лась.
   - Как мы туда полезем? - шепотом спросила Кейт. О'Рурк придвинулся ближе.
   - Что хорошо, так это то, что здесь наверняка нет ни одного вьетнамца.  Я
пойду первым.
   Он подобрал на дне резервуара палку покрепче и взял ее в правую руку, а в
левой держал фонарь. Когда он  начал  протискиваться  через  отверстие,  его
корпус перегородил свет.
   Кейт закрыла глаза и подумала о Джошуа.
   - Здесь довольно широко, - послышался напряженный шепот О'Рурка.  -  Отец
Данилеску говорил, что ход идет насквозь. По-моему, он не ошибся. Вперед,  я
посвечу.
   Кейт прикинула расстояние,  которое  им  предстояло  проползти.  Примерно
длина футбольного поля? Две трети? Тоннель казался бесконечным. Его  древние
своды могли обрушиться в любой момент, и никто  не  узнает,  что  они  здесь
были. Крысы выгрызут у них глаза. Кошмар.
   - Иду, - шепнула она и вползла в отверстие.

***

   Ужас, державший ее в тисках на протяжении ста ярдов тоннеля,  можно  было
сравнить только с тем, что она испытала во время  пожара  и  гибели  Тома  и
Джули.  Кейт  слышала  пыхтенье  О'Рурка,  видела  при  свете  фонаря,   как
содрогается от нарастающей  паники  его  силуэт.  Но  остальные  впечатления
сводились к острым камням, грязи, суете крыс, темноте; все это  усугублялось
ощущением клаустрофобии, усиливающимся по мере сужения  тоннеля  отрезок  за
отрезком. Иногда О'Рурк останавливался, и тогда Кейт хватала его за ногу,  а
если позволяло место, тянулась, чтобы подержать за руку,  но  они  почти  не
разговаривали, и, чем глубже в темноту заползали, тем  чаще  становилось  их
дыхание.
   - Почему здесь такая вонь? - шепотом спросила она, когда они  продирались
через особенно узкое место, где обрушился вымощенный  камнем  свод  сточного
тоннеля. Кейт не могла представить, как  они  будут  возвращаться  по  этому
бутылочному горлышку. От этой мысли у нее перехватило дыхание, и она хватала
воздух короткими, судорожными всхлипами.
   - Крысы тут живут, - прохрипел О'Рурк. Кейт слышала их беготню по боковым
проходам, которые в поперечнике были не шире ее  бедра.  -  Если  они  могут
дышать, то и мы сможем.
   - Твой приятель-священник уверен, что здесь можно пройти?
   О'Рурк приостановился.
   - Вообще-то я с этим молодым священником не разговаривал...
   - Но ты точно знаешь, что он прополз здесь до самой территории дворца?  -
настойчиво спросила Кейт. Грудь у нее сдавило, будто кто-то затягивал на ней
металлическую ленту.
   -  Да!  -  ответил  О'Рурк  и  двинулся   дальше,   что-то   неразборчиво
пробормотав.
   - Что ты сказал?
   - Я сказал, что священник проползал здесь еще в детстве.  -  Он  убрал  с
дороги обрушившиеся камни. От  света  фонаря  вокруг  его  головы  и  бороды
появился ореол.
   - В детстве?! - Кейт вцепилась в ботинок О'Рурка. - И сколько же ему было
тогда лет, черт бы его побрал?
   - Не знаю. Думаю.., надеюсь, он был не очень маленьким. -  Он  возобновил
движение вперед, цепляясь плечами за камни с обеих сторон.
   Через несколько минут Кейт наткнулась на какой-то корень, подивившись его
необычной, раздвоенной форме, и вдруг замерла, опершись на локти.
   - Мистер О'Рурк... Майк.., посвети, если можешь, на эту штуку.
   Она держала человеческое предплечье, кость, расположенную между запястьем
и локтевым суставом, покрытую слоем засохшей грязи. Кейт тут же бросила  ее,
прижавшись к стене, чтобы проползти мимо.
   - Это хорошо, - прошептал О'Рурк. - Должно быть,  мы  уже  на  территории
кладбища, справа от церкви.
   Кейт кивнула и откинула со лба волосы. Она имела дело  с  трупами  еще  в
бытность студенткой, участвовала во вскрытиях, когда  уже  стала  врачом,  и
особого страха перед покойниками  не  испытывала.  Просто  она  предпочитала
знать заранее, что ей придется столкнуться с ними. И тут погас фонарь.  Кейт
застыла и почувствовала, как замер О'Рурк на несколько секунд.
