аждым выстрелом пистолет в руке задирается все выше. Джошуа
пронзительно завизжал у нее под ухом. Она прижала его покрепче и окликнула:
   - Джули?
   Позади снова прогремел выстрел. Кейт бросилась к двери и на фоне огня  из
кухни увидела, что трое мужчин в черном пытаются справиться с Томом. Ружья у
него в руках не было. Не  успела  она  и  рта  раскрыть,  чтобы  заговорить,
завопить или зарыдать, как  он  крикнул:  "Беги,  Кэт",  а  потом  вся  куча
борющихся тел упала на пол.
   Что-то зашевелилось в гараже, но Кейт не могла определить,  была  ли  это
Джули. Один из мужчин в черном потянулся к ее пистолету.
   Кейт выстрелила три раза, темный силуэт пропал, а на его  месте  появился
другой. Она прицелилась прямо в белое лицо, убедилась, что  это  не  Том,  и
выстрелила еще два раза.  Лицо  дернулось  и  исчезло,  будто  его  смахнула
невидимая рука.
   Двое других  поднялись  с  пола.  Тома  среди  них  не  было.  Из  гаража
показалась мужская рука. Кейт подняла пистолет и нажала на  курок.  Раздался
лишь щелчок бойка. Тяжелая рука вцепилась ей в лодыжку.
   - Том! - всхлипнула она, затем обхватила Джошуа обеими руками и бросилась
в разбитое окно.
   Кейт тяжело упала на клумбу, чувствуя, что  у  нее  перехватило  дыхание.
Ребенку не хватало духу даже на крик. Она быстро поднялась и помчалась через
двор за гараж, чтобы добраться до осин возле подъездной дорожки.
   Двое в черном загородили ей дорогу. Кейт резко затормозила,  развернулась
и побежала к балкону и дверям на нижний этаж.
   У дома стояли еще три черных фигуры. Пламя окрашивало окна бывшей детской
в оранжевый цвет. Ни Тома, ни Джули не было видно.
   - Боже милостивый,  -  прошептала  Кейт,  пятясь  к  краю  утеса.  Джошуа
негромко плакал. Она поддерживала ему затылок свободной рукой.
   Пять фигур приближались к ней, пока не обступили ее полукругом,  вынуждая
отходить назад. Во внезапно наступившей тишине  Кейт  слышала  потрескивание
огня и тихое журчание воды в шестидесяти футах внизу.  -  Том!  -  закричала
она. Но ответа не было.
   Один из мужчин шагнул  вперед,  и  Кейт  узнала  бледное,  жестокое  лицо
ночного визитера. Он почти печально покачал головой и потянулся за Джошуа.
   Кейт резко развернулась и приготовилась прыгать, думая лишь  о  том,  как
своим телом смягчить падение Джошуа, и надеясь упасть в кусты.  Она  сделала
шаг в пустоту...
   Ее оттащила назад рука в перчатке, вцепившаяся ей в волосы. Кейт  кричала
и царапалась свободной рукой. Кто-то вырвал у нее ребенка. Она издала  звук,
больше похожий на стон, чем на  крик,  повернулась  лицом  к  нападавшему  и
попыталась укусить его.
   Человек в черном подержал ее какое-то мгновение на вытянутой  руке.  Лицо
его оставалось бесстрастным. Потом он отвесил ей тяжелую затрещину,  ухватил
покрепче за волосы, раскрутил ее, поднял и швырнул далеко через край утеса.
   Кейт  ощутила  какое-то  совершенно  дикое  возбуждение,   пролетая   над
верхушками деревьев, освещенных пламенем. "Я могу схватиться за  ветку!"  Но
падение было слишком стремительным, и паника охватила ее, когда  она  летела
вниз головой сквозь заросли  ветвей,  которые  рвали  ее  одежду,  раздирали
плечи.
   Потом она ударилась обо что-то более твердое, чем ветка, и руку  пронзила
адская боль.
   А потом она уже ничего не чувствовала.

