приятным
голосом. - Когда я работал в скорой помощи.., вы, наверное, подумали, что  я
сейчас начну заливать.., нет, я видел не меньше двух десятков избитых женщин
каждую неделю. Лечением еще  по  крайней  мере  двадцати  женщин  занимались
студенты. Итак, послушайте, здесь на столе стоит  телефон.  Вот  вам  десять
центов. Позвоните на Шестую улицу, назовите свое имя и адрес, расскажите им,
что произошло и кто это сделал. Потом повесьте трубку, и я  достану  бутылку
бурбона, которая у  меня  всегда  стоит  здесь,  в  картотеке  -  чисто  для
медицинских целей, вы понимаете меня, и мы с вами выпьем. Потому что я вдруг
подумал, что единственное унижение в жизни, за которое мужчина  имеет  право
избить женщину - если она наградит его сифилисом.
   Кэй болезненно улыбнулась.
   - Я ценю ваше предложение, - сказала она,  -  но  я  -  пас.  Сейчас,  по
крайней мере.
   - Ага, - произнес он. - Но когда придете домой, хорошенько посмотрите  на
себя в зеркало, мисс Макколл. Кто бы это ни был, но отделал он вас хорошо.
   И тут она заплакала, потому что не могла больше сдерживаться.  Том  Роган
позвонил ей  около  полудня  на  следующий  день  после  того,  как  Беверли
отправилась в безопасное место. Он хотел знать, виделась ли Кэй с его женой.
Он говорил спокойно, обстоятельно, не вызывал ни малейшего раздражения.  Кэй
сказала ему, что не видела Беверли уже почти две недели. Том поблагодарил ее
и повесил трубку. Около часа, в то время,  когда  она  занималась,  раздался
звонок в дверь. Она пошла открывать.
   - Кто там?
   - Цветы, мэм, - ответил высокий голос, и как было глупо с ее  стороны  не
разобрать плохой фальцет Тома. Как глупо было поверить, что  Том  так  легко
сдастся, как глупо было с ее стороны снять цепочку перед  тем,  как  открыть
дверь.
   Он вошел, и она только успела сказать: "Ты, убирайся  отсю...",  как  Том
размахнулся и влепил ей кулаком в правый глаз. Глаз сразу  же  заплыл,  а  в
голове словно раздался раскат грома. Она поползла по прихожей,  цепляясь  за
вещи  и  пытаясь  подняться.  Хрупкая  ваза  с  одинокой  розой  разлетелась
вдребезги, вешалка опрокинулась. Когда Том закрыл входную дверь и направился
к ней, она споткнулась и снова чуть не упала.
   - Убирайся отсюда! - крикнула она.
   - Как только ты мне скажешь, где она, - сказал  Том,  направляясь  к  ней
через прихожую. Словно сквозь  туман  она  вдруг  подумала,  что  Том  плохо
выглядит. На самом деле, правильнее было сказать:  ужасно  выглядит,  и  она
почувствовала, что ее стремительно охватила смутная, но дикая  радость.  Что
бы Том ни сделал с Бев, похоже, она сполна расквиталась  с  ним.  Достаточно
того, что он с ног сбился, разыскивая Бев, и как бы то ни  было,  теперь  ой
выглядит так, будто его место в психиатрической лечебнице.
   Выглядел он посредственно и был очень зол.
   Кэй с трудом поднялась на ноги и попятилась, не сводя с него глаз, как  с
дикого животного, сбежавшего из клетки.
   - Я же сказала тебе, что не видела ее, правда, - сказала она. - А  теперь
убирайся отсюда, пока я не позвонила в полицию.
   - Ты видела ее, - сказал Том. Он сделал  попытку  усмехнуться  распухшими
губами. Она увидела, что у него странные неровные зубы.  Несколько  передних
зубов не хватало. - Я звоню и говорю тебе, что не знаю, где  находится  Бев.
Ты отвечаешь, что не видела ее уже две недели. Ничего не  спрашиваешь,  хотя
мне известно, как ты ненавидишь мой характер. Ну, где она?  Рассказывай  или
ты язык проглотила?
   Кэй повернулась и побежала в конец  прихожей,  намереваясь  спрятаться  в
маленькой гостиной. Она бросила взгляд на створки двери из красного  дерева,
закрытой на потайной замок, и  повернула  штырек.  Она  добралась  до  двери
раньше его  -  он  хромал,  но  не  успела  она  захлопнуть  дверь,  как  он
протиснулся между створками. Одним стремительным  движением  он  ворвался  в
комнату. Она повернулась, чтобы снова убежать, но он схватил ее за платье  и
так сильно рванул, что разорвал его по всей спине до самой талии. Это платье
сшила твоя жена, ты, дерьмо, - подумала она безо всякой связи и обернулась.
   - Где она?
   Кэй замахнулась и влепила ему такую пощечину, что его  голова  откинулась
назад и рана на левой половине лица снова начала кровоточить. Он схватил  ее
за волосы и ударил кулаком в лицо. На мгновение она  почувствовала,  что  ее
нос будто взорвался. Она закричала,  вздохнула,  чтобы  снова  закричать,  и
закашлялась, захлебываясь собственной кровью. Ее охватил настоящий ужас. Она
не знала, что на свете может существовать такой ужас. Этот сумасшедший сукин
сын собирается ее убить.
   Она кричала, кричала, и тогда  его  кулак  врезался  ей  прямо  в  живот.
Задохнувшись,  она  стала  ловить  воздух  ртом,   кашляя   и   захлебываясь
одновременно.  В  тот  ужасный  момент  ей  показалось,  что   она   вот-вот
задохнется.
   - Где она?
   Кэй замотала головой.
   - Не.., видела ее, - выдохнула она. - Полиция.., ты  сядешь  в  тюрьму..,
засранец...