   - Черт, - прошипел он и постучал по корпусу фонаря основанием ладони.  Ни
единого проблеска. Пока он возился с батарейками и снова стучал по  корпусу,
Кейт схватила его за лодыжку. Она ощущала напряженность, циркулирующую в нем
подобно электрическому току; кожа у него стала липкой,  а  мышцы  постепенно
деревенели. Казалось, протезами стали обе его ноги.
   - О'Рурк, -  окликнула  она.  -  Майк...  Тишина.  Кейт  поняла,  что  он
перевернулся на спину, и по легким движениям и содроганиям  его  тела  могла
представить, как  он  поднимает  руки  и  барабанит  пальцами  по  неровному
потолку, как если бы это была крышка гроба. Дышал  он  порывисто  и  слишком
часто.
   - Майк, - снова прошептала она, потянувшись,  чтобы  дотронуться  до  его
руки,  и  почувствовала,  как  внутри  него,  где-то  в  глубине,  нарастает
содрогание, подобное началу сдвига тектонических пластов после  многолетнего
давления горной массы.
   - О'Рурк, - резко окликнула она. - Скажи мне что-нибудь.
   Он издал звук - нечто среднее между кашлем и всхлипом.
   - Скажи что-нибудь, - снова прошептала она уже мягче.  -  Все  нормально.
Доберемся и без света. Просто поползем дальше. Верно? -  Кейт  стиснула  его
руку. Ощущение было такое, будто она держит гранитную статую,  подрагивающую
мелкой дрожью.
   Он снова издал такой же звук и пробормотал что-то нечленораздельное.
   - Что? - переспросила она, поглаживая его стиснутый кулак.
   Голос О'Рурка звучал напряженно. Ему стоило большого труда держать себя в
руках.
   - Под территорией слишком много тоннелей. Только один выходит в  церковь.
Кейт сжала его руку.
   - Ну и что? Останемся в этом. Нет проблем. Его трясло как в лихорадке.
   - Нет. Мы можем проползти прямо под решеткой и попасть в другой тоннель.
   - Разве мы не увидим свет? - прошептала Кейт.  Она  слышала  вокруг  себя
возню крыс. Свет фонаря отпугивал их, а теперь  они  беспрепятственно  могут
ползать по ее ногам.., лицу.
   - Я.., не.., знаю... - Голос его угас, а тело содрогалось все сильнее.
   Кейт сдавила ему ногу выше колена.
   - Майк, сегодня  ты  впервые  занимался  любовью  с  тех  пор,  как  стал
священником?
   - Что? - вопрос прозвучал  как  выдох.  Она  постаралась  придать  голосу
легкость, почти шутливость.
   - Я просто подумала, насколько регулярно  занимаются  этим  священники..,
нарушают  свои  обеты,  я  хочу  сказать.  Наверняка  у  тебя  было   немало
возможностей, я имею в виду, со всякими  там  молодками  в  приходе.  Или  с
холостячками и девушками из Корпуса Мира в Третьем мире.
   - Черт бы все побрал, - выдохнул О'Рурк. Он отдернул ногу.  Она  слышала,
как поднимается его рука, будто он сжимает кулак.
   - Нет, - сказал он  уже  более  твердым  голосом,  -  у  меня  нет  такой
привычки. У меня никого не было с тех пор.., с тех пор,  как  подорвался  во
Вьетнаме.  Я  не  был  хорошим  священником,  Кейт..,  но  я   был   честным
священником.
   - Я знаю, - нежно прошептала она, нащупала его руку в  кромешной  тьме  и
поцеловала ее.
   Дыхание  О'Рурка  оставалось  учащенным,  но  уже   более   ровным.   Она
чувствовала, как дрожь, подобно затухающим колебаниям,  покидает  его  тело.
Кейт потерлась щекой о его раскрытую ладонь.
   - Прости, - прошептал он. - Я все  понял.  Спасибо.  Она  поцеловала  его
пальцы.
   - Майк, мы уже почти добрались. Поползли дальше.
   Что-то скользнуло по ее ноге, и Кейт услышала  топот  убегающей  в  глубь
тоннеля крысы. Она надеялась, что это была лишь крыса. От сырой земли  несло
гнилью.
   О'Рурк еще раз попробовал включить фонарь, но оставил эту затею и засунул
его за пояс. Потом, перекатившись на живот, он  начал  продвигаться  вперед.
Кейт последовала за ним, задирая голову и изо всех сил напрягаясь, чтобы  не
упустить малейшего проблеска света, не обращая внимания  на  осыпающуюся  со
свода на глаза и волосы песчаную крошку.