Сны крови и железа

   Враги  всегда  недооценивали  меня.  И  им  всегда  приходилось   жестоко
расплачиваться за это.
   Свет, проникающий сквозь небольшие окна моей спальни, придает ей  осенний
вид, когда перемещается по шероховатой белой стене, по широким половицам, по
смятому покрывалу на моей кровати. По моей тюрьме.
   Я умираю здесь уже много лет, целую вечность. Они  перешептываются  между
собой, думая, что я не слышу тревоги в их голосах. Я  знаю  о  существовании
некоторых трудностей с церемонией передачи Власти -  Церемонией  Посвящения.
Они боятся сказать мне об этих трудностях; боятся расстроить меня и ускорить
уход в небытие. Они боятся, что я умру до Церемонии.
   Не думаю. Привычка жить, какую бы боль это ни  причиняло,  не  так  легко
исчезает после стольких веков. Я не могу больше ходить, едва  шевелю  рукой,
но мое проклятое тело продолжает попытки самовосстановления,  хоть  я  и  не
участвовал в Причастии после  возвращения  домой  более  полутора  лет  тому
назад.
   Наверное, я скоро спрошу, о чем эти разговоры шепотом, что  за  тревожная
суета вокруг. Наверное, это снова мои враги поднимают голову. А враги всегда
недооценивали меня.
   Мое правление  началось  в  августе  1456  года,  и  церемония  коронации
проходила в соборе Тырговиште, в том городе, где  правил  мой  отец.  Я  сам
придумал себе титул: "Князь Влад, Сын Влада Великого, Суверен  и  Властитель
Угро-Валахии и Герцогств Амлас и Фэгэраш". После моего побега от султана и в
знак признания моего союза с боярами Трансилъвании Янош Хуньяди  решил,  что
будет мудро с его стороны организовать возвращение Дракулы на трон.
   Поначалу мой голос звучал мягко, умиротворяюще.  В  письме,  адресованном
мэру и членам городского совета Брашова через месяц после моего  восхождения
на престол, я воспользовался изысканнейшей латынью, обращаясь к  ним  как  к
"honesti viri, fratres, amid et  uisini  nostri  sinceri",  то  есть  как  к
"честным  мужам,  братьям,  друзьям  и  добрым  соседями.  Через  два   года
большинство жирных бюргеров будут извиваться на кольях, куда я их посажу.
   Мне приятно, что даже бездна минувших лет не стерла  из  моей  памяти  то
пасхальное воскресенье года 1457-го. Я пригласил бояр с женами  -  тех,  что
считали, будто я правлю по их милости, - на великий праздник  в  Тырговиште.
После пасхальной службы мои гости проследовали в зал, где для них и  их  жен
стояли столы с изысканнейшими яствами. Я позволил им  закончить  пир.  Потом
появился сам, верхом, сопровождаемый сотней  преданнейших  воинов.  Это  был
чудесный весенний день, гораздо теплее обычного.  Небо  было  синим,  ужасно
синим. Я помню, как бояре приветствовали меня, как их жены махали кружевными
платочками, а дети забирались на  плечи,  чтобы  получше  разглядеть  своего
благодетеля. В ответ на их приветствия я снял шапку с перьями. Этого сигнала
ждали воины.
   Самых старых бояр с женами я приказал посадить на колья, установленные за
городской стеной в то время, как ничего не подозревавшие  глупцы  находились
на службе. Этот вид казни не являлся  моим  изобретением  -  иногда  к  нему
прибегал мой отец, - но после того дня я стал известен под именем Влад Цепеш
- Влад Прокалыватель. Не могу сказать, чтобы мне не нравился этот титул.
   В то время, как пожилые бояре и их  жены  еще  извивались  на  кольях,  я
погнал толпу бояр покрепче к своему замку на реке Арджеш, милях в пятидесяти
от города. Слабые не выдержали трехдневного перехода без пищи, но в них я  и
не нуждался. Оставшихся в живых - самых сильных  -  я  заставил  отстраивать
Замок Дракулы.
   Замок  был  старым  и  заброшенным,   с   полуразрушенными   башнями,   с
обвалившимися стенами. Я набрел на него и  прятался  здесь,  когда  спасался
бегством от султана и Хуньяди, и тогда же на этом месте решил отстроить  его
уже как Замок Дракулы, который станет моим гнездом и последним прибежищем.
   Местоположение замка было  превосходным:  на  высоком  уступе  над  рекой
Арджеш, прорезавшей глубокое ущелье из Валахии через  горы  Фэгэраш  до  юга
Трансильвании. Через Арджеш  к  замку  вела  единственная  дорога  -  узкая,
опасная даже в лучшее время года, легко защищаемая. Никакой неприятель -  ни
турок, ни христианин - не сможет незамеченным проникнуть ко мне.
   Но сначала его надо восстановить.
   Вдоль реки  были  построены  печи  для  обжига  кирпичей,  и  оттуда  они
подавались вверх от мужчины к мужчине или от  женщины  к  женщине  по  живой
цепочке, состоявшей из бояр-рабов, вызывавших изумление у  местных  крестьян
своим видом, поскольку  на  них  все  еще  оставались  лохмотья  праздничных
боярских нарядов.
   Под моим руководством на этих древних сербских развалинах были  отстроены
пять башен, две из которых возвышались над высшей точкой горы, а три  прочие
находились пониже, с северной стороны. И без того толстые стены стали  вдвое
толще за счет кирпича и камня, чтобы выдержать самый мощный обстрел турецких
пушек. Наружные  стены  имели  не  менее  восьмидесяти  футов  в  высоту,  а
поскольку они являлись продолжением утеса, то казалось,  что  замок  окружен
сплошной  тысячефутовой  стеной.  Центральные  внутренние  дворы  и  донжоны
уместились в пространство между огромными башнями, согласуясь с неровностями
вершины утеса, имевшей в самом широком месте не больше сотни футов. Огромный
земляной вал протянулся от южной стороны скалы, и лишь деревянный мостик вел
от того вала до  привратной  башни.  Центральная  часть  моста  всегда  была
поднята и сконструирована таким образом,  чтобы  не  только  опускаться  для
прохода в замок, но и сбрасываться в ущелье внизу при обрубании двух толстых
канатов.
   Посреди Замка Дракулы я  заставил  нескольких  невольников-бояр  углубить
колодец, чтобы он опускался на тысячефутовую глубину до  подземного  притока
Арджеша. Этот невидимый глазу поток прорезал в  скале  полости,  и  я  велел
устроить из того колодца подземные ходы до пещер,  выходивших  к  Арджешу  в
тысяче футов ниже по течению. Даже в наши дни, как мне рассказывали, местные
крестьяне называют пещеры вдоль реки pivnita, или  "подвал".  Воистину,  все
эти подземные ходы, подземные части башен, пещеры и  пыточные  камеры  можно
было назвать "подвалом" Замка Дракулы.
   Немногие из бояр дожили до окончания продолжавшихся четыре месяца  работ.
Я приказал посадить их на колья  рядами  на  утесах,  выходивших  в  сторону
деревни.

