нь, когда купил его, - ваши кишки будут висеть на ваших ушах".
Дорси робко спросил, очень ли дорогой этот молоток. Старик сказал  ему,  что
он, черт возьми,  со  звуком.  Что  он  наполнен  шарикоподшипниками  и  его
невозможно ни при каких условиях заставить отскочить назад.
   Теперь молотка не было.
   Оценки у Эдди были не блестящие, потому что он пропустил много занятий со
времени второго замужества матери, но он ни в  коем  случае  не  был  глупым
мальчиком. Он полагал, что знает, куда делся молоток с длинной  ручкой  (без
отдачи), "Скотти".  Отчим,  вероятно,  попробовал  его  на  Дорси,  а  затем
захоронил в саду или, может быть, бросил в Канал. Такое  часто  случалось  в
комиксах ужасов, которые Эдди читал, комиксах, которые он держал на  верхней
полке своего шкафчика.
   Эдди подошел ближе  к  Каналу,  который  журчал  между  своими  бетонными
берегами, как промасленный шелк. Полоска  лунного  света  в  виде  бумеранга
мерцала на его темной поверхности. Он сел, болтая ногами  и  ударяя  ими  по
бетону. Последние шесть недель было сухо, и вода текла футов на девять  ниже
драных подошв его спортивных туфель. Но если  взглянуть  поближе  на  берега
Канала, то видно, что вода часто меняла там уровни.  Нынешний  уровень  воды
был отмечен темно-коричневой краской на бетоне. Коричневое пятно  постепенно
переходило в желтое, затем почти в белый цвет на том уровне, где прикасались
пятки спортивных туфель Эдди, когда он болтал ногами.
   Вода ровно и спокойно вытекала из бетонной арки, вымощенной булыжникам  с
внутренней стороны, текла мимо того места, где сидел Эдди, а затем  вниз,  к
крытому деревянному мостику между Бассей-парком  и  средней  Дерри.  Стороны
моста и дощатое основание, даже балки под сводом, все  было  сплошь  покрыто
узорами  из  инициалов,  телефонных  номеров,   воззваний,   разного   рода;
объявлений, касающихся любви; хотят "сосать" и "трахаться";  заявлений,  что
те, кого обнаружат сосущими и трахающимися, потеряют свою крайнюю плоть  или
им заткнут жопы горячей смолой; случайными эксцентричными воззваниями, смысл
которых был непонятен. Одно из них озадачило  Эдди  этой  весной:  "СПАСАЙТЕ
РУССКИХ ЕВРЕЕВ! СОБИРАЙТЕ ЦЕННЫЕ НАГРАДЫ!"
   Что конкретно это означало? И означало ли?
   Сегодня вечером Эдди не пошел в Киссинг-Бридж. У  него  не  было  желания
переходить на другую сторону. Он подумал, что, возможно, поспит в  парке  на
опавших листьях под насыпью, но пока здорово было просто  сидеть  здесь.  Он
любил парк и приходил сюда часто, когда ему надо  было  подумать.  Иногда  в
парке появлялись люди, но они не трогали Эдди, и он их не замечал. Он слышал
мрачные истории на школьной площадке о странностях,  которые  происходили  в
Бассей-парке после захода солнца, и  он  принимал  эти  истории  без  всяких
вопросов, но это никогда его не озадачивало. Парк был мирным  местом,  и  он
считал, что лучшая его часть была именно здесь, где  он  сейчас  сидел.  Ему
нравилось бывать здесь в середине лета, когда вода, такая низкая,  усмехаясь
текла над камнями и разбивалась на отдельные  ручейки,  которые  извивались,
расходились и сходились снова. Он любил  Канал  в  конце  марта  или  начале
