ановился в шести  футах  от  похожей  на  кротовую  борозды,
протянувшейся через площадку. Будто трубопровод тянули от самой школы,
Дейл  даже  видел  холмик,  прижавшийся  вплотную  к   кирпичу   около
подвального окошка, прямо через вторую базу бейсбольного поля к  горке
питчера. Но примерно на половине поля борозды заканчивались.

    Дейл обернулся и глянул в том направлении, в котором  должна  была
пройти борозда, если бы ее продолжили дальше. Теперь он смотрел  прямо
на крыльцо своего собственного дома.

    Лоуренс неожиданно издал приглушенный крик и отпрыгнул назад. Дейл
круто обернулся.

    В коротком разрыве света Дейл увидел как внезапно земля выгнулась,
на гладкой поверхности появились будто  пригоршни  дерна,  хотя  трава
оставалась нетронутой, и длинная полоса новой борозды протянулась  еще
фута на четыре и замерла прямо у носков его кед.

    Майк кормил с ложечки Мемо, а за окном,  полускрытые  занавесками,
сверкали разряды молний. Кормление старой женщины было занятием не  из
приятных. Ее пищевод и пищеварительный тракт не справлялись с  приемом
пищи и если б их семья не смогла кормить ее дома, бабушку поместили бы
в дом престарелых в Оук Хилле. Но с протертой как  для  новорожденного
пищей она кое-как справлялась, закрывая рот после каждого глотка. Само
глотательное движение  было  скорее  актом  воли,  чем  рефлексом.  И,
разумеется, большая часть пищи оставалась на подбородке его бабушки  и
широком нагрудничке, который повязывали ей на время кормления.

    Но Майк терпеливо справлялся с этой работой.  Он  кормил  бабушку,
одновременно разговаривая с ней, сообщая о маленьких домашних новостях
- воскресных газетах, приближении дождя, о проделках своих сестер - во
время долгих перерывов между двумя глотками.

    Внезапно глаза Мемо страшно расширились и она судорожно  замигала,
пытаясь что-то сообщить. Майк часто жалел, что они не  изучили  азбуку
Морзе еще до удара, приключившегося с бабушкой, хотя  откуда  им  было
знать, что это понадобится? Но как бы то ни было, это было бы  страшно
кстати сейчас, когда Мемо моргала, потом  делала  паузу,  потом  снова
моргала, потом снова останавливалась.

    - Что случилось, Мемо? - прошептал Майк, наклоняясь поближе к  ней
и вытирая салфеткой подбородок.

    Он оглянулся через плечо, почти  ожидая  увидеть  темную  тень  за
окном.  Вместо  этого  он  увидел  сначала  сплошную  темноту,   затем
внезапную вспышку света,  озарившую  листья  липы  и  поле  на  другой
стороне улицы.

    - Все в порядке, - поспешил он успокоить бабушку  и  набрал  новую
ложку тертой моркови.

    Но было ясно, что не все в порядке. Моргание Мемо стало еще  более
взволнованным, и мускулы на  горле  заработали  так  резко,  что  Майк
испугался, что она сейчас извергнет обратно  большую  часть  вечернего
рациона. Он опять наклонился ближе к ее лицу, чтобы убедиться, что она
не  подавилась,  но  Мемо  дышала  нормально.  Мигание  тем   временем
превратилось в лихорадочное стаккато. Майк испугался, что с ней сейчас
может случиться новый удар, и в этот  раз  она  и  вправду  умрет.  Но
позвать никого из родителей он не мог. Что-то похожее на затишье перед
бурей, царившее за окном, сковало и его движения и чувства, заморозило
его в той же позе: сидящим в кресле и держащим в вытянутой руке ложку.

    Судорожное  моргание  неожиданно   прекратилось   и   глаза   Мемо
расширились.  И  в  этот  же  самый  момент  что-то  заскреблось   под
половицами старого дома. Майк знал, что под полом ничего кроме пустого
низкого лаза нет, но тихий звук, родившийся под кухней, в юго-западном
крыле дома, стал усиливаться, приближаясь  быстрее,  чем  если  б  это
ползла кошка или собака, Ползло что-то  другое,  вот  он  уже  миновал
кухню, затем скрип послышался в углу столовой,  потом  под  коридором,
вот уже под полом бывшей гостиной - теперь комнаты  Мемо  -  и  вот  у
самых ног Майка и под массивной  металлической  кроватью,  на  которой
лежала старая женщина.

