лянула  на  него  своими  по-детски  голубыми  глазами,  и   Билл
почувствовал, что превратился в беспомощного кутенка. Возможно, тут  отчасти
сказалось выпитое вино - ведь он осушил целый кубок, - но,  так  или  иначе,
Билл  пребывал  в  настолько  потрясенном  состоянии,  насколько   позволяла
армейская закалка.
   И вот предмет его желаний принялся общаться с душой Билла, как говорится,
на тонком плане; самому же Биллу было от того ни  тепло  ни  холодно.  Ну  и
денек выдался! Билл стиснул в руке теплую ладонь Ирмы и задремал,  время  от
времени вставляя в платонический диалог раскатистое "хррр".

Глава 5

ПОХИЩЕНИЕ ИРМЫ

   Молния озарила залитую кровью местность.
   Раскат  грома  напоминал  отрыжку  бробдингнегского   великана,   которая
сопровождалась завываниями тысячи разъяренных кошек.
   Билл пришел в себя - не полностью - и увидел спагетти.
   Разноцветные макаронины сплетались в жгут, подрагивали, ныряли  в  утробы
гудящих и щелкающих машин. Иглились иголки, шкалились шкалы...
   - Частичное  обретение  сознания,  -  сообщил  визгливый  голос.  -  Блок
"альфа-V"!
   - Заглушить! - распорядился другой, похожий на царапанье мела по доске. -
Заглушить!
   - Уровень эндорфинов оптимальный. Пациент отказывается  терять  сознание.
Восприятие затуманено, но приближается к опасной черте!
   Билл застонал. Куда его,  черт  побери,  занесло?  Он  различил  пластины
нержавеющей стали, заляпанные бесформенными зелеными пятнышками. Фокус!  Ему
нужно сфокусировать зрение Где же, чтоб ей пусто  было,  хваленая  армейская
дисциплина?!
   - Ну так вкати дополнительную дозу, идиот!
   На голову Билла обрушилось нечто весьма тяжелое, и Герой Галактики  вновь
увидел звезды.
   Очнувшись вновь, Билл обнаружил, что его  голова  покоится  на  ароматных
коленях красавицы Ирмы. Девушка гладила волосы Билла и восторженно описывала
своих котят.
   - ..А еще Болванчик.  О,  этот  котенок  просто  обожал  царапаться.  Нам
пришлось обрезать ему коготки, после того как  он  выцарапал  глаза  бедному
крестьянину. Здорово, правда?
   Билл  повернул  голову  и  почувствовал  себя  вознагражденным   за   все
испытания. Его взгляду открылось  изумительное  зрелище:  над  ним  нависали
роскошные груди Ирмы, за которыми ничего не было видно, что, впрочем,  Билла
нисколько не заботило.
   Святые небеса! Неужели он в раю?! Невероятно! Немыслимо!  Какая  разница,
куда его забросило! Билл решил про себя,  что  это  место,  где  бы  оно  ни
находилось, на световые годы лучше любого другого, в которое он мог  попасть
с подачи армейского начальства.
   Влюбленные голубки, отчасти утолив палящую страсть, продолжали  ворковать
и попивать кристально чистое вино, всеми силами желая продлить  сей  краткий
миг вечности. В небесах сверкало эгейское  солнце,  заливая  светом  темное,
будто вино, море, а невдалеке возвышалась гора Олимп. Всякие духи  и  певцы,
танцоры и сатиры прыгали вокруг майских  шестов  или  развлекались  каким-то
иным способом. Свежий воздух, буколические сцены - словом, ни дать ни взять,
празднество в честь Бахуса.
   Билл не мог вспомнить, доводилось ли ему чувствовать себя счастливее, чем
сейчас. Правда, если соблюдать точность,  он  не  мог  вспомнить,  бывал  ли
счастлив вообще, но решил не вдаваться в такие подробности. Два или три часа
подряд он наслаждался солнцем,  ощущая,  как  тело  наполняется  оргоном,  а
налитые спермой глаза грозят вот-вот лопнуть от напряжения. Он расслабился и
радовался жизни, плененный могущественными чарами, которые сотворили здешний
климат, вино и сладострастная красотка, ни на мгновение не закрывавшая рта.
   Осчастливленный  солдат  и  не  подозревал,  что   счастье   -   увы!   -
недолговечно!
   Ирма предложила пройтись.