апреля, сразу после ледохода, тоща он обычно стоял  у  Канала  (сидеть  было
слишком холодно, зад отмерзнет) час или больше, шкура его старой  парки,  из
которой он уже года два как вырос, задиралась, руки были засунуты в карманы,
и он не осознавал, что его тощее  тело  трясется  и  дрожит.  Канал  обладал
ужасной, необоримой силой недели через две после того, как сходил лед.  Эдди
был очарован тем, как вода бурлит и клокочет,  вздымая  белую  пену,  мчится
из-под покрытой  булыжником  арки,  неся  палки  и  ветки,  и  всякого  рода
человеческие отбросы. Не раз он представлял себе,  как  гуляет  в  марте  по
берегу Канала с отчимом и с огромной силой толкает туда ублюдка. Тот  кричит
и падает, раскинув руки для равновесия, а Эдди стоит на бетонном парапете  и
смотрит, как того несет потоком вниз по течению, его голова - что-то черное,
болтающееся в середине белого, неистового, непокорного потока. А  он,  Эдди,
наверху, приложив руки трубочкой ко рту,  кричит:  "ЭТО  ЗА  ДОРСИ,  ВОНЮЧИЙ
ПИДОР! КОГДА ТЫ ОКАЖЕШЬСЯ В  АДУ,  СКАЖИ  ДЬЯВОЛУ,  ЧТО  ПОСЛЕДНЕЕ,  ЧТО  ТЫ
УСЛЫШАЛ, ЭТО ЧТО Я СКАЗАЛ ТЕБЕ, ЧТОБЫ  ТЕБЯ  ЗАТРАХАЛИ!"  Такое  никогда  не
случится, конечно, но фантазия была великолепная. Великолепная мечта - когда
ты сидишь здесь у Канала и...
   Какая-то рука приблизилась к ноге Эдди.
   Он смотрел через Канал в направлении школы, улыбаясь сонной и  прекрасной
улыбкой, когда представил  себе,  как  его  отчима  уносит  бурным  весенним
потоком, навсегда уносит из его жизни. Мягкое, но довольно  сильное  пожатие
напугало его так сильно, что он почти потерял равновесие и чуть  не  упал  в
Канал.
   "Это один из чудиков, о которых говорят большие парни", - подумал  он,  и
посмотрел вниз. Его рот открылся. Моча полилась жаркой струйкой по  ногам  и
пачкая его джинсы черным при лунном свете. Это был не чудик.
   Это был Дорси. Это был Дорси, такой, каким его похоронили, Дорси в  своем
голубом блейзере и серых штанишках, только  теперь  блейзер  был  в  грязных
клочьях, рубашка Дорси - желтые тряпки, штаны Дорси мокро  болтались  вокруг
ног, тонких, как метловище. И голова Дорси была жутко сложена, как будто она
была выдолблена в спине и постепенно протолкнута вперед.
   Дорси широко улыбался.
   "Эддиииии", - квакал его мертвый брат,  подобно  тем  мертвецам,  которые
всегда возвращаются из могилы в  комиксах  ужасов.  Улыбка  Дорси  ширилась.
Желтые зубы сверкали, а там, в темноте, казалось, что-то корчится.
   "Эддишии... Я пришел повидать тебя Эдддддддииии..."
   Эдди пробовал закричать. Волны ужаса накатили на него, появилось странное
ощущение, что он плывет. Но это был не сон, он бодрствовал.  Рука  на  тапке
была белая, как брюхо форели. Босые ноги брата как-то  цеплялись  за  бетон.
Что-то откусило одну из пяток Дорси.
   "Иди вниз Эддииииии..."
   Эдди не мог кричать. Его легким не  хватало  воздуха.  Он  издал  смешной
пронзительный  стонущий  звук.  Громче  не  получалось.  Именно  так.  Через
секунду-другую его мозг уснет и тогда ничто не будет  иметь  значения.  Рука
Дорси была маленькая, но жесткая. Зад Эдди сползал по бетону к краю Канала.
