мой упекут в тюрьму.

    Хлопнула задняя дверь. Харлен как раз натягивал пижамные  штаны  и
даже подпрыгнул от неожиданности. Послышались их голоса.

    Затем шаги на ступеньках и голос Барни:

    - Хочешь выпить горячего шоколаду прежде чем ляжешь спать, сынок?

    Желудок Харлена уже  клокотал  от  целого  галона  этого  напитка,
которым накачала его миссис Стаффни.

    - С удовольствием! - тем не менее прокричал он в ответ.  -  Сейчас
спущусь.

    И он поднял подушку, чтобы достать пижамную куртку.

    На пижамной куртке лежало что-то похожее на  серое,  омерзительное
дерьмо. Харлен отдернул руки, вытер их о пижаму и откинул покрывало.

    Простыня выглядела так, будто была вымазана  несколькими  галонами
какой-то  мерзости,  напоминающей  что-то  среднее  между  соплями   и
спермой. В свете настольной лампы и верхнего света оно жирно блестело.
Будто  на  простыню  кто-то  вылил  тонну  серого  джема  -   густого,
скользкого  слизистого  вещества,  которое  переливалось  под  светом,
пропитало простыню и уже начало подсыхать в виде  длинных  сгустков  и
нитей. Воняло оно так, будто кто-то засунул мокрое полотенце в вонючую
дыру и года на три забыл о нем. А когда вытащил, то на  это  полотенце
нассала целая свора собак.

    Харлен шатаясь, отступил, уронил пижамную куртку и  прислонился  к
двери. Ему казалось, что его сейчас вырвет. Деревянные  половицы  пола
ходили ходуном, как палуба маленького корабля в  бурном  море.  Харлен
облокотился на шаткие перила.

    - Сэр? Констебль?

    - Что, сынок? - отозвался Барни из кухни. До Харлена донесся запах
горячего кофе и кипяченого молока.

    Харлен оглянулся на свою комнату, почти  ожидая  увидеть  простыню
чистой, вернее, в такой же степени  грязной,  какой  она  была  утром.
Вроде как оно бывает в кино, когда кто-то видит миражи и всякие  такие
галлюцинации.

    Серая слизь переливалась при свете каким-то жемчужным блеском.

    - Что? - повторил Барни, подходя к  ступенькам.  Лоб  у  него  был
нахмурен, будто  его  что-то  беспокоило.  Темные  глаза  выглядели...
Какими? Встревоженными? Может, заботливыми?

    - Ничего, - ответил Харлен. - Я сейчас спущусь выпить какао.

    Он вернулся в комнату, свернул всю постель,  стараясь  ни  в  коем
случае не дотронуться до дерьма, бросил в ту же кучу пижаму, и штаны и
куртку, запихал все в угол кладовки, достал с полки  запасную  пижаму,
хоть и маленькую, но чистую, пошел, вымыл руки и  затем  спустился  на
кухню.

    Даже позже Харлен не мог бы сказать, почему он решил не показывать
двум взрослым это очевидное доказательство того, что кто-то или что-то
было у него в доме. Возможно, в этот момент он понял, что  с  этим  он
должен  управиться  сам.  А  возможно,   такие   вещи   были   слишком
постыдными...  показать  им  постель  было  все  равно,  что   достать
спрятанные в кладовке журналы и трясти ими перед всеми.

    _Она была здесь. Оно было здесь._

    Горячий шоколад оказался отличным.  Доктор  Стаффни  освободил  от
грязной посуды и вымыл кухонный стол, и они  посидели  втроем,  болтая
как равные, до половины первого, когда мама Харлена вошла через заднюю
дверь.

    Харлен сразу пошел к себе наверх, достал запасное одеяло из  шкафа
и завернулся в него, нимало  не  беспокоясь  о  простынях.  Заснул  он
сразу, чуть улыбаясь при звуках доносившихся снизу сердитых голосов.

    Было точно так, как бывало при папе.


                               Глава 23


    Однажды  ночью,  во  время  одного  из  самых  тяжелых   приступов
лихорадки,  Майку  приснилось,  что   он   разговаривает   с   Дьюаном
Макбрайдом.

    Дьюан не был похож на мертвого. И он совсем не  был  расчленен  на
куски, как говорили в городе. И он не кружился  на  одном  месте,  как
зомби или еще кто-нибудь такой, это был просто Дьюан Макбрайд,  такой,
каким все эти годы его знал Майк - плотный, медлительный, одетый,  как
всегда, в вельветовые брюки и простую фланелевую рубаху. Даже во  сне,
Дьюан то и дело поправлял съезжающие на нос очки в темной оправе.