   Потом они все-таки увидели свет. Возможно, прошло лишь  несколько  минут,
но у них не  было  часов  со  светящимся  циферблатом,  и  ощущение  времени
покинуло их. Свет был настолько слабым, что просто в темной комнате  они  бы
его не заметили, но сейчас, когда глаза привыкли к абсолютной темноте,  этот
свет показался им маяком. Преодолев последние десять ярдов,  они  посмотрели
вверх, через решетку в своде тоннеля. Труба здесь расширялась, и Кейт  могла
ползти  почти  вровень  с  О'Рурком.  Лежа  на  спинах,  они  дотянулись  до
металлической решетки.
   - Железная, - прошептал О'Рурк. - Наверное, поставили уже после того, как
отец Кирика прополз здесь много лет тому назад. Должно быть, от крыс.
   Он просунул пальцы между прутьев решетки и потянул. Кейт  услышала  скрип
зубов и почувствовала  исходивший  от  него  запах  пота.  Решетка  даже  не
шевельнулась.
   О'Рурк  со  стоном  опустил  руки.   Кейт   охватила   паника,   тошнотой
подступающая  к  горлу.  Она  и  представить  не  могла,  как  им   придется
возвращаться по этому длинному тоннелю.
   - Здесь есть еще какой-нибудь выход? - шепотом спросила она.
   - Нет. Только  это  отверстие  в  церковном  подвале.  Когда-то  все  это
относилось ко дворцу  Влада  Цепеша..,  здесь  были  подземные  помещения  и
ходы...
   О'Рурк с рычанием снова набросился на решетку. Хлопья ржавчины посыпались
им на головы, но железо не поддалось.
   - Не так, - прошептала Кейт и  вцепилась  в  прутья.  -  Давай  попробуем
толкать, а не тянуть.
   Они уперлись ладонями и нажимали на решетку до  тех  пор,  пока  руки  не
онемели. Потом лежали, судорожно пытаясь  отдышаться,  а  царапанье  крыс  в
тоннеле становилось все ближе.
   - Она,  наверное,  забетонирована,  -  прошептал  О'Рурк,  потрогав  края
отверстия. - Вдобавок она узковата для  наших  плеч.  Для  моих,  во  всяком
случае.
   Кейт попыталась восстановить дыхание.
   - Неважно, - сказала она.  -  Мы  все  равно  через  нее  выйдем.  -  Она
приблизила к решетке лицо. Из помещения наверху пахнуло сыростью  и  запахом
влажного камня, но тем не менее воздух там казался гораздо приятней.
   - Металл старый и проржавевший, - шепнула  она.  -  Поперечины  не  очень
толстые.
   - Железу не обязательно быть толстым, - безжизненным голосом  откликнулся
О'Рурк. На месте его лица она видела лишь бледное пятно.
   - Железо ржавеет со страшной скоростью,  -  прошипела  Кейт.  -  Ну-ка..,
подними-ка ноги.., вот так.., упрись коленями. Сделай так,  чтобы  весь  вес
приходился на спину, как у меня. Отлично. На счет "три" начинаем.
   О'Рурк заерзал, принимая положение поудобней.
   - Секунду, - прошептал он. Послышалось тихое бормотание.
   - Что? - переспросила Кейт. Спина у нее уже заболела.
   - Молюсь, - откликнулся О'Рурк. - Все, готов.  Раз..,  два..,  три!  Кейт
изогнулась и напряглась. Мышцы у нее чуть ли не лопались, но она  все  равно
тужилась из последних сил, чувствуя,  как  в  рот  и  в  глаза  ей  сыплется
ржавчина, как камни со дна тоннеля врезаются в спину через пальто и  свитер,
как трясется от напряжения  шея,  будто  сквозь  нервы  продета  раскаленная
проволока... Майк О'Рурк рядом прилагал не менее титанические усилия.
   Решетка  вылетела  из  камня  и  низкосортного  цемента,  как  пробка  из
шампанского. Кейт вылезла первой. Секунд пятнадцать она лежала на прохладных
камнях и вдыхала свежий воздух, прежде чем  подать  О'Рурку  руку  и  помочь
выбраться.  Ему  пришлось  снять  куртку,  рубашка  порвалась,  но   он-таки
протиснулся в темноту подвала через неровное отверстие.
   Они обнялись, лежа на полу крипты часовни, и восторг постепенно  сменялся
тревогой, в любую минуту могли появиться охранники  в  черном,  привлеченные
шумом. Но, хоть до них и доносились отдаленные звуки  Церемонии  Посвящения,
шагов поблизости не было слышно.
   Мгновение  спустя  они  встали,  поддерживая  друг  друга,  поднялись  по
ступеням и вошли в саму часовню через незапертую дверь.