   Все  еще  издавая  этот  пронзительный  стонущий  звук,  он   повернулся,
схватился за бетонный край  и  подался  назад.  Он  почувствовал,  как  рука
моментально соскользнула, услышал сердитый свист и успел подумать:  "Это  не
Дорси. Я не знаю, что это, но это не Дорси". Затем  адреналин  наполнил  его
тело, и он сполз, пытаясь бежать даже перед тем, как встал на ноги;  дыхание
его перешло в короткий пронзительный свист.
   На  бетонных  губах  Канала  появились  белые  руки.  Послышался   мокрый
шлепающий звук. Капли воды стекали в  лунный  свете  мертвой  бледной  кожи.
Теперь над краем появилось лицо Дорси. Тусклые красные искорки мерцали в его
запавших глазах. Его мокрые волосы приклеились к черепу.  Грязь  стекала  по
щекам, как косметика.
   Наконец грудь Эдди раскрылась. Он поймал дыхание и обратил его в крик. Он
встал на ноги и побежал. Он бежал, оглядываясь через плечо,  желая  увидеть,
где Дорси, и в итоге с разбегу наткнулся на большой вяз.
   Ощущение  было  такое,  будто  кто-то,  его  старик,  например,   заложил
динамитный заряд в его левое плечо. Звезды стреляли и свербили в его голове.
Он упал у подножия дерева, как подкошенный алебардой, кровь струилась из его
левого виска. Он плыл водами полусознания в течение девяноста секунд.  Затем
он ухитрился опять встать на ноги. Стон вышел из него,  когда  он  попытался
поднять свою левую руку. Она не хотела подниматься. Немая и далекая. Поэтому
он поднял правую и потер неистово болевшую голову.
   Потом он вспомнил, зачем он бежал к вязу, и осмотрелся.
   Край Канала был, как кость, белый, и как струна в лунном  свете,  прямой.
Никакого признака ТОГО.., если когда-либо было ТО. Он  повернулся,  медленно
повернулся на триста  шестьдесят  градусов.  Бассей-парк  был  молчаливым  и
спокойным, как черно-белая  фотография.  Плакучие  ивы  тянули  свои  тонкие
красивые руки, и все что угодно могло стоять, вывернутое и безумное, под  их
укрытием.
   Эдди пошел, озираясь. Его ушибленное плечо болезненно пульсировало в такт
с сердцем.
   "Эддиииии,  -  стонал  ветер  в  деревьях,  ты  не  хочешь  меня  видеть,
Эддиииии?"
   Он чувствовал, как слабые пальцы трупа ласкают его шею. Он извивался, его
руки поднимались вверх. Когда ноги его соединились  вместе  и  он  упал,  то
увидел, что это просто легкий ветерок шелестит листьями ивы.
   Он снова встал. Он хотел бежать, но когда попытался это сделать, еще один
динамитный заряд вошел в его плечо,  и  вынудил  остановиться.  Он  каким-то
задним чувством преодолел свой страх. "Глупый маленький ребенок,  ты  просто
испугался отражения или, может быть, нечаянно уснул и видел плохой  сон",  -
уговаривал он сам себя. Хотя в действительности  было  совсем  не  так.  Его
сердце теперь билось так быстро, что  он  не  различал  отдельных  ударов  и
чувствовал, что скоро это выльется в страх. Бежать он не мог,  но  выйдя  из
ив, хромая, сделал несколько шагов.
   Он устремил глаза на уличную лампочку, которая  отмечала  главные  ворота
парка. Он направился туда, немного ускоряя шаг и  думая:  "Сейчас  я  возьму
налево, и все будет в порядке. Я возьму налево, и все будет в порядке. Яркий
свет, не страшно, в ночь, какое зрелище..."
   Что-то сопровождало его.
   Эдди слышал, как оно проходило через ивовую рощицу. Если бы он обернулся,
он бы увидел. Оно подходило. Он мог слышать  его  шаги,  какое-то  фырканье,
большие шаги, но он не смотрел назад, нет, он смотрел вперед на  свет,  свет
был о'кей, он просто продолжает свой полет к свету, он  был  уже  почти  что
там, почти...