   Билл впервые в жизни столкнулся с такой женщиной. Она была очаровательным
существом, сотканным из ослепительных грез. Для него женщины ни в коей  мере
не  являлись  загадкой;  загадочность  подразумевала  способность  логически
мыслить, а  все  мысли  Билла,  какие  только  возникали  при  виде  женщин,
ограничивались   любострастием.    Единственное    исключение    составляла,
разумеется, его матушка. Он помнил ее достаточно смутно, однако был уверен в
доброте и  нежности  своей  родительницы,  хотя,  если  бы  Героя  Галактики
спросили почему, он бы затруднился с ответом. Воспоминания о детстве,  когда
все, возможно,  было  проще  и  лучше,  оказались  погребенными  под  глыбой
вызубренных назубок садистских  правил  армейского  устава  и  придавленными
вдобавок омерзительным жизненным опытом,  приобретенным  на  войне.  Тем  не
менее в сердце  Билла  оставался  уголок,  в  котором  гнездилась  любовь  к
матушке: каким-то образом ему удалось избегнуть  хирургической  операции  на
сердце, каковой подвергали всех без исключения солдат имперской армии.
   Да, он смутно припоминал те дни на Фигеринадоне-II,  когда  матушка  была
рядом, колыбельные, которые она пела  -  "Песенку  страстного  поросенка"  и
"Речка-речушка" -  хриплым  сопрано,  отчаянно  при  этом  фальшивя;  соевые
пирожные с орехами, которые она пекла в домашней самодельной атомной  печке,
той самой, что  однажды,  по  чистой  случайности,  прикончила  папашу.  Ему
вспоминались нежные  материнские  шлепки  и  уколы  шильцем;  тогда  матушка
застала Билла за чтением  "Потрясающих  трехмерных  историй",  а  ведь  была
суббота и мальчику полагалось  изучать  неокоранические  тексты,  "Изречения
Младшего Гения Зороастрийских  Набобов",  как  то  предписывалось  правилами
религиозного воспитания. Он припомнил исходивший от  матушки  запах  кислого
суркового йогурта, увидел как бы воочию прилипшие к ее усам и к торчащим  из
ноздрей волосам кусочки поданного к ужину кошачьего кебаба. Еще он вспомнил,
какой восхитительно голубой была  кожа  матушки  в  ту  пору,  когда  у  нее
возникали обычные затруднения с кровообращением. Бедная матушка! С нее вечно
что-нибудь падало, причем в самый неподходящий момент!
   Но отчетливее всего ему помнилось,  как  матушка  укладывала  его  спать,
когда у него случались колики. Она включала какую-нибудь музыку  погромче  и
поритмичнее и заставляла Билла танцевать до полного изнеможения, подбадривая
залпами из старого микроволнового пистолета, нагревавшими брюки на  заднице.
Когда же она наконец  позволяла  сыну  опустить  головку  на  подушку,  Билл
засыпал, как правило, мгновенно.
   Да, милая матушка сильно отличалась ото всех других женщин, а потому Билл
бережно хранил  в  памяти  -  в  выжженных  дотла  нейронных  банках  своего
скукоженного  серого   вещества   -   немногочисленные   уцелевшие   обрывки
воспоминаний о доброй и ласковой родительнице.
   Другие женщины?
   Ну разумеется! Ведь ему приходилось иметь дело с работающими по  лицензии
потаскухами. Билл редко поднимался выше уровня "два доллара за две  минуты",
на что, впрочем, ни капельки не обижался. Правда,  время  от  времени  он  с
мимолетным вожделением во взгляде посматривал на мужественных солдаток,  но,
поскольку те носили алюминиевые лифчики и кольчужные трусики, а также  брили
головы, чтобы легче было имплантировать сигнальные  элементы,  он  с  трудом
воспринимал их как женщин. Кстати говоря, слишком многие солдаты из тех, что
пытались завести с этими дамочками близкое знакомство, оказывались в итоге с
перегоревшими предохранителями плотских утех. Потом была еще Мета.  Но  даже
Мету, с ее  выпирающими  во  все  стороны  принадлежностями  женского  пола,
высокооктановой сексуальностью  и  90-процентной  феромонизацией  организма,
едва ли можно было причислить к истинным женщинам.
   А вот Ирма явно принадлежала к числу последних.
   Она была не столько  истинной,  классической  женщиной,  сколько  идеалом
женственности. Ласковая и нежная, игривая, как котенок,  порой  язвительная,
однако способная слушать с разинутым ртом, стоит  только  заговорить  о  чем
угодно; большие и круглые голубые глаза, в которые можно упасть и утонуть, -
этакое озеро благоговения и изумления. Билл кашлянул, сплюнул, пустил слезу,
опьяненный не только вином, которого выпил целый кубок, но и ароматами Ирмы,
что  исподволь  перетекали  один  в   другой,   зачарованный   ее   изящными
телодвижениями и легкими прикосновениями пальчиков к его накачанным мышцам.
