о которой они  стояли,
было видно, что тяжелая машина после столкновения  с  заграждением  на
мосту несколько раз перевернулась вокруг своей оси. Капота уже не было
и  Конгден  или  кто-то  другой  разбросал  детали  по  траве.   Дьюан
приблизился к машине с противоположной стороны.

    - Отец.

    Старик обошел вокруг машины и стал рядом с ним. Обе дверцы с  этой
стороны отсутствовали.

    - Но они были здесь, когда  ее  вытащили  из  воды,  -  проговорил
Дьюан. - Я же еще показал шерифу красную краску на дверце.

    - Помню. - Старик поднял металлическую поперечину и стал шарить ею
в траве, будто хотел отыскать в ней пропавшие дверцы.

    Дьюан присел и заглянул внутрь, затем  чуть  отошел  назад,  чтобы
заглянуть в машину через заднее стекло. Потом  взломал  одну  дверь  с
правой стороны и нагнулся над тем, что когда-то было задним сидением.

    Искореженный металл. Разодранная обшивка. Пружины.  Куски  ткаи  и
изоляции свисали с крыши наподобие сталактитов. Разбитые стекла. Запах
крови, бензина и трансмиссионного масла. Но книги не было.


    Подошел Старик.

    - Дверей нигде нет. Нашел, что искал?

    Дьюан покачал головой.

    - Нужно поехать на место аварии.

    - Нет. - В голосе отца звучали нотки, делавшие невозможными  любые
дискуссии. - Не сегодня.

    Дьюан повернулся, чувствуя как на его  плечи  навалилась  огромная
тяжесть, что-то даже  еще  более  невыносимое,  чем  то  острое  горе,
которое он уже испытал. Он двинулся в обход  инструментального  сарая,
думая о предстоящем вечере в обществе Старика  и  с  выпивкой.  Сделка
оказалась напрасной.

    Когда он завернул за угол сарая, обе  его  руки  были  засунуты  в
карманы. Собака бросилась на него так неожиданно, что он даже не успел
их вытащить.

    Сначала Дьюан даже не понял, что это собака. Перед самым его носом
неожиданно возникло  что-то  огромное  и  черное,  и  рычало  оно  так
страшно, что Дьюан такого вообще никогда не слышал. Затем  это  что-то
прыгнуло на него, зубы сверкнули  у  самых  его  глаз,  и  Дьюан  упал
навзничь прямо на пружины и разбитые стекла, а тело собаки  ползло  по
нему, извиваясь, рыча и стремясь схватить за горло.

    В  эту  секунду,  лежа  на  захламленной  земле,  с   руками   уже
свободными, но придавленными тяжелым телом, Дьюан понял  только  одно:
сейчас он смотрит в лицо смерти. Время казалось замерло, и он замер  в
нем. Жила одна  только  собака,  и  она  жила  так  активно,  что  уже
превратилась в одно черное пятно, нависала над его лицом, и  весь  мир
заслонила ее страшная пасть и  капающая  из  нее  слюна.  Собака  была
готова вцепиться в горло Дьюана Макбрайта.

    Старик метнулся между псом и его упавшим сыном и ударил.  Чугунная
поперечина пришлась псу как раз под ребра и  отбросила  его  футов  на
десять в сторону дома. Животное издало рык, больше похожий на  скрежет
колес по асфальту.

    - Вставай, - прохрипел Старик, снова  становясь  между  Дьюаном  и
собакой, уже поднявшейся после падения. Дьюан даже не понял, кому отец
это говорит, ему или доберману.

    Когда животное прыгнуло  на  него  опять,  Дьюан  успел  подняться
только на колени. В этот раз  собака  метнулась  мимо  Старика,  чтобы
схватить мальчика, и с явным намерением добиться  этого,  прыгнула  на
него с таким рычанием, что у Дьюана свело кишки.

    Старик развернулся, перехватил поперечину обеими руками и  обрушил
на собаку страшной силы удар. Как ни странно у Дьюана мелькнула  мысль
о сходстве отца с игроком в бейсбол, когда  он  отбивает  верхний  мяч
прямо на другой конец поля.

    Удар пришелся собаке под челюсть, ее  голова  запрокинулась  назад
под совершенно невозможным углом, а тело  животного  совершило  полный
поворот, прежде чем шмякнулось о стенку сарая и сползло вниз.