    Майк глянул вниз, под свою протянутую руку, туда, где на  потертом
коврике были его кеды. Скрежет был таким громким, будто  кто-то  катил
под домом рельсовую тележку с длинным ножом или железным прутом, стуча
по каждой поперечной скобе или распорке под старыми половицами. Теперь
этот скрежет превратился в гулкие удары,  будто  то  же  самое  лезвие
теперь использовали, чтобы взломать пол между кедами Майка.

    Открыв рот, он смотрел вниз, ожидая, что сейчас что-то или  кто-то
прорвется сквозь половицы, просунутся окровавленные пальцы  и  схватят
его за ногу. Один взгляд на Мемо подсказал ему, что бабушка  перестала
мигать и изо всей силы зажмурила глаза.

    Совершенно неожиданно ужасные звуки вдруг прекратились. Майк обрел
голос.

    - Мама! Папа! Пег! - громко звал он, удерживаясь от бессмысленного
вопля. Рука, все еще державшая ложку, дрожала.

    Из ванной  комнаты  появился  отец,  подтяжки  были  спущены,  его
массивный живот и нижнее  белье  свисали  над  ремнем  брюк.  На  ходу
набросив на плечи халат, вышла из родительской спальни мать.  Шаги  по
ступенькам подсказали, что одна из сестер, правда это была не  Пег,  а
Мери,  распахнула  дверь  своей  комнаты  и,  выскочив  на  лестничную
площадку, свесилась над перилами.

    На Майка посыпался град вопросов.

    - Какого дьявола ты тут кричишь? - снова повторил отец, когда  все
перестали говорить одновременно.

    Майк переводил глаза с одного лица на другое.

    - Вы слышали?

    - Что слышали? - теперь говорила мать, ее голос как всегда  звучал
более хрипло и отрывисто, чем она сама, быть может, хотела.

    Майк посмотрел на ковер под ногами. Он ясно _чувствовал_, что  там
что-то притаилось. Притаилось и ждет. Он  снова  глянул  на  Мемо.  Ее
глаза все еще были закрыты, все тело напряжено.

    - Звук, - ответил Майк, слыша как  неловко  звучит  его  голос.  -
Какой-то страшный звук прямо под нашим домом.

    Отец покачал головой и поднял полотенце, чтобы вытереть щеки.

    - Я был в ванной и ничего не  слышал.  Должно  быть  это  одна  из
прокля..., - и он бросил взгляд на нахмурившую брови жену, -  одна  из
этих драных кошек. А может скунс. Я сейчас захвачу фонарь  и  щетку  и
шугану ее.

    - Нет! -  закричал  Майк,  много  громче,  чем  намеревался.  Мери
сделала  презрительную  гримаску,  а  родители  недоумевающе  на  него
посмотрели. - Я хочу сказать, что там дождь собирается, - продолжил он
гораздо тише. - Давайте отложим до завтра, когда будет светло.  Я  сам
пойду и посмотрю, что там.

    Отец молча вернулся в ванную. Мама подошла к Майку, погладила Мемо
по голове, попробовала пальцем ее щеку и сказала:

    - Кажется, мама  сейчас  заснет.  Давай-ка  я  останусь  с  ней  и
покормлю ее, когда она проснется. А ты ступай к себе, поспи.

    Майк сглотнул и опустил  все  еще  дрожащую  руку,  оперев  ее  на
колено.  Хоть  оно  тоже  было  не  таким  уж  твердым.  Он  все   еще
_чувствовал_, что внизу что-то  есть,  отделенное  от  него  все  лишь
неполным дюймом  доски  пола  и  ковриком  сорокалетней  давности.  Он
чувствовал, что оно там, внизу, сидит и ждет, чтобы он ушел.

    - Нет, - спокойно ответил он  маме.  -  Я  останусь  и  закончу  с
кормлением.

    Он улыбнулся, мать потрепала его по волосам т вернулась к  себе  в
комнату.

    Майк подождал. Через минуту Мемо открыла глаза. За окном  бесшумно
сверкнула молния.


                              Глава 17.


    Дождя не было ни в воскресенье, ни в понедельник, хотя  серые  дни
стояли словно насыщенные влагой. Отец назначил кремацию дяди  Арта  на
среду, проходить она должна была в Пеории, и еще оставались  некоторые
детали для уточнения, в  частности  нужно  было  оповестить  знакомых.
Собирались приехать  трое  -  старый  армейский  приятель  дяди  Арта,
двоюродный брат, с которым он поддерживал отношения, и бывшая  жена  -
поэтому после кремации должна была  состояться  короткая  мемориальная
служба. Церемония была назначена на три часа дня  в  том  единственном
похоронном бюро Пеории, которое занималось кремацией.