   Билл об этом,  в  общем-то,  не  догадывался,  однако  обстоятельства,  в
которых он очутился, угрожали его солдатскому благополучию куда сильнее, чем
Смертоносная Колесница Эфира или Испепеляющий Космический Луч, которые могли
наслать или направить на Героя Галактики гнусные чинджеры.
   Билл влюбился!
   Они с Ирмой взялись за руки.
   Они разговаривали друг с дружкой как малые  дети  (Билл,  правда,  быстро
спасовал, поскольку с детским языком у него были некоторые затруднения -  он
до того пока просто не дорос).
   Они поведали друг другу свои сокровенные желания.  Ирме  хотелось  нового
котенка, а Биллу - бутылочку "Старого горлодера".
   Они гуляли, наслаждаясь весенней свежестью, а над ними щебетали в  листве
олив попугайчики, ворковали под ногами голуби, издававшие  иногда,  если  на
них наступали, сдавленные вопли.
   Голуби выглядели чрезвычайно аппетитно, и Билл охотно поджарил бы  одного
себе на обед, будь у него бластер. Он  попробовал  было  схватить  очередную
птичку, поймал и свернул бы той шею, когда бы не мольбы шокированной Ирмы.
   - Но я же голоден! - заявил Билл достаточно, надо признать,  раздраженно.
- Чем вы тут, ребята, питаетесь?
   - Как чем? Конечно, амброзией!
   Билл посмотрел на голубя, который трепыхался у него в руках,  а  затем  с
подозрением взглянул на Ирму. Ему вспомнилась отвратительная  переработанная
пища,   которой   кормили   на   борту   флагмана   имперского   космофлота,
"Божественного кормчего", и он передернулся от  омерзительных  воспоминаний,
что забулькали и запузырились в его памяти. Он держит в руке свежее мясо,  а
Ирма пристает со своими сомнительными доводами!
   - Амброзия такая вкусная! - проговорила девушка.
   - Слушай, а там что, радуга? - спросил Билл, тыча пальцем.
   - Где? - Ирма повернулась и устремила взгляд  вдаль.  Билл  ловко,  одним
движением, запихнул голубя  себе  за  пазуху  -  на  случай,  если  амброзия
окажется чем-нибудь вроде корабельной похлебки.
   - Не вижу никакой радуги, - сказала Ирма, взглянула на Билла и озадаченно
взмахнула длинными ресницами. - А где голубь?
   - Что? А, улетел. - Билл стиснул руку девушки. - Милая, давай забудем про
всяких там голубей и займемся более приятными вещами. Может,  пройдемся  вон
дотуда?
   Он разумел чудесный овражек посреди поля, этакую лощинку, по дну  которой
наверняка бежал с веселым журчанием  ручеек.  Намерения  Билла,  разумеется,
были в высшей степени  неблагородными.  Они  выпьют  вина  из  кувшина,  что
болтается на козлиной шкуре, которую где-то раздобыла  Ирма,  он  не  станет
жадничать и поделится с  подружкой,  чтобы  та  слегка  захмелела.  А  потом
предложит искупаться: и не придерешься - развлечение ведь невинней некуда. А
когда  Ирма  увидит  его  мужские  достоинства  и  ее  женские  соки  начнут
смешиваться с вином - вот тогда она превратится в игрушку, которой он  волен
будет распоряжаться, как ему заблагорассудится. Какой шикарный  план!  Какая
блестящая идея!
   Однако, едва они приблизились к  краю  лощины  (по  дну  которой,  как  с
интересом убедился Билл, и впрямь струился  бормочущий  ручеек),  послышался
душераздирающий визг, который в мгновение ока разорвал очарование пейзажа на
кусочки, словно учитель царапнул когтями по трехмерной школьной доске.
   -  Взииииииии!  -  омерзительный  звук,  казалось,  заполнил  собой   всю
Вселенную. Как ни странно, если прислушаться, за ним  можно  было  различить
некую ритмичную музыку.
   - Что это, черт побери, такое? - удивился Билл.
   - Ой, мамочка! - проговорила Ирма с покорностью в голосе и  поглядела  на
небо. - Не стоило нам выходить на открытое место. Я совсем забыла, что Зевсу
не терпится удовлетворить свою похоть и осквернить мои девические чресла.
   И не только Зевсу, подумал Билл. Но  какая  связь  между  Зевсом  и  этим
наишумнейшим шумом?
