Дэн Симмонс
   Лето ночи
   ДЕТИ НОЧИ



   Дэн Симмонс
   Лето ночи
                             Дэн Симмонс

                              Лето ночи

                                Роман


                 Перевод с английского Ольги Брусовой


                   Copyright (C) Dan Simmons, 1991.
                    (C) Перевод. О.Брусова, 1995.




                                              Уэйну,  который был там,
                                              когда это все случилось.




                               Глава 1

    Старая Центральная Школа стояла непоколебимо и упрямо, храня  свои
тайны и свое безмолвие. Меловая пыль сорока  восьми  лет  кружилась  в
редких проблесках солнечного света, и воспоминания о тех, кто ушел  за
более, чем восемь десятилетий, витали над темными лестницами и полами,
окрашивая  застоявшийся  воздух  махагоновым  запахом  гробов.   Стены
Старого Централа были столь толстыми,  что,  казалось,  поглощали  все
звуки, а свет, лившийся сквозь высокие старинные окна с  искривленными
от времени и собственной тяжести стеклами, имел легкий оттенок сепии.

    Время в Старом Централе текло, если оно  текло  вообще,  медленно.
Гулкое эхо шагов плыло вдоль коридоров и  парило  над  лестницами,  но
звук его был странно приглушен и  никак  не  совпадал  с  движением  в
полумраке.

    Первый камень Старого Централа был заложен в 1876 году, в тот год,
когда армия генерала Кастера была наголову разбита под  Литл  Бигхорн,
рекой, что текла далеко на западе, и в  тот  год,  когда  к  столетней
годовщине  Нации,  в  Филадельфии  был  продемонстрирован  собравшимся
первый телефонный аппарат. Старый Централ был заложен в Иллинойсе, как
раз на половине пути между этими двумя  событиями,  но  в  стороне  от
движения истории.

    К весне 1960 года Старая Школа уже  была  похожа  на  тех  древних
учителей, который преподавали в ней: слишком старая, чтобы  продолжать
работать, но  слишком  самолюбивая,  чтобы  согласиться  на  отставку.
Словом, сохраняющая горделивую осанку скорее по привычке и из простого
нежелания склониться. Бесплодная сама, озлобленная старая дева, Старая
Школа десятилетиями вынашивала чужих детей.

    Девочки играли с куклами в сумраке ее огромных классных  комнат  и
коридоров, а повзрослев, умирали родами. Мальчики с  криками  носились
по рекреациям и отбывали наказание в темных, запертых чуланах, а потом
находили вечный покой в местах, никогда  не  упоминавшихся  на  уроках
географии: Сан Хуан Хилл, Белливуд, Окинава, Омаха Бич, Порк Чоп  Хилл
и Инчхон.

    В начале своей  жизни  Старый  Централ  был  окружен  приветливыми
молоденькими саженцами, стоявшие первыми стройные вязы укрывали  тенью
нижний этаж классных комнат в теплые дни мая и сентября. Но  с  годами
ближние к школе  деревья  умерли,  а  уцелевшие  гигантские  вязы,  по
периметру окаймлявшие участок Школы, стояли молчаливыми  стражами,  от
старости  и  болезней  ставшие  уродливо  сучковатыми   и   высохшими.
Некоторых из них срубили и куда-то увезли, но большинство осталось,  и
тени от их голых ветвей тянулись по  игровым  площадкам  и  спортивным
полям и казались узловатыми руками самого Старого Централа.

    Путешественники, направлявшиеся в Элм  Хэвен,  если  им  случалось
свернуть с Хард Роуд и пройти пешком два квартала, чтобы посмотреть на
Старую Школу,  часто  ошибались,  принимая  ее  либо  за  несоразмерно
большую Судебную Палату, либо за неправильно размещенное здание Совета
Округа, тщеславие жителей которого  вызвало  абсурдные  размеры  этого
строения.  Действительно,  вследствие  каких  причин   в   городке   с
населением в без малого две тысячи  человек  было  построено  огромное
четырехэтажное здание, к тому же  размещенное  на  отдельном  участке?
Затем эти самые  путешественники  обращали  внимание  на  оборудование
детских площадок и  понимали,  что  перед  ними  школа.  Причем  школа
довольно странная: витиевато украшенная медью и  бронзой  башня  пошла
прозеленью по черной островерхой  крыше,  расположенной  в  пятидесяти
футах над  землей;  каменные  арки,  несомненно  относящиеся  к  стилю
ричардсонианского романтизма, змеями извивались  над  высоченными,  не
менее двенадцати футов, окнами; россыпь круглых и овальных витражей на
фасаде создавала  впечатление  какого-то  странного  гибрида  школы  и
кафедрального  собора;  мансардные  окна   под   ажурными   карнизами,
напоминавшие окна швейцарских шато, пялились на  прохожих  с  щипцовой
крыши; странные волюты, образующие орнамент над фальшивыми  дверьми  и
слепыми окнами и, как венец всего, наиболее сильно поражала  прохожего
огромность,  неуместность  и  какая-то  зловещесть  _размеров_  Школы.
Старый Централ, с тремя рядами его окон, глядящих с четырех этажей,  с
чрезмерно тяжелыми карнизами и остроконечными мансардными окошками,  с
горбатой крышей и пошлой башней, никак  не  походил  на  школу  такого
скромного городка.