   В  нескольких  витражных  окнах  полоскались  кровавые  отсветы  факелов.
Посмотрев на О'Рурка и увидев его измученное лицо в разводах пота  и  грязи,
разорванную и испачканную одежду, Кейт  невольно  улыбнулась,  понимая,  что
выглядит не лучше. Небольшая часовня почти круглой формы была пустой, какими
могут быть только места археологических раскопок,  но  небольшое  стеклянное
оконце в двери выходило на башню Киндия, расположенную ярдах  в  пятидесяти.
Газоны и развалины дворца, отделявшие их от башни, были заполнены  факелами,
фигурами людей, теми же черными охранниками, которых они видели  на  острове
Снагов.  Здесь  стоял  даже  вертолет  и   два   длинных   представительских
"мерседеса".
   Кейт ничего этого не замечала. Она не отрывала взгляда от кучки  людей  в
красных балахонах, которые медленно шли мимо часовни в направлении основания
башни. Один из них нес в руках сверток, обернутый красным шелком. Но Кейт не
могла ошибиться: при мимолетном свете факела, когда мужчины  проходили  мимо
часовни, мимо поющих фигур, она разглядела уголок  розовой  щечки  и  темные
глазки.
   О'Рурк  оттащил  ее  назад,  не  дав  распахнуть  дверь  и  выбежать   на
заполненное темными фигурами и факелами пространство.
   - Это мой ребенок, - всхлипнула Кейт, повиснув на руках священника, но не
сводя глаз с двери башни, в которой исчезли мужчины с  красным  свертком.  -
Это Джошуа.

Сны крови и железа

   Я начинаю верить в свое бессмертие. Почти два  года  я  не  участвовал  в
Причастии, но смерть так и не приходит. Я мог бы отказаться от пищи и  воды,
но это было бы глупостью: вместо того чтобы, умереть, мое тело продолжало бы
пожирать само себя в течение многих месяцев. Даже я, познавший в своей жизни
больше боли, чем поколения многих семейств в совокупности,  даже  я  не  мог
пойти на такое мучение.
   И вот я лежу здесь дни напролет, слушая голоса членов моей  Семьи.  Точно
так же я лежал здесь в раннем детстве. По  ночам  я  поднимаюсь,  выхожу  из
комнаты, брожу по коридорам этого старого дома и выглядываю  из  окон  точно
так же, как выглядывал в детстве. Мои мышцы еще не совсем  ослабли..,  и  не
ослабнут.
   Я начинаю верить, что отказ в смерти - великая Божья  кара.  Много  веков
тому назад, когда я был молод, страх перед вечным проклятием заставлял  меня
просыпаться в холодном поту в  ранние,  беспокойные  утренние  часы.  Теперь
мысль о вечном наказании свелась лишь к осознанию того факта, что я  обречен
жить вечно.
   Но днем я впадаю в дремоту. И пока я лежу между бодрствованием и сном, не
мертвый, но и не принадлежащий к живым, мне снятся мои воспоминания.

***

   Мои враги обрушились на меня.
   Султан Махмуд II, к которому присоединился мой подлый брат Раду со своими
неисчислимыми ратями, состоящими из азабов, джаниссаров, румелийских сипахов
и узкоглазых анатолийцев, перешел Дунай, чтобы  сместить  меня  с  престола.
Войско Махмуда было гораздо сильнее моего. Я никогда  не  путал  глупость  с
доблестью. Мои воины, по моему приказу отступили на север, оставляя за собой
пустыню.
   Города, села  и  деревни  моего  княжества  были  преданы  огню.  Житницы
опустошались или разрушались. Скот, который нельзя было увести за  собой  на
север, уничтожался на месте. По моему приказу отравляли колодцы и воздвигали
дамбы, чтобы устроить болота там, где должны были пройти пушки Махмуда.
   Таковы исторические факты того отхода  -  современные  военные  теоретики
называют подобный маневр "стратегическим отступлением", - но реальности  эти
факты передать не могут. И я лежу, рассматривая кровавые отсветы  заката  на
темной поверхности деревянных балок, и вспоминаю дороги,  забитые  плачущими
беженцами из наших собственных городов и селений,  бычьи  упряжки,  пахотных
лошадей, целые семьи, несущие на себе свои скудные пожитки, в то  время  как
горизонт освещается зарницами пожаров, а небо почернело от дыма. Краем уха я
слышу разговоры, которые ведут члены Семьи в соседних помещениях, - мой слух
еще не подводит меня, когда я того хочу. Они перешептываются о войне Саддама
Хуссейна с американцами и тех нефтяных  факелах,  застилающих  небо  пустыни
черным дымом, которые он зажег в бессильной ярости. Бормочут они и о  боевых
действиях в Югославии и покачивают  головами,  ужасаясь  современной  войне.