   Запах - вот что заставило его посмотреть назад. Ошеломляющий  запах,  как
будто рыбу оставили гнить в большой куче, и  она  превратилась  в  скользкую
падаль на летней жаре. Это был запах мертвого океана.
   Теперь за гам не было Дорси; то было  Существо  из  Черной  Лагуны.  Рыло
Существа было длинное и плиссированное.  Зеленый  поток  выходил  из  черных
пастей, похожих на вертикальные рты в его щеках.  Его  глаза  были  белые  и
желейные. Его сплетенные пальцы заканчивались когтями, острыми  как  бритвы.
Его дыхание было пенящееся и глубокое, звук ныряльщика с плохим регулятором.
Когда оно увидело, что Эдди  смотрит,  его  зелено-черные  губы  сморщились,
обнажив огромные клыке в мертвой и свободной улыбке.
   Оно тащилось за ним, капая, и Эдди внезапно понял. Оно хотело утащить его
обратно в Канал, унести его в черноту подземного прохода Канала. Сожрать его
там.
   Эдди прибавил шагу. Натриевый свет на воротах приближался. Он мог  видеть
жучков и мотыльков  в  его  сиянии.  Мимо  прошел  грузовик,  направляясь  к
маршруту 2, водитель работал на большой скорости, и отчаявшийся,  испуганный
мозг Эдди пронзила  мысль,  что  тот  человек,  быть  может,  пьет  кофе  из
бумажного стаканчика и слушает по радио мелодию Бадди  Холли,  не  сознавая,
что менее чем в двухстах ярдах от  него  находится  мальчик,  который  через
двадцать секунд может быть мертв.
   Вонь. Ошеломляющая вонь. Доберется.
   Эдди перепрыгнул через парковую скамейку. Несколько  ребят  столкнули  ее
сегодня вечером, направляясь домой, чтобы успеть к комендантскому  часу.  Ее
сиденье высовывалось на дюйм-два из травы, одна тень от  зелени  перекрывала
другую, и сиденье было почти невидимо в завороженной лунной  темноте.  Конец
его ударил Эдди в бедро, вызвав отчаянную боль. Его ноги плелись за  ним,  и
он тяжело ступал по траве.
   Он посмотрел назад и увидел устремляющееся к  нему  создание.  Его  белые
яичные глаза блестели, его чешуйки капали слизью, жабры ходили вверх и  вниз
по его надутой шее, а щеки открывались и закрывались.
   - Кр! - прокаркал Эдди. Казалось, это единственный звук, который  он  мог
произнести - Кр! Кр! Кр!
   Он теперь полз, пальцы глубоко входили в дерн. Язык его свисал вниз.
   Через секунду перед тем, как мозолистые руки,  пахнущие  рыбой,  схватили
его за горло, успокаивающая мысль мелькнула в его голове: "Это  должно  быть
сон. Нет никакого настоящего Существа, нет настоящей Черной Лагуны,  и  даже
если бы была, она была бы в Южной  Америке  или  на  равнинах  Флориды,  или
где-то еще. Это только сон, и я проснусь  в  своей  кровати  или,  может,  в
листьях под насыпью, и я..."
   Жуткие руки обхватили его шею, и у Эдди вырвались  хриплые  звуки;  когда
Существо его перевернуло, крючки, которые отделились от этих  рук,  выводили
кровоточащие, как каллиграфия, знаки на его шее. Эдди уставился в  мерцающие
белые глаза. Он чувствовал, как перепонки между пальцами давят ему на горло,
словно стягивающие ленты живых морских водорослей. Его обостренный от  ужаса
взгляд отметил плавник,  что-то  наподобие  петушиного  гребня  на  согнутой
обшитой металлическим листом голове Существа.  Когда  руки  Существа  плотно
сжимались, лишая его воздуха, он даже смог увидеть, как белый свет натриевой
лампы  превратился  в  дымчато-зеленый,  как  будто  он  прошел  через   тот
перегородчатый главный плавник.