    В понедельник Старик много раз пытался позвонить Джи Пи  Конгдену,
но там никто не снимал трубку. Дьюан как раз стоял у входной двери,  и
мог слышать весь разговор, когда констебль Барни явился с жалобой.

    - Ну, Даррен, - обратился он к Старику. - Джи  Пи  всем  жалуется,
что вы убили его собаку.

    Старик ощерился.

    - Проклятая собака набросилась на моего сына.  Чертов  доберман  с
микроскопическими мозгами, впрочем и у самого Джи Пи они не больше.

    Барни  мял  в  руках  шляпу,  его  пальцы  нервно  поглаживали  ее
скользкую ленту внутри нее.

    - Джи Пи утверждает, что собака была _внутри_ дома. И что  там  же
он и обнаружил тело. Что кто-то забрался в дом и убил собаку.

    Старик сплюнул в пыль.

    - Черт подери, да вы прекрасно знаете, что это такая же  ложь  как
и,  например,  большинство  нарушений,  которые  он  обнаруживает   на
дорогах. Собака была _внутри дома_, когда мы  постучали.  Затем  мы  с
сыном обошли сарай, разыскивая кадиллак Арта... который, между прочим,
совершенно не должен был там находиться. Это противозаконно,  покупать
пострадавшую в аварии машину, пока следствие еще не закончено. Как  бы
то ни было, пес прыгнул на Дьюана _после_ того, как мы прошли во двор,
а это значит, что этот засранец Конгден  выпустил  собаку  специально,
чтобы она напала на нас.

    Барни внимательно заглянул Старику в глаза.

    - У вас есть доказательства, что все именно так и было?

    Старик рассмеялся.

    -  А  почему  он  послал  вас  ко  мне?  У  Конгдена  самого  есть
доказательства, что это именно я убил его добермана?

    - Он сказал, что вас видели его соседи.

    - Вранье. С ним по-соседству живет миссис Дюмонт, а она слепая. Во
всем том квартале меня знает только Миц Йенсен, а  она  уехала  в  Оук
Хилл со своим  сыном,  Джимми.  Кроме  того,  я  имел  законное  право
находиться на его участке. Конгден нелегально завладел  собственностью
моего брата и снял дверцы, по которым можно было установить  подлинную
природу инцидента.

    Барни резко нахлобучил шляпу на голову и дернул козырек.

    - О чем вы толкуете, Даррен?

    - Я говорю о двух пропавших дверях с правой стороны кадиллака,  на
которых имелись свидетельства происшедшего  инцидента.  Следы  красной
краски. Красной, как  краска  того  грузовика,  который  неделю  назад
пытался сбить моего сына.

    Барни вынул из  кармана  блокнот,  огрызок  карандаша  и  принялся
ччто-то записывать. Потом он снова поднял глаза.

    - Вы сообщили об этом шерифу Конуэю?

    - Вы сами прекрасно знаете, что я звонил ему,  -  сердито  ответил
Старик. Он очень нервничал и все время потирал щеки.  В  это  утро  он
побрился и отсутствие щетины как бы удивляло его.  -  Он  сказал,  что
разберется с этим делом. И я попросил его разобраться получше,  потому
что иначе я выдвину обвинения против него и Конгдена в том, что они не
произвели надлежащего расследования.

    - Итак, вы считаете, что на  месте  аварии  присутствовала  вторая
машина?

    Старик оглянулся на Дьюана, стоявшего там же, у притолоки двери.


    - Я только _знаю_, что мой брат никогда бы не стал ехать по  мосту
на скорости семьдесят миль, - сказал он, обращаясь к констеблю  Барни.
- Арт всегда скрупулезно выполнял  все  предписания  насчет  скорости,
даже на таких дерьмовых дорогах, как Джубили Колледж  Роуд.  Нет,  тут
что-то не так, кто-то сбил его машину.

    Барни направился обратно к машине.

    - Я позвоню Конгдену и скажу, что я все проверил, - сказал он,  не
оборачиваясь.

    Дьюан  удивленно  моргнул.  Дорожно-транспортные  происшествия  на
шоссе округа не входили  в  круг  обязанностей  городского  констебля,
поэтому его вмешательство было чистой любезностью. Просто и ясно.