Саддам - ребенок по сравнению с Гитлером, а Гитлер - ребенок по сравнению со
мной. Я отступал вместе с армией Гитлера в Германию и был поражен  тем,  что
немцы  оставили  нетронутым  все,  созданное  руками  человеческими.  Саддам
устроил пожары в пустыне; я же в свое  время  опустошил  земли,  считающиеся
наиболее процветающими в Европе.
   Этот век не знает, что такое война.
   Мы отходили в самое сердце моей страны, так как все жители  Трансильвании
с молоком матери впитали уверенность, что спастись наш народ  может  лишь  в
самых глубоких ущельях самых высоких гор, в самых  темных  лесах,  где  воют
волки и ревут черные медведи.
   Я читал Стокера. Я прочел его дурацкий роман в 1897 году, как  только  он
вышел в свет, и видел его первую театральную  постановку  в  Лондоне.  Через
тридцать три года я имел несчастье посмотреть один из самых глупых  фильмов,
что  мне  только  приходилось  видеть,  и  наблюдал  за  кривляньями   этого
бездарного венгерского  актеришки.  Да,  я  читал  и  смотрел  тошнотворную,
неуклюже  написанную  мелодраму  Стокера,  где  нелепость  громоздилась   на
нелепости, где очернялось и опошлялось благородное имя Дракулы. Нет сомнения
в том, что это чепуха и бессмыслица, но  должен  признать,  в  потоке  этого
полудетского  лепета  есть  один  мимолетный,  почти   наверняка   случайный
поэтический момент.
   Дурацкий вампир  Стокера  в  оперном  балахоне  останавливается,  услышав
завывание волка в лесу. "Послушайте, дети ночи, -  шепчет  он  драматическим
голосом, - какая это чудесная музыка"-.
   В этом случайном кусочке поэзии обнажается частица души  трансильванца  и
румына. Именно волчий вой - одинокий, вызывающий страх,  эхом  отдающийся  в
безлюдье, - звучит музыкой для румынской души. Во  мраке  лесов  находим  мы
спасение и возрождение.  В  твердыне  гор  находим  мы  камень,  к  которому
прислоняемся спиной и обращаем наше лицо к врагу. Так было всегда. Так будет
всегда. Я породил и возглавил племя Детей Ночи.
   В то лето 1462 года тысячи моих воинов и  тысячи  моих  бояр  и  крестьян
уходили на север от наемных султанских орд. Это было самое  жаркое  лето  на
людской памяти. Там, где проходили мы, не оставалось ничего.  Мои  лазутчики
доносили,  что  начался  ропот  среди  джаниссаров  Махмуда:   им-де   нечем
поживиться среди обугленных головешек наших  городов,  а  в  превращенных  в
пепел деревнях не найти ничего съестного. Я приказал  нарыть  волчьих  ям  с
заостренными кольями на  дне  по  всем  возможным  путям  их  продвижения  и
замаскировать с великим тщанием.  Я  помню,  как  однажды  июньским  вечером
задержался с арьергардом и слышал душераздирающий рев султанских  верблюдов,
угодивших в наши ловушки. Эти звуки были слаще любой музыки.
   Я совершал налеты на толпы турецких свиней, проходя тропами и  дорожками,
известными лишь немногим из моих людей. Мы врасплох нападали на них с  тыла,
вырезая отставших воинов, а также больных и раненых, подобно тому как волчья
стая избавляется от самых слабых,  а  потом  сажали  их  на  колья,  которые
расставляли в тех местах, где тела могли бы увидеть остальные.
   Я рассылал своих людей в заброшенные колонии прокаженных и в  зачумленные
города. Больным и умирающим давали одежду  турок,  а  потом  отсылали  их  в
лагерь  султана,  чтобы  они  смешивались  с  джаниссарами,  анатолийцами  и
азабами, пили из их чашек и ели из их мисок. Я посылал  больных  сифилисом.,
чумой, чахоткой и оспой к оттоманцам и щедро награждал тех, кто  возвращался
с тюрбанами зараженных смертельными болезнями турок.
   Но они, мои враги, продолжали двигаться вперед.  Они  умирали  от  жажды,
голода и болезней; им было страшно  ночевать  в  своих  лагерях,  их  пугала
лесная темень и  вой  волков.  Но  они  шли  вперед.  Мы  оставили  для  них
единствен