    Если же путешественник имел  хотя  бы  незначительное  понятие  об
архитектуре как таковой, он (или она)  непременно  бы  остановился  на
тихой мощеной улице, вышел из машины,  затаил  дыхание  и  щелкнул  бы
затвором фотоаппарата.

    Но даже за эти доли секунды наблюдатель бы непременно заметил, что
высокие окна похожи на огромные, черные дыры, -  как  будто  они  были
спроектированы скорее для того, чтобы поглощать свет,  а  не  отражать
или рассеивать его, - что ричардсонианский романтизм, второй Ампир или
итальянские   мотивы   были   привиты   на   брутальную,   примитивную
архитектуру,  которую  можно  атрибутировать   как   Школьную   Готику
Центральных Штатов,  и  что  окончательное  впечатление  оставляло  не
поражающее воображение здание и даже не его любопытная архитектура,  а
именно размер, чрезмерность и шизофреничность огромной массы кирпича и
камня, втюханных в эту, спроектированную очевидно сумасшедшим, школу.

    Некоторые  из  путешественников,   игнорируя   или   стараясь   не
поддаваться растущему чувству дискомфорта, могли бы навести справки  о
Старом Централе или даже поехать в Оук Хилл, главный  городок  округа,
просмотреть записи о нем. В таком случае им удалось бы обнаружить, что
он являлся  частью  генерального  плана  восьмидесятилетней  давности,
согласно которому в округе надлежало построить пять грандиозных школ -
Северовосточную,   Северозападную,   Центральную,    Юговосточную    и
Югозападную. Разумеется, Старый Централ оказался первой и единственной
из построенных.

    В семидесятых  годах  прошлого  века  Элм  Хэвен  был  значительно
больше, чем теперь, отчасти благодаря железной дороге (ныне  полностью
заброшенной),  а  отчасти  благодаря  массовому  наплыву  иммигрантов,
привлеченных из Чикаго амбициозными  устремлениями  городского  совета
Элм Хэвена. Население округа, в 1875 году составлявшее двадцать восемь
тысяч, к 1960 году уменьшилось до двенадцати тысяч, причем большинство
из них составляли фермеры. Элм Хэвен насчитывал в том же,  1875  году,
4300 человек, и судья Эшли, миллионер и главный вдохновитель постройки
Старого Централа, предсказывал, что  скоро  город  опередит  по  числу
жителей Пеорию и когда-нибудь станет соперником Чикаго.

    Архитектор, которого судья Эшли привез откуда-то с востока - некий
Солон Спенсер Олден - учился как у Генри Хобсона Ричардсона, так  и  у
Р.М. Ханта, и кошмарный плод  этого  обучения  отразил  только  темные
стороны романского  Ренессанса  без  того  великолепия  и  открытости,
которые предлагали сооружения чисто романского стиля.

    Судья Эшли настаивал - и городок с радостью принял  его  теорию  -
что школа должна быть построена  с  учетом  того  обстоятельства,  что
позднее в ней будут учиться целые поколения детей Великого  Округа.  В
здании располагались не только младшие и средние  классы,  целый  этаж
был отведен под старшие классы - использовался он, правда,  только  до
войны - а также имелись помещения, в которых должны были  разместиться
городская библиотека  и  даже  колледж,  создание  которого  считалось
непременным.