    - Между прочим, - продолжил констебль, - Я скажу  мировому  судье,
что  его  соседи,  должно  быть,  ошиблись.  Возможно  собака   умерла
вследствие естественных причин. Этот чертов кобель и на меня  бросался
несколько раз. - И он протянул Старику руку. - Я чертовски  сожалею  о
гибели вашего брата, Даррен.

    Удивленный Старик молча пожал протянутую  констэблем  руку.  Дьюан
шагнул в сторону и стал рядом с отцом, пока  они  провожали  взглядами
удалявшуюся по аллее машину. Дьюану показалось, что если он  обернется
и посмотрит на отца прямо сейчас, то увидит  в  его  глазах  слезы.  В
первый раз после гибели Арта. Но он не обернулся.


    В тот же вечер они поехали домой к Арту,  чтобы  взять  костюм,  в
котором того должны были хоронить.

    - Чертовски глупо, - раздраженно бормотал Старик, пока они ехали в
пикапе. - Они не собираются выставлять  его,  просто  сожгут  прямо  в
закрытом гробу. Арт вполне мог бы лежать там голым, без всякой разницы
для него или для нас.

    Дьюан узнал знакомые нотки в этом  ворчании,  признак  длительного
воздержания от выпивки, так же впрочем как признак  горя  или  плохого
характера. Старик шел на побитие собственного рекорда,  установленного
два года назад.

    Этой  поездки  Дьюан  нетерпеливо  ждал.  Он  не  хотел  придавать
большого значения розыскам книги, обнаруженной дядей Артом и бывшей  с
ним во время аварии, но он знал, что Старик  непременно  должен  будет
съездить к брату домой до похорон.

    Пока они добирались  до  места,  уже  стемнело.  Дядя  Арт  жил  в
небольшом беленьком  доме,  стоявшем  в  нескольких  сотнях  ярдов  от
дороги. Он арендовал его у семьи, которая фермерствовала  на  соседних
полях - этим летом они выращивали горох - и только маленький  огородик
позади дома был вверене заботам  дяди  Арта.  У  входа  в  дом  Старик
остановился как  вкопанный  и  несколько  мгновений  смотрел  на  этот
огородик, прежде чем отворить входную дверь. Дьюан понял, о чем  он  в
этот момент думает. Через несколько недель  они  будут  есть  с  этого
огорода помидоры, которые так любил дядя Арт.

    Дверь не была заперта. Дьюан моргнул и машинально поправил на носу
очки, когда переступал порог дома, чувствуя как горе и чувство  потери
вновь овладевают им.  Это  из-за  запаха  трубочного  табака,  который
обычно курил дядя Арт, догадался  мальчик.  В  ту  же  секунду  Дьюану
пришла мысль о том, как в  сущности  быстротечна  человеческая  жизнь:
несколько книжек, запах любимого табака, одежда, которую станут носить
другие, несколько фотоснимков, юридические бумаги, переписка,  которая
так мало значит для посторонних. Человеческое  существо,  со  внезапно
подступившим головокружением подумал Дьюан, значит в мире также  мало,
как например опущенная в море рука, шевелящая пальцами.  Выньте  ее  и
море снова сомкнет воды будто ничего и не было.

    - Я сейчас вернусь, - сказал Старик. Он говорил  шепотом,  оба  не
понимали почему, но отнеслись к этому как к должному. - Оставайся тут.
- Они оба прошли через кухню в темный "кабинет".


    Дьюан кивнул и щелкнул выключателем.  Старик  исчез  в  спальне  и
мальчик услышал, как открылась дверца шкафа.

    Дом дяди Арта был совсем небольшим: всего лишь  кухня,  "кабинет",
переделанный из оказавшейся ненужной  столовой,  гостиная,  достаточно
большая, чтобы вместить кресло-качалку,  уйму  книжных  полок  и  пару
кресел по обеим сторонам столика с разложенной на нем шахматной доской
- Дьюан узнал партию, которую они с дядей разыгравали три недели назад
- и большой телевизор на консолях. Кроме этой комнаты в  доме  имелась
маленькая  спалья.  Передняя  дверь  выходила  на  небольшую  каменную
веранду и через нее в сад, занимавший примерно два акра. Гости никогда
не пользовались этой  дверью,  но  Дьюан  знал,  что  дядя  Арт  любит
посиживать  вечерами  на  веранде,  покуривая  трубочку  и  глядя   на
расстилающиеся на север поля. С Джубили  Колледж  Роуд  доносился  шум
проезжающих машин, но их самих из-за склона холма видно не было.