    Они были в каком-то неизвестном Майку, но показавшимся ему странно
знакомом, месте: холмистое пастбище с высокой, обильной  травой.  Майк
не совсем  понял,  что  он,  собственно,  тут  делал,  но  он  заметил
сидевшего на камне у самого края обрыва Дьюана и пошел к  нему.  Обрыв
был страшно высоким, гораздо выше всего, что Майк видел  до  сих  пор,
даже выше, чем скала в парке округа  Старвед  Рок,  куда  однажды  они
ездили всей семьей, когда Майку было шесть лет. Далеко внизу виднелись
города, текла широкая река, по которой медленно скользили баржи. Дьюан
сидел, не поднимая глаз, и как  всегда  записывал  что-то  в  блокнот.
Когда Майк подошел и сел рядом, он перестал писать.

    - Мне жаль, что ты заболел, - сказал Дьюан и поправил очки.  Затем
отложил блокнот в сторону.

    Майк кивнул. Он не был уверен в том, что говорит то, что можно, но
тем не менее произнес это.

    - Мне жаль, что тебя убили.

    Дьюан пожал плечами.

    Майк прикусил губу. В конце концов он должен спросить об этом.

    - Это было больно? Я хочу сказать больно, когда тебя убивают?

    Теперь Дьюан ел яблоко. Чуть помолчав, ответил:

    - Конечно, больно.

    - Извини. - Майк не мог придумать,  что  еще  сказать.  По  другую
сторону камня, ближе к Дьюану, щенок играл с какой-то мягкой игрушкой.
Затем, со странным спокойствием сна Майк заметил, что это  был  вовсем
не щенок,  а  маленький  динозавр.  А  мягкой  игрушкой  была  зеленая
горилла.

    - У тебя серьезные проблемы с этим Солдатом, - проговорил Дьюан  и
протянул недоеденное яблоко Майку.

    Тот покачал головой.

    - Ага.

    - У остальных ребят тоже есть свои проблемы, знаешь.

    - Да? - переспросил Майк. В эту минуту  солнце  заслонил  какой-то
самолет. Оказалось, что это часть птицы. - У кого, у остальных?

    - Ты знаешь, о ком я говорю. У остальных ребят.

    Это объяснило Майку все. Он говорил о Дейле и Харлене. Может  быть
и о Кевине тоже.

    - Если вы будете продолжать воевать по одиночке, - снова заговорил
Дьюан и поправил очки, - вы кончите также, как и я.

    - Что же нам делать? - спросил Майк. Ему послышался лай  собаки...
настоящей собаки... и некоторые другие звуки, больше напоминавшие  ему
его собственный дом больше, чем вид этого места.

    Дьюан не смотрел на него.

    - Разузнай кто такие эти люди. Начни с Солдата.

    Майк встал и подошел к краю утеса. Внизу ничего не было видно, все
застилал туман или что-то похожее на тучи.

    - Как я могу сделать это?

    Дьюан вздохнул.

    - Ну, за кем оно охотится?

    Майку даже не показалось странным, что Дьюан сказал "оно",  вместо
того, чтобы сказать "он". Солдат был именно _оно_.

    - За Мемо.

    Дьюан кивнул и нетерпеливым движением поправил очки.

    - Значит и спроси у Мемо.

    - Ладно, - согласно кивнул Майк. -  Но  как  мы  сможем  разузнать
что-нибудь об остальных? Я хочу сказать, что мы  же  не  такие  умные,
каким был ты.

    Дьюан не пошевелился, но каким-то образом оказалось, что он  сидит
теперь гораздо дальше. На том же самом камне,  но  гораздо  дальше.  И
теперь они сидели не на краю обрыва, а скорее на городской улице.  Уже
было темно... довольно холодно, смахивало на зимний день.  Камень,  на
котором сидел Дьюан, превратился в обычную  скамейку.  И  Дьюан  вроде
ожидал автобуса. Он хмуро, почти сердито, взглянул на Майка.

    - Ты всегда можешь спросить меня, - сказал он. Когда  увидел,  что
Майк не понял его, то добавил, - плюс, к тому же ты и сам _умный._

    Майк хотел было запротестовать, сказать Дьюану, что он не понимает
и половины того, о чем тот обычон говорит, и читает  не  больше  одной
книги в год, но заметил, что Дьюан уже встает  и  садится  в  автобус.
Только  это  был  вовсе  не  автобус,  а   что-то   вроде   гигантской
сельскохозяйственной машины с окошками по бокам  и  маленькой  рулевой
рубкой наверху, вроде той, что  Майк  видел  однажды  на  картинке,  и
гребным  колесом  впереди,  которое  ощетинилось  блестящими   острыми
лезвиями.