   -  Ты..,  ты..,  тебя  нет  -  задыхался  Эдди,  но  нечто  серое  теперь
приблизилось, и он смутно осознал, что оно достаточно реально, это Существо.
Оно, в конце концов, убивало его.
   И все-таки что-то рациональное осталось, до самого конца: когда  Существо
вонзило свои когти в мягкую плоть его шеи, когда  кровь  из  сонной  артерии
забрызгала чешую рептилии, руки Эдди  нащупали  на  спине  Существа  как  бы
застежку-молнию. Они упали, только когда  Существо  оторвало  ему  голову  с
низким удовлетворенным бормотанием.
   И тогда то, что видел Эдди, стало быстро изменяться во что-то другое.

4

   Не в состоянии уснуть, мучимый плохими снами,  мальчик  по  имени  Микаэл
Хэнлон встал едва рассвело в первый день летних каникул. Свет  был  бледный,
смешанный с низким плотным туманом, который часам к восьми поднимется,  сняв
обертку с прекрасного летнего дня.
   Но это потом. А сейчас день был серым и вставал тихо, как  кошка,  идущая
по ковру.
   Майк, одетый в вельветовые штаны, футболку и черные кеды, спустился вниз,
съел миску пшеничных хлопьев (на самом деле он не любил пшеничные хлопья, но
ему захотелось бесплатную  награду),  затем  вскочил  на  свой  велосипед  и
закрутил педали в направлении города, двигаясь  из-за  тумана  по  тротуару.
Туман все изменил: самые обычные предметы, например  пожарные  гидранты  или
надписи "Стоп" выглядели  как-то  таинственно-странно  и  немножко  зловеще.
Машины были слышны, но не видимы;  из-за  странного  акустического  свойства
тумана нельзя было понять, далеко они или близко, пока они  не  выкатывались
из тумана с призрачным ореолом влаги вокруг фар.
   Майк повернул направо на Джексон-стрит, проехав  мимо  Центра  города,  и
затем переехал на Майн-стрит по Пальмер-аллее  и  вскоре  проехал  дом,  где
будет жить взрослый. Он и не взглянул на него; это был маленький двухэтажный
жилой дом с гаражом и двориком.
   Он не вызвал никаких эмоций у проезжающего мальчика, который проведет там
большую часть своей взрослой жизни как владелец и единственный жилец.
   На Мейн-стрит он повернул направо и  поехал  в  Бассей-парк  просто  так,
катаясь и наслаждаясь тишиной раннего утра.  У  главного  входа  он  слез  с
велосипеда, поставил его на упор и пошел к Каналу.
   Он был уверен,  что  им  двигал  чистейший  каприз.  Разумеется,  ему  не
приходило  в  голову,  что  его  нынешний  маршрут  и  его  ночные   сны   -
взаимосвязаны; он даже не помнил точно, что это за сны, -  просто  за  одним
следовал другой, пока он не проснулся в пять утра, весь в поту, дрожащий,  с
мыслью, что он должен съесть завтрак и потом  прокатиться  на  велосипеде  в
город.
   Здесь, в Бассей-парке, в воздухе стоял запах, который  ему  не  нравился:
запах моря, соленый и старый. Конечно, он чувствовал его и раньше. В  ранних
утренних туманах в  Дерри  часто  ощущается  запах  океана,  хотя  побережье
находится в сорока милях. Но запах  этим  утром  казался  особо  насыщенным.
Почти опасным.
   Что то привлекло его внимание. Он наклонился и подобрал дешевый карманный
нож с двумя лезвиями. Кто-то сбоку вырезал инициалы Э.К. Минуту-другую  Майк
внимательно смотрел под ноги, затем положил его  в  карман.  Что  нашел,  то
храню, потеряю - плачу.