***

   Летом 1457 года я перешел Карпаты по перевалу близ Брана. Хуньяди завяз в
жестокой битве с турками под Белградом, но у меня оставались и другие долги.
На равнине  вблизи  Тырговиште  я  атаковал  отступавшее  войско  Владислава
II,убийцы моего отца. Я разгромил его одной атакой. Когда он молил о пощаде,
я вогнал ему снизу в подбородок меч, который пронзил его  мозг  и  вышел  из
темени. Его череп я вывесил до конца лета на  вершине  самой  высокой  стены
Тырговиште. Об этом слагали песни. Я испил Причастие из обезглавленного тела
Владислава.

***

   Имя моим врагам - легион. С самого начала  я  знал,  что  должен  каждому
внушить уважение и страх, если хочу выжить.
   В ту зиму генуэзские посланцы при моем дворе сняли шляпы, но оставили  на
головах скуфейки. Когда я вежливо поинтересовался,  почему  они  остаются  в
моем присутствии с покрытой головой, один из них ответил: "Таков наш обычай.
Мы не обязаны снимать скуфейки ни при каких обстоятельствах и ни перед  кем,
будь это сам султан или император Священной Римской империи".
   Я помню, как рассудительно покивал.
   "По правде говоря, мне хотелось бы  признать  ваш  обычай",  -  сказал  я
наконец. Посланцы заулыбались и поклонились, так  и  не  сняв  скуфейки.  "И
усугубить его", - добавил я, Я  кликнул  стражников,  выбрал  самые  длинные
гвозди, что только нашлись, и велел вбивать их по кругу, по краям скуфейки в
череп  каждому  визжащему  посланцу.  По  первому   гвоздю   я   вбил   сам,
приговаривая, как  молитву:  "Смотрите,  как  Влад  Дракула  усугубляет  ваш
обычай".

***

   Ко мне привели женщину, нарушившую мой указ, предписывавший всем  девицам
княжества сохранять  девственность  до  получения  позволения  владетельного
князя лишиться ее. Я выбрал железный штырь длиной пять футов  и  держал  его
над огнем, пока он не раскалился докрасна. В то время как за мной  наблюдали
присутствовавшие на  ужине  гости,  в  том  числе  и  послы  шести  соседних
государств, я ввел докрасна раскаленный  штырь  во  влагалище  той  женщине,
дальше, через ее внутренности, продолжая вести  его,  пока  он  не  вышел  в
разинутый в вопле рот.