    Дьюан высунулся из окна.

    - Ты очень умный, - проговорил он, обращаясь к Майку. - Умнее, чем
ты думаешь. Плюс, у тебя есть одно большое преимущество.

    - Какое? - прокричал Майк, стараясь не отстать от автобуса/машины.
Он уже не мог отличить лица Дьюана от окружавших его пассажиров. И  не
видел чьи руки ему машут.

    - Ты _живой_, - донесся голос Дьюана. И улица опустела.

    Майк проснулся. Все тело горело и болело, пижама и простыни  стали
влажными от пота. День едва перевалил за полдень. За окном пылал яркий
солнечный свет, воздух висел неподвижным маревом. В  комнате  было  не
меньше сотни градусов, несмотря на  работающий  вентилятор.  До  Майка
доносились снизу голоса матери и кого-то из сестер.

    Ужасно хотелось пить, но он чувствовал себя слишком слабым,  чтобы
встать, и он знал, что ему не перекричать гуденье пылесоса.  Тогда  он
удовлетворился тем, что  перекатился  поближе  к  окну.  В  глаза  ему
бросилась трава около ванночки для птиц, которую соорудил его  дедушка
несколько лет назад.

    _Спроси Мемо._

    Ладно, как только он почувствует, что способен натянуть  джинсы  и
спуститься вниз, он это сделает.


    Весь следующий день, воскресенье, десятого числа, мама  Харлена  с
ума сходила от злости на _него_, будто бы это _он_ кричал на нее, а не
Барни с  доктором  Стаффни.  В  доме  повисло  молчаливое  напряжение,
которое Харлен отлично помнил со времен стычек мамы с отцом:  час  или
два остервенелого крика и потом недели три холодного молчания. Но  ему
лично это было по фиг. Если таким  образом  можно  удержать  ее  дома,
удержать между ним и лицом в окне, то он согласен  вызывать  констебля
каждый вечер, чтобы тот задавал ей хорошую взбучку.

    - Разве можно сказать, что я _пренебрегаю_ тобой, -  рявкнула  она
на Харлена, когда тот подогревал себе суп на обед. До этого она вообще
не говорила с ним. - Бог знает, сколько часов я провела,  работая  для
тебя, заботясь о доме...

    Харлен невольно бросил  взгляд  в  гостиную.  Единственным  чистым
местом были те один-два дюйма стола,  которые  они  очистили  накануне
вечером. Барни перемыл потом всю посуду и чистый стол казался  чужаком
на знакомой кухне.

    - Не смейте говорить со  мной  таким  тоном,  молодой  человек,  -
огрызнулась мама.

    Харлен изумленно глянул на нее. Он не сказал ни одного слова.

    -  Вы  прекрасно  понимаете,  что  я  имею  в  виду.  Эти  двое...
налетчиков... ворвались сюда и _взяли на себя смелость_ читать нотации
_мне_,  как  мне  следует  воспитывать  моего   ребенка.   "Преступное
пренебрежение", сказал он. - Голос матери дрожал. Она замолчала, чтобы
зажечь сигарету и Харлен заметил, что руки у нее дрожат также  сильно.
Она  помахала  в  воздухе  спичкой,  выдохнула  дым   и   выпрямилась,
забарабанив острыми, ярко накрашенными ногтями по столу. Харлен не мог
отвести  взгляд  от  полукружия  помады  на  мундштуке  сигареты.   Он
ненавидел это - следы помады на окурках, разбросанных по всему дому  -
больше,  чем  что-либо  еще.  Это  зрелище  доводило  его  просто   до
сумашествия и он сам понятия не имел почему.

    - В конце концов, - продолжила она, совладав с голосом. - Тебе уже
одиннадцать лет. Почти взрослый молодой человек. Между  прочим,  когда
мне было одиннадцать, я нянчилась  с  тремя  младшими  в  доме  и  еще
работала по вечерам в забегаловке в Принсвилле.

    Харлен кивнул, он уже знал эту историю наизусть.

    Мать  затянулась  и  отвернулась  от   него,   пальцы   продолжали
выстукивать  бешеное  стакатто,  сигарета   воинственно   подрагивала,
зажатая между пальцами левой руки, как обычно держат женщины.

    - Какие _идиоты._

    Харлен  вылил  томатный  суп  в  тарелку,  нашел  ложку,  и   стал
размешивать, давая ему остыть.