   Он запрокинул голову и в тот же миг задрожал всем  телом  от  накатившего
волной страха. В поднебесье, заслоняя собой солнце, парила гигантская птица.
Она быстро снижалась, роняя на землю лепешки размером каждая с грейпфрут. На
шее у птицы висели громадные громкоговорители, которые и  создавали  шумовое
оформление, напоминавшее свару в обезьяньем питомнике.
   Минутку! А не национальный  ли  это  фигеринадонский  гимн?  "И  блаженно
лобзаем императорский палец. Фьюить!" Нет,  не  то.  Архаическое  сокровище,
песенка, которую пели на заре времен; ее исполнял Элвис Дрязгли.
   - Боги! - воскликнул Билл. - Что происходит?
   - Ты видишь перед собой Рокера! - провозгласила Ирма. - Билл, пожалуйста,
не отдавай меня ему. Будь моим героем!
   Билл напряг могучие мышцы и изготовился к схватке:  оскалил  свои  весьма
внушительные клыки,  сжал  кулаки,  принял  боевую  позу  и  застыл,  ожидая
удобного момента, чтобы прорычать вызов.
   Внезапно он увидел  острые  серповидные  когти,  жуткий  изогнутый  клюв,
огромные черные глаза, в которых притаилась смерть...
   Билл развернулся и опрометью кинулся прочь.
   - Билл! - взвизгнула покинутая Ирма. - Билл, не бросай меня!
   Герой Галактики и не подумал остановиться. Правда, он оглянулся на  бегу,
но только затем, чтобы проверить, преследует ли его  Рокер.  К  счастью  для
Билла, исполинская птица сосредоточила  все  свое  внимание  на  беззащитной
Ирме. Она мерно взмахивала крыльями, и  в  лицо  Биллу,  будто  отвесив  ему
пощечину, ударил  поднятый  ими  ветер.  Рокер  стиснул  девушку  когтистыми
лапами, разодрав в клочья прозрачное шелковое платьице, затем  клекотнул  и,
под завывания Элвиса, устремился с девушкой ввысь. Поднявшись в небо,  птица
полетела к видневшимся вдалеке горам, а над землей заклубилась пыль.
   Билл, который наблюдал за происходящим разинув рот, закашлялся.
   Страх постепенно схлынул, на смену ему пришло глубокое сожаление.
   По щеке Билла сползла одинокая скупая слеза, перетекла на губу, а  оттуда
- на клык, где смешалась со слюной и плюхнулась на копыто.
   Невосполнимая потеря!
   Надежды на энтузиастический секс вспорхнули и унеслись вослед  похищенной
Рокером Ирме.
   - Эй! - произнес кто-то за спиной Билла.
   Билл обернулся и увидел  того  самого  сатира,  который  не  столь  давно
выдавал себя за женщину. Сатир задумчиво глядел на него.
   - Между прочим, меня зовут Брюс, - представился сатир  и  протянул  руку.
Ошарашенный Билл ответил на рукопожатие.
   - Что... Что это такое было?
   - Да, у нас, у мифических существ, тоже хватает проблем. Сам  видишь,  мы
не только пьем нектар,  лопаем  амброзию  и  трахаемся  с  кем  попало.  Тут
полным-полно всяких чудовищ,  которые,  если  не  поостеречься,  мигом  тебя
сожрут вместе с потрохами. Лишь на прошлой неделе профсоюз наконец-то припер
беднягу Геракла и заставил его выплюнуть всех, кого он успел  проглотить.  -
Сатир по имени Брюс  задрожал  от  страха  и  пустил  довольно-таки  вонючие
козлиные ветры. - Та птичка, о  которой  ты  спрашиваешь,  -  Зевсов  Рокер.
Старина Зевс правит богами; он с давних пор все  порывался  внедриться  Ирме
промеж ляжек. Однажды притворился лебедем, но Ирма чуть не свернула ему шею.
Похоже, вы, ребята, вышли на открытое место.
   - Куда ее унесли? - спросил Билл, который вдруг понял, что никакая другая
женщина не сможет удовлетворить его желания так, как Ирма.
   - О! На макушку Олимпа, во дворец богов. - Брюс, по-видимому, лишь теперь
заметил, как вздулся комбинезон Билла. - Эй, приятель, у тебя там лютня  или
ты просто рад нашей встрече?
   - Чего? А... Это голубь. Я нашел его в поле и подобрал  на  случай,  если
мне захочется перекусить. - Билл вынул голубя из-за пазухи и  с  отвращением
убедился, что птичка за время заточения успела  задохнуться.  Он  беспомощно
уставился на обмякшее тельце, с которого, одно за другим, осыпались на землю
перышки.