   Он резко ударил ее по ногам, и она почувствовала, как что-то  отдалось  в
плечах. Боль была сильной, такой сильной, что вызывала ужас. Он  скрутил  ей
руку за спину, и она, закусив нижнюю губу, пообещала сама себе,  что  больше
не будет кричать.
   - Где она?
   Кэй покачала головой.
   Он опять резко дернул вверх ее руку так сильно, что она услышала, как  он
хрюкнул. Он тяжело дышал ей в ухо. Она почувствовала, как  сжатый  кулак  ее
правой руки коснулся левой лопатки, и снова закричала от нестерпимой боли  в
плече.
   - Где она?
   - ..знаю...
   - Что?
   - Я не ЗНАЮ!
   Он отпустил ее и оттолкнул. Она, всхлипывая,  уселась  на  пол,  из  носа
текли кровь и сопли. В голове стоял почти музыкальный  треск  и,  когда  она
подняла голову, Том склонился над ней. Он отбил  у  вазы  из  уотерфордского
хрусталя  горлышко  и  теперь  держал  в  руке  нижнюю  часть  вазы.  Острый
зазубренный край находился  всего  в  нескольких  дюймах  от  ее  лица.  Она
уставилась на вазу словно зачарованная.
   - Давай я тебе кое-что объясню, - сказал он, часто и тяжело дыша,  и  она
почувствовала тепло от его дыхания. - Ты скажешь мне, куда она поехала,  или
я размажу твое личико прямо по полу.  Даю  тебе  три  секунды,  может  быть,
меньше. Когда я зол, для меня время движется быстрее.
   Мое лицо, - подумала она, и это заставило  ее  сдаться  окончательно  или
отступить, если так  больше  нравится;  она  подумала  об  этом  чудовище  с
зазубренным куском уотерфордской вазы, собирающемся порезать ей лицо.
   - Она поехала домой, - всхлипнула Кэй. - В ее  родной  город  Дерри.  Это
место называется Дерри, в штате Мэн.
   - На чем она поехала?
   - Она села на автобус, следующий на Милуоки. Оттуда она собиралась лететь
самолетом.
   - Маленькая дерьмовая сучка, - выпрямившись,  заорал  Том.  Он  бесцельно
сделал большой полукруг и взъерошил волосы так, что они встали дыбом. -  Вот
стерва, вот  сука.  Он  схватил  хрупкую  деревянную  скульптуру  мужчины  и
женщины, занимающихся любовью (она купила ее, когда ей было еще двадцать два
года), и швырнул ее в камин. Скульптура разбилась вдребезги. Некоторое время
он вглядывался в свое отражение в зеркале над камином.  Он  стоял  с  широко
раскрытыми глазами, как будто увидел привидение. Потом  снова  повернулся  к
ней. Он что-то достал из кармана куртки, и она глупо удивилась, увидев,  что
это книга в мягкой обложке. Обложка была почти полностью  черного  цвета  за
исключением красных букв названия и картинки,  на  которой  было  изображено
несколько молодых людей, стоящих на  высоком  утесе  над  рекой.  -  "Черная
стремнина".
   - Кто этот ублюдок?
   - А? Что?
   - Денбро. Денбро. - Он раздраженно потряс книгой  у  нее  перед  носом  и
неожиданно ударил ею Кэй по лицу. Резкая боль обожгла щеку, и  она  запылала
огнем. - Кто он?
   Она начала понимать.
   - Они были друзьями. В детстве. Они оба выросли в Дерри. Он снова  сильно
ударил ее книгой, на этот раз по другой щеке.
   - Прошу тебя, - всхлипнула она. - Прошу тебя. Том. Он  поставил  над  ней
стул с тонкими резными ножками и уселся на него. Его лицо напоминало  фонарь
из тыквы с прорезями для глаз. Сверху вниз Том посмотрел на нее из-за спинки
стула.
   - Послушай меня, - сказал он. - Послушай своего старого дядюшку Томми. Ты
слышишь меня, ты, сука?
   Она кивнула. Во рту стоял железный горячий привкус крови.  Плечо  горело.
Она молила Бога, чтобы оно было просто вывихнуто, а не сломано. Но это  было
не самое худшее. Мое лицо, он собирался порезать мое лицо...
   - Если позвонишь в полицию и скажешь, что я был здесь, я все  равно  буду
все отрицать. Ты ничего не  сможешь  доказать,  мать  твою.  У  домработницы
сегодня выходной, и мы здесь одни, без  свидетелей.  Конечно,  они  так  или
иначе могут меня арестовать, все может быть, не так ли?
   Она снова кивнула, словно ее голова держалась на пружине.
   - Разумеется, и такое может случиться. Но когда меня выпустят под  залог,
я вернусь прямо сюда. Они найдут твои соски на обеденном столе, а глазки - в
судке для рыбы. Поняла? Ты хорошо поняла своего старого дядюшку Томми?
   Кэй снова разрыдалась. Струна, натянутая в ее голове, продолжала звенеть.
   - Ну?
   - Что? Я.., я не...
   - Очнись, ради Бога! Почему она вернулась туда?
   - Я не знаю! - Кэй почти кричала.
   Он подошел к ней с разбитой вазой в руке.
   - Я не знаю, - сказала она, понижая голос.  -  Прошу  тебя.  Она  мне  не
сказала. Прошу тебя, не делай мне больно. Он отшвырнул вазу в мусорное ведро
и поднялся.
   Он ушел не оглядываясь,  опустив  голову,  походкой  большого  неуклюжего
медведя.
   Она устремилась за ним и  заперла  дверь.  Затем  бросилась  на  кухню  и
заперла ту дверь тоже. После  небольшого  раздумья  она,  хромая,  поднялась
наверх, насколько бы