    Но ни один колледж не был создан не только в Элм Хэвен, но даже  и
во всем округе. В 1919 году огромный  дом  судьи  Эшли  сгорел  дотла,
когда во время Депрессии того же года его  сын  разорился.  На  долгие
годы Старый Централ остался  средней  школой,  в  которую  ходило  все
меньше и меньше детей, по мере того как люди покидали город  и  другие
школы возводились в новых местах.

    Третий  этаж,  предназначенный  для  старших   классов,   оказался
совершенно ненужным уже к  1920  году,  когда  в  Оук  Хилл  построили
настоящую высшую школу. Заброшенные классы были  оставлены  во  власти
паутины и  темноты.  В  1939  году  городская  библиотека  выехала  из
сводчатого зала средней школы и огромный бельэтаж, все стены  которого
были забраны полками, стоял пустым, немо взирая на немногих  учеников,
семенящих  по  огромному  проходу  или  сидящих  в   полутемном   зале
подвальных  катакомб,  и  напоминавших  беженцев  в   каком-то   давно
заброшенном городе невообразимо давнего прошлого.

    Наконец, осенью 1959 года, новый  городской  совет  и  совет  школ
округа порешили, что Старый  Централ  пережил  свое  время,  что  этот
архитектурный монстр - даже в его выпотрошенном  состоянии  -  слишком
неудобен для ремонта и дорог для отопления, и  что  все  сто  тридцать
четыре учащихся должны быть переведены в новую совместную школу в  Оук
Хилл осенью 1960 года.

    Но весной того же года, в последний день школьных  занятий,  всего
за несколько часов до насильной отставки, Старая Центральная Школа все
еще стояла непоколебимо и упрямо, храня свои тайны и свое безмолвие.

                               Глава 2.


    Шестиклассник Дейл Стюарт сидел  за  партой  в  одном  из  классов
Старого Централа и ни капли не сомневался в том,  что  последний  день
школьных занятий - это наихудшее из  наказаний,  выдуманных  взрослыми
для детей.

    Время тянулось медленнее, чем в приемной дантиста, медленнее,  чем
после ссоры с мамой, когда он  ожидал  прихода  отца,  чтобы  получить
свое, медленнее, чем...

    Оно тянулось просто ужасно медленно.

    Часы, висевшие на  стене  над  головой  Старой  Задницы  Дуплетом,
показывали 2 часа 43 минуты. Календарь на той  же  стене  информировал
всех о том, что сегодня среда, первое июня 1960 года,  последний  день
школьных занятий, последний  скучный  день,  который  Дейлу  и  другим
_оставалось_ вытерпеть в  чреве  Старого  Централа.  Но  при  всех  их
намерениях и целях время словно бы остановилось,  причем  остановилось
так плотно, что Дейл чувствовал себя увязшим в янтаре  насекомым,  как
паук в том желтом камне, который отец Каванаг одолжил однажды Майку.

    _Делать_ было совершенно нечего. Все учебники шестиклассники сдали
в школьную библиотеку еще в  половине  второго,  и  миссис  Дуббет  их
проверила,  скрупулезно  отмечая  повреждения,  нанесенные  последними
обладателями, хотя Дейл понятия  не  имел,  каким  образом  она  могла
отличить повреждения этого года от  предыдущих...  И  когда  все  было
закончено, а в классной комнате не осталось ничего, кроме пустых досок
объявлений и выскобленных деревяных полов, именно тогда Старая Задница
Дуплетом летаргически предложила ученикам "что-нибудь  почитать".  При
этом  ей  было  отлично  известно,  что  книги,  взятые   в   школьной
библиотеке, были сданы учениками еще в прошлую пятницу под страхом  не
выдачи им табелей с итоговыми отметками.

    Дейл, конечно,  мог  бы  принести  что-нибудь  почитать  из  дома,
например, книжку о Тарзане, которую  он  оставил  на  кухонном  столе,
когда приходил домой  на  обед,  или  один  из  сборников  фантастики,
который он тоже читал  на  этих  днях,  но  хотя  Дейл  прочитывал  по
несколько книг в неделю, _школа_ ему не казалась  местом  для  чтения.
Это было заведение, где полагалось сидеть на уроках, слушать  учителей
и давать ответы до того простые, что даже шимпанзе могла бы отыскать в
учебнике правильный ответ.

    Итак, Дейл и остальные двадцать шесть его одноклассников  томились
во влажном и душном классе, а небо снаружи потемнело, обещая  бурю,  и
тусклый воздух в Старом Централе тоже потемнел, и само лето застыло  у
порога школы, как застыли стрелки на часах, и пыльная  духота  Старого
Централа лежала на них подобно одеялу.