***

   Я укрепил остров Снагов к северу от деревни Бухарест, расширив и достроив
находившийся там древний монастырь. В центральном зале я велел выложить  пол
из квадратных плит красного и черного цвета в шахматном порядке. Потехи ради
я приказал группе придворных бегать по этому полу, в то  время  как  оркестр
играл быструю мелодию, а воины окружили зал  по  периметру,  выставив  копья
внутрь, чтобы никто не сбежал. Каждый из придворных должен был выбрать  себе
одну плиту.
   К концу мелодии я опустил тяжелый рычаг; несколько плит откинулись  вниз,
открывая  кричащим  придворным  путь  в  ловушку,   на   дне   которой,   на
тридцатифутовой глубине, торчали  заостренные  колья.  Почти  пять  столетий
спустя, в 1932 году, один мой приятель-археолог  прислал  мне  фотографии  с
раскопок на острове Снагов:  еще  видны  были  остатки  кольев,  еще  лежали
сложенные ровными рядами черепа.
   На третью зиму после восстановления Замка Дракулы одна из  моих  наложниц
заявила о своей беременности, надеясь  получить  преимущество  перед  своими
товарками. Заподозрив, что она лжет, я предложил ей подвергнуться испытанию.
Когда она отказалась, я велел привести ее в главный зал, где  собрался  весь
двор. Она клялась в любви, уверяла,  что  сожалеет  о  своей  ошибке,  но  я
приказал телохранителям приступать. Они  распороли  ей  чрево  от  лобка  до
грудины, отвернув в стороны мышцы, и плоть, пока она извивалась, еще живая.
   "Засвидетельствуйте все это! - кричал я в смотревшие на меня белые  лица.
Слова мои эхом отдавались в каменных стенах. - Пусть весь мир видит, где был
В лад Дракула!"

Глава 19

   Боль Кейт осознала раньше, чем что бы то ни было.  Она  не  понимала  кто
она, где она и  почему  мир  состоит  лишь  из  бесчисленных  клинков  боли,
вонзающихся в тело.
   Она поднималась с огромной глубины, вспоминая воду поверх лица на  дне..,
на дне чего?., после падения, казавшегося единственным, что она  помнила  из
предыдущей  жизни.  Она  вспомнила,  как  вынырнула  из  воды,  как   начала
карабкаться вверх, волоча за собой поврежденную левую руку, пробираясь через
грязь, крапиву, раскрошенную труху осины, колючий пиньон...
   "Я помню огонь. Я помню запах пожарища. Я помню  другие  тела  при  свете
санитарных и пожарных машин..." Кейт судорожно глотнула воздух  и  очнулась,
ошеломленно моргая. Белый потолок. Белая кровать. Вмятый мешочек действующей
капельницы. Белые стены и серые медицинские мониторы.
   Отец О'Рурк наклонился поближе и  коснулся  ее  неповрежденной  руки  над
пластиковым браслетом капельницы.
   - Все хорошо, - шепнул он.
   Кейт попыталась что-то сказать, но обнаружила, что язык совсем пересох, а
губы сильно опухли. Она отчаянно замотала головой из стороны в сторону.
   На  бородатом  лице  священника  промелькнула  обеспокоенность,  а  глаза
подернулись печалью.
   - Все хорошо, Кейт, - снова прошептал он. Она  опять  мотнула  головой  и
провела языком по губам. С таким же успехом можно было попытаться говорить с
набитым ватой ртом, но ей все же удалось издать какие-то звуки.  Нужно  было
успеть кое-что объяснить О'Рурку, прежде чем снова провалиться в забытье под
наплывом боли и лекарств.
   - Нет, - прохрипела она после долгих усилий.
   О'Рурк обхватил ладонями ее здоровую руку. Она попыталась  повернуться  и
услышала, как капельница задребезжала на стойке.
   - Нет, не хорошо. Не хорошо. О'Рурк кивнул, продолжая сжимать ее руку. Он
понял. Кейт перестала сопротивляться и позволила водовороту затянуть себя на
дно.