   Он осмотрелся.
   Здесь, рядом с местом, где он  нашел  нож,  лежала  опрокинутая  парковая
скамейка. Он поднял ее, установил железные опоры в отверстиях. За  скамейкой
он увидел Два углубления в земле. Трава выпрямилась, но эти углубления видны
были отчетливо. Они шли в направлении Канала.
   И была кровь.
   (птица помнить птица помнить пт) Но он не хотел помнить птицу  и  поэтому
отбросил эту мысль. Драка, вот и все. Один из них, должно быть, очень сильно
ударил другого. Это была убедительная мысль, которая его как-то не убеждала.
Мысли  о  птице  продолжали  возвращаться  -  птице,  которую  он  видел  на
чугунолитейном заводе Кичнера, птице, которую Стэн Урис так  и  не  нашел  в
своем справочнике по орнитологии.
   Прекрати. Просто уйди отсюда.
   Но вместо того, чтобы уйти, он пошел за этими углублениями в земле.  Шел,
и мысленно сочинял маленькую историю. Это была  история  убийства.  "Смотри,
вот этот ребенок. Поздно. На улице после комендантского часа. Убийца хватает
его. А как он избавляется от тела? Конечно, бросает его в Канал".  Прямо  по
Альфреду Хичкоку.
   Следы, по которым он шел, могли быть следами пары волочащихся ботинок или
спортивных тапочек.
   Майк вздрогнул и неуверенно осмотрелся. История как-то  очень  напоминала
реальность.
   А предположим, что не, человек сделал  это,  а  монстр.  Как  из  комикса
ужасов, или книги ужасов, или фильма ужасов, или (страшный сон) сказки,  или
нечто подобного.
   Он решил, что история ему  не  нравится.  Это  была  глупая  история.  Он
пытался выбросить ее из  головы,  но  она  не  уходила.  Ну  что  же?  Пусть
остается. Она  была  безмолвна.  Поездка  в  город  утром  была  безмолвной.
Исследование этих двух поросших травой углублений было  безмолвным.  У  отца
сегодня полно поденной работы. Он должен вернуться назад и начать работу,  а
когда наступит жара, надо скирдовать сено в сарае. Да, он должен  вернуться.
Именно это он и собирался сделать.
   Конечно. Хотите пари?
   Вместо того, чтобы возвращаться к  велосипеду,  сесть  на  него,  поехать
домой и начать свою поденщину, он пошел по  углублениям  в  траве.  Засохших
капель крови становилось все больше. Хотя не так много. Не так много, как  в
том месте около скамейки, где была примятая трава.
   Теперь Майк мог слышать Канал, текущий мерно и спокойно.
   Через минуту он увидел его бетонный край, вырисовывающийся в тумане.
   Здесь в траве было что-то еще. Бог ты мой, что за день находок! - говорил
его разум с сомнительной веселостью, а затем где-то закричала чайка, и  Майк
вздрогнул, опять вспомнив птицу, которую он видел в тот  день,  в  тот  день
нынешней весной.
   Что бы это ни было в траве, я даже смотреть не хочу. И это было верно, но
он был здесь и он уже наклонялся, чтобы увидеть, что это.
   Порванный клочок материи с каплей крови на ней.
   Опять закричала чайка. Майк  уставился  на  кровавый  обрывок  материи  и
вспомнил, что случилось с ним весной.

5

   В течение апреля - мая ферма Хэнлона каждый год  пробуждалась  от  зимней
спячки.
   Для Майка весна приходила  ни  тогда,  когда  под  окнами  маминой  кухни
появлялись первые крокусы, или когда дети приносили в школу всяких тварей, и
даже ни тогда, когда вашингтонские сенаторы начинали  бейсбольный  сезон  (и
весьма честно терпели поражение), а только тогда,  когда  отец  звал  Майка,
чтобы тот пом