    Дейл сидел за четвертой партой во втором ряду  справа.  Со  своего
места он отлично видел коридор,  темневший  за  входом  в  раздевалку,
дверь в пятый класс, где сидел его  лучший  друг  Майк  О'Рурк,  также
оживаший конца школьного года. Майк был ровесником  Дейла...  даже  на
месяц старше..., но после того, как  его  оставили  на  второй  год  в
четвертом классе, мальчиков разделила пропасть величиной в целый  год.
Майк воспринял случившееся с тем же апломбом, с каким  он  воспринимал
большую часть жизненных коллизий -  посмеялся  над  своей  неудачей  и
остался прежним верховодом на школьном дворе  и  среди  друзей.  И  не
проявил ни малейшей обиды на миссис Гроссейнт, старую  каргу,  которая
оставила его  на  второй  год  из...  лично  Дейл  в  этом  ничуть  не
сомневался... из чистой злобы.

    В самом классе тоже сидело несколько  приятелей  Дейла:  например,
Джим Харлен, которого сажали за переднюю  парту  первого  ряда,  чтобы
миссис Дуббет могла приглядывать за ним. Сейчас Харлен положил  голову
на руки, а его глаза с пляшущими в  них  искорками  оглядывали  класс.
Дейл старался не показать, что видит этот танец. Харлен  заметил,  что
Дейл смотрит на него и скорчил рожу. Рот у него был подвижной,  как  у
клоуна.

    Старая Задница Дуплетом  кашлянула  и  Харлен  живо  повернулся  к
доске.

    В ряду у окон сидели Чак Сперлинг  и  Диггер  Тейлор  -  приятели,
классные вожаки, заводилы. Шутники. Дейл не часто видел Чака и Диггера
вне школы, разве что на играх Малой Бейсбольной Лиги и на практике. За
Диггером сидел Джерри Дейзингер, как всегда в поношенной,  застиранной
футболке. После занятий все носили футболки и джинсы, но только  самые
бедные из учеников, такие как Джерри и братья Корди Кук надевали их  в
школу.

    Позади Джерри была парта этой самой Корди. Сейчас  ее  простецкое,
круглое, с каким-то туповатым выражением, лицо было обращено  к  окну,
хоть было ясно, что она там ничего не видит. Корди жевала резину - она
всегда ее жевала - но по  каким-то  странным  причинам  миссис  Дуббет
никогда этого не замечала и не делала девочке выговоров. Вот  если  бы
Харлен или кто другой из классных фигляров позволил себе такое, миссис
Д. тут же выгнала бы  их...  Но  для  Корди  это  было  ее  постоянным
состоянием.  Дейл  пока  не  слыхал  о  существовании  класса  жвачных
животных,  но  вид  жующей  Корди   всегда   напоминал   ему   корову,
пережевывающую жвачку.

    За Корди, полным ей контрастом, за  последней  партой  в  их  ряду
сидела Мишлен Стаффни,  хорошенькая  и  чистенькая  девочка  в  тонкой
зеленой блузке и коричневой юбке. В ее рыжих волосах играли  солнечные
блики и даже отсюда Дейлу была отлично видна россыпь  веснушек  на  ее
белой, почти прозрачной коже.

    Словно почувствовав его взгляд, Мишлен подняла глаза от книжки  и,
хоть она  не  улыбалась,  но  намек  на  понимание  заставил  учащенно
забиться сердце одиннадцатилетнего мальчугана.

    Не все из друзей Дейла сидели  здесь.  Кевин  Грумбахер  учился  в
пятом классе, но он и вправду был на девять  месяцев  младше.  А  брат
Дейла, Лоуренс,  томился  на  первом  этаже,  в  третьем  классе,  где
преподавала миссис Хоу.