    - Ма, они пришли сюда только из-за той сумасшедшей старухи у нас в
доме. Они беспокоились, что она вернется.

    Мать не обернулась. Ее спина выражала то же молчаливое возмущение,
как это бывало при стычках с отцом.

    Он попробовал суп. Слишком горячо.

    - Правда, ма, - снова начал Харлен. - Они не имели в  виду  ничего
такого. Они просто...

    - Не надо объяснять _мне_, что именно они  имели  в  виду,  Джеймс
Харлен,  -  оборвала  она  его,   наконец   обернувшись.   Одна   рука
поддерживает другую,  устремленную  вертикально  вверх.  -  Я  понимаю
оскорбление, когда слышу его. Вот чего они _не понимают_ так это того,
что тебе только _показалось_, что ты кого-то там увидел. _Это они_  не
понимают, что доктор Армитадж из больницы сказал,  что  у  тебя  очень
серьезное ранение головы...геми... гемо...

    - Гематома мозговой оболочки, - договорил за  нее  Харлен.  Теперь
суп был достаточно холодным.

    - _Очень_ серьезная контузия, - закончила она. - И доктор Армитадж
предупредил меня, что возможно у тебя будут как их  там  галлюцинации.
Это ведь не  то,  что  ты  видел  кого-то,  кого  ты  знаешь?  Кого-то
реального?

    _В мире полно реальных людей,  которых  я  не  знаю_,  хотел  было
ответить Харлен. Но он промолчал. На сегодня пожалуй достаточно.

    - Не-а, - сказал он.

    Ма кивнула, как  будто  поставила  точку.  Докурив  сигарету,  она
обернулась к окну кухни.

    - Хотела бы я знать, где были эти высокочтимые джентльмены,  когда
я проводила в больнице двадцать четыре часа  в  сутки  рядом  с  твоей
кроватью, - пробормотала она.

    Харлен  сосредоточился  на   супе.   Затем   направился   было   к
холодильнику,  но  там  была  единственная  упаковка  молока,  которая
хранилась с незапамятных времен, и он не  имел  ни  малейшего  желания
открывать ее. Мальчик налил в стакан воды из-под крана.

    - Ты права, мама. Но я так рад видеть тебя дома.

    Внезапное движение спины подсказало ему, что  эту  тему  лучше  не
затрагивать.

    - Ты не собираешься заглянуть  в  салон  к  Адель,  чтобы  уложить
волосы? - предпочел спросить он.

    - Если я отправлюсь туда, ты, наверное, вызовешь этого копа, чтобы
подтвердить, что я плохая мать, - в ее голосе звучала  тень  сарказма,
которой Харлен не слышал со дня отъезда отца. Дым колыхался в  воздухе
вокруг ее темных волос и теперь в солнечном  свете  казался  жемчужным
нимбом.

    - Мама, - заговорил Харлен. - Сейчас день. Днем я не боюсь ничего.
Она не вернется в дневное время. - В действительности только в  первом
предложении он был полностью уверен. Второе было ложью. Третье... он и
сам не знал.

    Мама коснулась пальцами волос, затушила сигарету в раковине.

    - Хорошо. Я вернусь примерно через  час,  может  чуть  больше.  Ты
знаешь телефон салона Адели.

    - Ага.

    Он выполоскал тарелку  под  краном  и  поставил  сушиться.  Машина
громко протарахтела по направлению к Депо  Стрит.  Харлен  выждал  еще
пару минут, мама часто забывала что-нибудь и в спешке возвращалась, но
когда убедился, что она все-таки уехала, медленно направился наверх, в
ее комнату. Сердце у него билось как сумасшедшее.

    В то утро, пока мама еще спала, он застирал простыни и наволочку в
ванне и бросил их в стиральную машину. Пижаму же он сунул  в  мешок  с
мусором, стоявший сбоку гаража. В жизни он не будет спать в ней.

    А сейчас он выдвигал ящики маминого гардероба, шарил под  шелковым
бельем, испытывая при этом такое же волнение, какое испытал, в  первый
раз принеся домой один из этих журналов. В комнате было  душно.  Блики
солнечного света лежали  на  смятых  простынях  и  одеяле  на  маминой
кровати, в воздухе стоял тяжелый и густой запах ее  духов.  Воскресные
газеты скомканными валялись на кровати там, где она их оставила.

    Пистолета в ящиках не было. Харлен заглянул  в  тумбочку  рядом  с
кроватью, отбросив в сторону  пустые  пачки  из-под  сигарет.  Кольца,
неработающие шариковые авторучки, спички из различных  ночных  клубов,
клочки бумаги и салфеток с  нацарапанными  на  них  мужскими  именами,
механический массажер. Пистолета не было.