   - Иск! - йекнул Брюс, судорожно сглотнул и попятился. - Ты ведь не...
   - Не что?
   - Дружище, ты вляпался в дерьмо? - Сатир выпучил глаза, и  они  сделались
похожими на греческие оливки. Он поглядел на Билла из-под ниспадавших на лоб
салатообразных волос. - Ты прикончил Небесного Голубя, и... - Налетел ветер,
хрипло прогрохотал гром. - И вот они летят! Елки-палки, я совсем забыл,  что
они имеют на меня зуб! Я как-то сподобился подменить их подменыша...
   - Ты о ком? - не понял Билл.
   - О фурах, приятель. О фурах-эвме-трах-тарарахнидах!
   Не попрощавшись, сатир  развернулся  и  поскакал  галопом  в  направлении
оливковой рощи. Однако он успел преодолеть от  силы  десяток  ярдов:  воздух
распорола  ослепительная  молния,  разорвала  напополам,  словно   расщелина
Судьбы. Она угодила точно в сатира, поразила его  в  задницу  и  спалила  на
месте. Когда дым развеялся,  стало  видно,  что  Брюс  превратился  в  кусок
свежеподжаренного мяса.
   Ошеломленный Билл огляделся по сторонам в поисках того,  кто  метнул  эту
грозную огненную стрелу, и увидел третью по счету из тех вещей, что  изумили
его пуще всего на свете (что  касается  первой  и  второй,  о  них  разговор
впереди).
   Над землей парил облачный, клубящийся, насыщенный электричеством  остров,
на котором восседали три весьма суровые на вид девицы  в  строгих  костюмах.
Каждая держала в одной руке кейс, а в другой - по экземпляру  "Межпланетного
манускрипта" и "Галактической сметки".
   - Ты! - рявкнула одна  из  девиц.  Облако  разразилось  молнией,  которая
прошмыгнула между ног Билла и обуглила землю  в  каком-нибудь  ярде  от  его
задницы. - Отойди подальше и поцелуй напоследок семейные драгоценности!
   С анатомической точки зрения, это была сущая нелепица, однако  Билл  счел
за лучшее исполнить приказ, ибо в воздухе  все  еще  витали  запахи  жареной
козлятины и чеснока, напоминавшие о судьбе несчастного Брюса.
   - Сдаюсь! - взвизгнул он. - Я стою на месте! Только не испепеляйте меня!
   Девицы пошептались, потом одна из них  свесилась  с  облака  и  принялась
разглядывать Билла. Ее лицо выражало отвращение с примесью  подозрительности
и гнева.
   -  Я  зовусь  Гименестра,  предводительница  фур,  что  покровительствуют
Небесным Голубям. Наши мистические иглы указывают  им,  куда  лететь  и  где
приземляться. У нас имеются все основания  полагать,  что  одного  из  наших
питомцев постигла ужасная участь! Ведомо ли тебе о том, смертный?
   - Никак нет. - Билл состроил гримасу  и  постарался  не  слишком  заметно
переложить дохлого голубя за спину. - Я ничего не знаю!
   Вторая фура тоже свесилась с облака и устремила взгляд вниз - Меня  зовут
Вульвания. Мнится ли мне, или же я воочию лицезрею птичьи перья вокруг  того
места, где воздымается сей смертный?
   - Гм-м, - пробормотал Билл. - Мы с Брюсом.., э-э... Да, мы с ним  дрались
подушками. Точно! Так оно и было! Третья фура уставила на него свой перст.
   - Мое имя  -  Г-спотстра.  Поведай,  смертный,  что  ты  таишь  за  своим
седалищем?
   - А? А-а... Ой, откуда он  взялся?  -  Билл  повертел  в  руках  мертвого
голубя, который  страдальчески  поник  головой  и  опустил  крылья.  Как  ни
странно, над глазами птицы вдруг появились метки в форме буквы "X". - Ах да!
Брюс... Помните такого? Ну, сатир, которого вы изжарили на месте?  Так  вот,
он попросил меня подержать пташку. А старина  Брюс  неплохо  пахнет,  верно?
Слушайте, дамочки, у вас часом не найдется кусочка лимона и краюхи хлеба?
   - Лживый самец! - взревела Гименестра, и земля под ногами Билла  заходила
ходуном. - Все вы одним миром мазаны! Ты лишил  жизни  Небесного  Голубя!  О
горе! Смертный, готовься к смерти!
   Вновь загрохотал гром и засверкали молнии.  Фуры  посовещались.  Судя  по
всему, решение, к которому они пришли,  не  сулило  Биллу  ничего  хорошего