    Приятель Дейла Дьюан Мак Брайт находился _здесь же_. Дьюан - в два
раза толще, чем самый толстый из их одноклассников, -  заполнял  собой
почти все  сиденье  третьей  парты  в  среднем  ряду.  Как  всегда  он
торопливо что-то писал в стареньком блокноте, который вечно  таскал  с
собой. Его давно нестриженные волосы торчали вихрами,  он  то  и  дело
автоматически поправлял очки, чуть хмурился, перечитывая написанное, и
снова склонялся  к  листу.  Несмотря  на  жару  Дьюан  был  в  той  же
фланелевой рубашке и тех же  вельветовых  брюках,  которые  носил  всю
зиму. Дейл не помнил, чтобы когда-нибудь он видел  приятеля  в  другом
наряде, например, в джинсах  и  футболке,  хоть,  в  отличие  от  него
самого, Дьюан был фермерским сынком. Дейл, Майк, и Кевин с Джимом были
городскими ребятами... А Дьюан к тому  же  должен  был  выполнять  всю
работу по дому.

    Дейл встрепенулся. Уже 2 часа 49 минут. Школьный день, по каким-то
совершенно  загадочным  причинам,  в  числе  которых  было,  например,
расписание автобуса, заканчивался в 3.15.

    Со скуки  мальчик  уставился  на  портрет  Джорджа  Вашингтона  на
передней стене и в десятитысячный  раз  задумался,  почему  это  школа
предпочла   приобрести   копию   незаконченного   портрета    великого
президента. Затем он перевел взгляд на потолок, четырнадцать футов  от
пола, на окна, не меньше десяти футов высотой, затем оглядел коробки с
книгами, сложенные на полках книжных шкафов, и задумался над тем,  что
сделают с учебниками. Их перевезут в новую школу? Или  сожгут?  Скорее
последнее,  поскольку  Дейл  не  мог  себе  представить  эти   ветхие,
потрепанные книжки в той новенькой школе, смотреть которую его  как-то
возили родители.

    Два часа пятьдесят  минут.  Двадцать  пять  минут  до  наступления
настоящего лета, до обещанной свободы.

    Дейл уставился на Старую Задницу Дуплетом. Кличка не была злой или
насмешливой, училка всегда была именно Старой Задницей Дуплетом. Целых
тридцать восемь лет миссис Дуббет и миссис Дугган делили  преподавание
в шестых классах - первоначально в смежных помещениях, затем, по  мере
того, как популяция учащихся сильно  уменьшилась,  это  было  примерно
тогда, когда родился Дейл, - в одном и том же  классе.  Миссис  Дуббет
преподавала чтение, письмо и общественные науки в первой половине дня,
а миссис Дугган  -  математику,  естественные  науки,  правописание  и
каллиграфию после обеда.

    Эта пара была Орестом и Пиладом Старого Централа - худая, высокая,
порывистая миссис Дугган и низенькая, толстая  и  медлительная  миссис
Дуббет. Голоса их тоже были почти совершенно различными  по  тембру  и
тону,  но  их  жизни  странно  наложились  одна  на  другую  -  старые
викторианские особнячки по соседству на  Брод  Авеню,  одна  и  та  же
церковь, одни и те же курсы в  Пеории,  каникулы  во  Флориде,  и  две
незавершенные личности каким-то образом, соединив общий опыт  и  общие
недостатки, создали личность вполне совершенную.

    Этой зимой, в последний год владычества Старого Централа, как  раз
перед Днем Благодарения, миссис Дугган заболела. "Рак", сказала миссис
О'Рурк матери Дейла, когда думала, что мальчики ее не  слышат.  Миссис
Дугган не  вернулась  в  класс  и  после  рождественских  каникул,  ее
предметы, "только до возвращение Коры", взяла на себя  миссис  Дуббет.
Она,  хоть  и  явно  презирала  эти  дисциплины,  не   хотела,   чтобы
присутствие другого учителя подтверждало слухи о  серьезности  болезни
ее друга. К тому же  она  ухаживала  за  больной,  сначала  в  высоком
розовом доме на Брод Авеню, потом в больнице, до тех пор, пока однажды
утром по школьному двору не  прошелестела  весть  о  том,  что  миссис
Дугган умерла. Это было накануне Дня Святого Валентина.

    Похороны состоялись в Давенпорте и никто из  учащихся  на  них  не
присутствовал. Похоже,  что  никого  бы  не  было,  даже  если  б  они
проходили в самом Элм Хэвен. Миссис Дуббет  вернулась  в  школу  двумя
днями позже.

    Дейл еще раз взглянул на пожилую учительницу и почувствовал, как в
нем шевельнулось что-то  похожее  на  жалость.  Она  была  по-прежнему
толстой, но теперь ее масса свисала словно слишком просторное  пальто.
Когда она поднимала руки, подушки предплечий колыхались в воздухе  как
гофрир