    Харлен присел на  кровать  и  оглядел  комнату.  Шкаф,  полный  ее
платьями, туфлями и всяким барахлом... подождет. Он  подтянул  к  себе
стул, чтобы достать до верхней полки за старыми шляпными  коробками  и
мятыми свитерами. Встал на него, вытянул  руку.  Внезапно  его  пальцы
ощутили холод металла. Он потянул это  к  себе,  и  увидел  старую,  в
металлической рамке фотографию. Смеющееся лицо отца,  одной  рукой  он
обнимает маму, а другой надутого четырехлетнего  карапуза,  в  котором
Харлен с трудом мог узнать самого себя. У парня не хватало  одного  из
передних зубов, но ему и дела до этого не было. Все трое стояли  перед
столиком, мальчик узнал парк в центре города.  Может  это  было  перед
Бесплатным Сансом.

    Он  бросил  фотографию  на  кровать  и  провел  рукой  под  старым
свитером. Изогнутая рукоятка. Металлический ствол.

    Харлен сжал это рукой, стараясь не прикоснуться пальцем  к  курку.
Странно тяжелый для своей величины. Металлические детали выполнены  из
вороненой стали, ствол на удивление короткий, не больше  двух  дюймов.
Рукоятка сделана из  дерева,  отполирована.  Очень  смахивает  на  тот
игрушечный пистолет 38 калибра,  которым  Харлен  играл  год  или  два
назад. Значит можно предположить, что это вправду 38 калибр.  Как  там
назвал его отец,  когда  показывал  его  матери?  Потрошитель.  Только
Харлен не был уверен, почему это так. То ли потому что пистолет  очень
мал и его надо носить на животе, у потрохов,  или  потому  что  с  его
помощью потрошат жертву.

    Он спрыгнул вниз, осмотрел  пистолет,  нашел  задвижку,  отодвинув
которую можно было заглянуть в циилиндр..., позаботившись, конечно,  о
том, чтобы держать дуло подальше от себя. Дуло было пустым.  Еще  одна
минута  потребовалась,  чтобы  понять,  как  вращается  барабан,   все
цилиндры оказались пустыми.  Харлен  выругался,  засунул  пистолет  за
пояс, чувствуя, как  холодная  сталь  согревается  на  его  животе,  и
принялся шарить на полке,  разыскивая  пули.  Ничего.  Возможно,  мама
выбросила их. Он слез со стула, поставил его  на  место  и  задумался,
покачивая пистолет на ладони.

    На какого черта ему эта вещь, если он не найдет пуль?

    Он  заглянул  под  кровать,  поворошил   содержимое   прикроватной
тумбочки. Пуль как не бывало. Он был уверен, что видел их  в  какой-то
коробке.

    Харлен на пороге оглянулся, чтобы убедиться, что не  оставил  улик
своего пребывания здесь, но в таком беспорядке заметить  это  было  бы
трудно, даже при желании, и спустился вниз по лестнице.

    _Как, к черту, я могу купить эти пули? Продают ли их вообще детям?
И где их покупают?  В  хозяйственном  у  Мейера  или  в  универмаге  у
Йенсена? Просто подойти и спросить есть  ли  у  вас  пули  для  38-ого
каибра?_ Харлен подумал о том, что вряд ли они имеются у Йенсена  и  о
том, что Мейер не любит  его.  Однажды  прошлым  летом,  когда  Харлен
строил шалаш на дереве, он почти отказался  продать  ему  обыкновенные
гвозди..., что уж тогда говорить о пулях.

    Оставалось еще одно место. Мама обычно держит все спиртное в баре,
но одну бутылку всегда припрятывает на верхней полке кухонного  шкафа,
на самом верху. Будто кто-то может украсть все запасы и  тогда  у  нее
останется эта бутылка. Там еще полно всякого барахла.

    Харлен  взобрался   на   хозяйственный   стол,   зажав   подмышкой
забинтованной руки  пистолет.  На  полке  стояли  две  бутылки  водки.
Какая-то жестянка с рисом, еще одна  с  чем-то  похожим  на  горох.  В
третьей банке поблескивало что-то металлическое. Харлен  поднес  ее  к
свету.

    Пули  были  рассыпаны  на  дне  небольшой  коробки.  Крышка   была
запечатана. Харлен насчитал по меньшей мере  штук  тридцать  пуль.  Он
отыскал нож, вскрыл крышку  и  высыпал