***

   Молодой детектив - лейтенант Петерсон, как вспомнила  Кейт,  несмотря  на
пелену от боли и лекарств, - пришел  утром.  Сержант  постарше  с  печальным
лицом остался стоять у двери, а лейтенант уселся в  пустовавшее  кресло  для
посетителей.
   - Миссис Нойман, - обратился детектив.  Он  жевал  мятную  жвачку,  и  ее
щелканье на зубах напомнило Кейт звук, который издавала ее левая рука, когда
она карабкалась вверх прошлой ночью "Нет, позапрошлой, - поправила она себя,
собрав все силы, чтобы сосредоточиться.  -  Сегодня  суббота.  Был  четверг,
когда закончилась твоя жизнь. Сегодня же суббота".
   - Миссис Нойман? Вы не спите? Кейт кивнула.
   - Вы можете разговаривать? Вы меня понимаете? Она снова кивнула.
   Лейтенант облизнул губы и оглянулся на сержанта, который задумчиво  стоял
у двери.
   - Тогда, миссис Нойман,  у  меня  к  вам  несколько  вопросов,  -  сказал
лейтенант, открывая небольшой блокнот.
   - Доктор, - произнесла Кейт. Он поднял брови.
   - Вы хотите, чтобы я позвал доктора? Вам нехорошо?
   - Доктор, - повторила Кейт, скрипя зубами из-за боли в челюсти и  шее.  -
Доктор Нойман.
   Лейтенант слегка закатил глаза и щелкнул шариковой ручкой.
   - Хорошо.., доктор Нойман, не расскажете ли мне, что произошло в  четверг
вечером?
   - Вы расскажите, - проскрипела Кейт.
   Лейтенант уставился на нее.
   Она перевела дух. Прошло несколько часов после последнего укола, и сейчас
все тело пронзала неимоверная боль.
   - Скажите мне, что произошло, -  проговорила  она.  -  Том  погиб?  Джули
погибла? Ребенок погиб? Лейтенант поджал губы.
   - Миссис  Нойман..,  сейчас  мы  должны  сосредоточиться  на  том,  чтобы
выяснить некоторые подробности, необходимые  для  расследования.  Вам  нужно
постараться выздороветь. Скоро должен прийти ваш знакомый священник, отец..,
как там его..
   Кейт схватила лейтенанта за запястье  здоровой  рукой  с  поразившей  его
силой.
   - Том погиб? - проскрежетала она. - Джули погибла? Ребенок погиб?
   Петерсону пришлось помогать себе второй рукой, чтобы расцепить ее пальцы.
   - Послушайте, миссис.., доктор Нойман. Моя работа состоит  в  том,  чтобы
выяснить как можно больше...
   - Да, - сказал пожилой сержант, переведя взгляд на  Кейт.  -  Да,  доктор
Нойман. Ваш бывший муж и мисс Стрикленд погибли. И боюсь, ваш  приемный  сын
тоже погиб во время пожара.
   Кейт закрыла глаза. "Те тела на носилках, когда в  отсветах  пожара  меня
грузили в  машину...  Угольно-черная  кожа,  раздвинутые  почерневшие  губы,
сверкающие зубы.., и маленькое  тело  в  прозрачном  пластиковом  мешке  для
маленьких тел... Мне это не приснилось".
   Кейт открыла глаза и успела перехватить взгляд, которым детектив Петерсон
наградил сержанта. Явно раздраженный, лейтенант повернулся к ней.
   - Мои соболезнования, доктор Нойман - Он снова щелкнул ручкой - А  теперь
расскажите, пожалуйста, все, что сможете вспомнить о том вечере.
   Стараясь удержаться на  поверхности  волн  боли,  исходивших  от  руки  и
головы, преодолевая водовороты, которые грозили затянуть ее обратно, вниз, в
темную, готовую принять глубину, Кейт начала рассказывать все, что  помнила,
старательно выговаривая каждое слово.

***

   Когда она открыла глаза, была уже ночь. Белый ночник в стеклянной  панели
над ее  головой  являлся  единственным  освещением.  О'Рурк  опустил  книгу,
которую читал, и придвинул кресло поближе. На нем был тот же свитер, что и в
Бухаресте.
   - Привет, - шепнул он.
   Кейт находилась между сознанием и  забытьем.  Она  постаралась  прийти  в
себя.
   -  Это  из-за  повреждения  головы,  -  тихо  пояснил  О'Рурк.  -  Доктор
рассказывал о последствиях  сотрясения  мозга,  но  вы,  кажется,  были  без
сознания и не слышали его объяснений.
   - Не мертвый, - с усилием проговорила Кейт. О'Рурк прикусил  губу,  потом
кивнул.
   - Да, вы живы.
   Она сердито тряхнула головой.
   - Ребенок... - Почему-то у нее заболела челюсть при звуке  "дж"  в  имени
Джошуа, но она все равно его произнесла. - Джошуа.., не мертвый.
   О'Рурк сжал ей руку. Кейт не ответила на его пожатие.
   - Не  мертвый,  -  повторила  она  шепотом  на  тот  случай,  если  вдруг
кто-нибудь из людей в черном притаился за шторой или за дверью. -  Джошуа...
- От боли у нее закружилась голова, она словно попала в  отливную  волну.  -
Джошуа не умер.
   О'Рурк слушал.
   - Вы поможете, - прошептала она. - Обещайте.
   - Обещаю, - ответил