    Дьюан стряхнул оцепенение и постарался сосредоточиться.  Дядя  Арт
однажды упомянул о том, что ведет дневник, причем хранит  все  тетради
начиная с 1941 года. И мальчик решил, что книга, о которой он  говорил
по телефону  и  которую  забрал  Конгден  или  кто  еще,  должна  быть
упомянута в этом дневнике.

    Он зажег лампу на заваленном бумагами письменном столе дяди  Арта.
Самой большой комнатой в доме была безусловно столовая и, превращенная
в "кабинет", она была с пола до потолка  застроена  книжными  полками.
Еще больше полок возвышалось в центре комнаты, они служили опорой  для
положенной горизонтально огромной двери, которую дядя Арт  использовал
в качестве письменного стола. Все  полки  были  заставлены  книгами  в
твердых, кожаных переплетах.

    На самом столе громоздились  кучи  счетов,  писем,  которые  Дьюан
бегло перебрал, вырезки шахматных статей из  чикагских  и  ньюйоркских
газет, журналы, карикатуры из газеты "Ньюйоркер", стояла  забранная  в
рамку фотография второй жены дяди Арта и в такую же рамку был вставлен
рисунок Леонардо да Винчи,  изображающий  летательную  машину,  слегка
напоминающую вертолет. Тут же стояла банка  с  мраморными  шариками  и
другая банка, полная красных лакричных  леденцов,  на  которые  Дьюан,
сколько  себя  помнил,  всегда   совершал   лихие   набеги.   Валялись
разрозненные листы старых чеков, списки членов профессионального союза
завода Катерпиллер, список  нобелевских  лауреатов  и  миллион  других
вещей. Дневника здесь не было.

    Ящиков в этом  столе,  естественно,  не  было.  Дьюан  внимательно
осмотрел комнату. Ему  было  слышно,  как  Старик  выдвигает  ящики  в
спальне, возможно, в поисках белья  и  носков.  Времени  у  него  было
немного.

    _Где дядя Арт мог хранить журнал?_ Может быть в спальне? Нет, дядя
Арт не стал бы писать в постели. Он наверняка  заполнял  свой  дневник
здесь, сидя за рабочим столом. Но здесь нет книг. Как нет и ящиков.

    _Книги._ Дьюан присел в старое  капитанское  кресло,  облокотился,
почувствовал, как сильно стерся лак под  руками  дяди  Арта.  _Он  вел
записи  каждый  день.  Возможно,  каждый  вечер,  сидя  здесь._  Дьюан
протянул над столом левую руку. _Дядя Арт был левшой._

    Под рукой оказалась одна из нижних полок,  расположенная  у  самой
опоры двери, превращенной в стол. Полка была двойной: книги  стояли  в
два  ряда,  одни  смотрели  в  сторону  окна,   другие   -   несколько
переплетенных, но не озаглавленных  томов  -  в  сторону  сидящего  за
столом. Дьюан вытянул одну из  них  книг:  кожаный  переплет,  плотная
дорогая бумага,  примерно  полтысячи  страниц.  На  которых  ни  одной
печатной буквы, лишь от руки написанные строки, выведенные старомодной
авторучкой и убористым почерком. Строки заполняли  каждую  страницу  и
были не только непечатными, но и нечитаемыми. Нечитаемые в  буквальном
смысле.

    Дьюан раскрыл том и склонился над ним, поправляя привычным  жестом
очки. Все записи велись не на английском. Плотно заполненные страницы,
казалось,  были  исписаны  какой-то  смесью  арабского  и   хинди,   и
представляли собой сплошной забор из  крючков,  палочек,  росчерков  и
арабесок. Не было ни одного раздельного слова; строчки шли  одной,  не
поддающейся расшифровке, вязью незнакомых символов. Но наверху  каждой
колонки были проставлены цифры, и они-то как раз зашифрованы не  были.
На одной из них Дьюан прочел 19.3.57.

    Дядя Арт часто говорил,, что принятая в Европе, да и  в  остальном
мире, манера датирования записи - сначала указывать число, затем месяц
и только потом год - более разумна, чем  американская.  "От  малого  к
большему" сказал он своему племяннику, когда тому было лет  шесть.  "В
этом есть чертовски много здравого смысла". И Дьюан всегда был  с  ним
согласен. Эта запись была датирована девятнадцатым марта 1957 года.

    Мальчик сунул книгу обратно и вытащил самый крайний том. На первой
странице