    Когда Дьюан поднялся на ноги  и,  пошатываясь,  прошел  мимо  пса,
доберман был еще жив.  Подошел  Старик  и  нанес  еще  один  удар,  от
которого морда собаки как-то даже подпрыгнула, словно была привязана к
телу невидимой веревкой.

    - Боже, - пробормотал Дьюан,  чувствуя,  что  если  он  не  скажет
что-нибудь совершенно постороннее и  по  возможности  несерьезное,  то
просто упадет на месте и разрыдается. - Мистер  Конгден  будет  ужасно
удивлен.

    - Хрен с ним, с этим Конгденом,  -  сказал  Старик,  но  настоящей
страсти в  его  голосе  не  было.  Скорее  он  звучал  даже  несколько
расслабленно, в первый раз с тех пор, как восемь  часов  назад  машина
шерифа въехала к ним во двор. - Держись ближе ко мне.

    Все еще держа в руке поперечину, старик подошел  к  двери  дома  и
резко стукнул несколько  раз  по  входной  двери.  Она  все  еще  была
заперта. На стук никто не отозвался.

    -  Слышишь  что-нибудь?  -   Старик   стоял,   продолжая   стучать
металлическим прутом.

    Дьюан покачал головой.

    - Я тоже ничего не слышу.

    Мальчик  понял  его.  Либо  собака,  которая  лаяла  внутри  дома,
внезапно оглохла, либо это была та же  самая  собака,  которая  сейчас
валялась мертвая во дворе. Следовательно, ее кто-то выпустил.

    Старик подошел к обочине дороги и бросил взгляд в обе стороны Депо
Стрит. Под деревьями было уже почти темно. Ворчание  восточного  ветра
предвещало бурю.

    - Пойдем, Дьюнни, - позвал Старик. - Мы найдем твою книгу завтра.

    Они уже почти поравнялись с водонапорной  башней,  и  Дьюан  почти
перестал дрожать, когда он внезапно вспомнил.

    - А твоя бутылка? - напомнил он отцу, ненавидя  себя  за  то,  что
произносит эти слова, но соблюдая условия договора.

    - Хрен с ней, с этой бутылкой. - Старик посмотрел на сына  и  чуть
улыбнулся. - Мы помянем Арта пепси. Вы ведь с ним  вечно  пили  именно
пепси, так  ведь?  Мы  поднимем  за  него  тост,  повспоминаем  разные
истории, вечно случавшиеся с ним, и устроим настоящие  поминки.  Потом
мы ляжем спать пораньше, а завтра сделаем то, что должно быть  сделано
завтра. Договорились?

    Дьюан кивнул.

    Джима Харлена привезли из  больницы  домой  в  воскресенье,  ровно
через неделю после того, как он туда, в эту больницу,  попал.  На  его
левую руку была  наложена  тугая  гипсовая  повязка,  голова  и  ребра
перевязаны, белки глаз были еще красные от местного кровоизлияния и он
все еще принимал болеутоляющее. Но доктор и мама решили, что дома  ему
будет лучше.

    Сам Харлен не хотел домой.

    Все случившееся он действительно помнил  смутно.  Правда,  больше,
чем признавался: помнил, как выскользнул  из  дома  в  ту  субботу  на
Бесплатный  Сеанс,   помнил,   как   отправился   следом   за   Старой
Задницей-Дуплетом,  помнил  даже  как  решил   взобраться   по   трубе
мусоропровода, чтобы заглянуть внутрь классной комнаты.  Но  сам  факт
падения - как и то, что ему предшествовало  -  Харлен  начисто  забыл.
Каждую ночь в больнице он  просыпался  с  бьющимся  от  привидевшегося
кошмара  сердцем,  задыхаясь,  с  ломотой  в   висках,   хватаясь   за
металлические прутья кровати. В первые ночи с ним была  мама,  немного
погодя он научился звонить, вызывая кого-нибудь из взрослых. Нянечки -
особенно миссис Карпентер, самая пожилая из них  -  поднимали  его  на
смех, но в  комнате  оставались,  усаживались  возле  кровати,  иногда
поглаживая его по коротким волосам, пока он не засыпал снова.

    Снов, от которых он просыпался со страшным криком, Джим не помнил,
но он хорошо помнил _чувство_, которое у него оставалось после них,  и
этого было достаточно, чтобы вызвать у него озноб и тошноту от страха.
Такое же чувство у него вызывала мысль о возвращении домой.

    Один из маминых друзей, которого Джим  прежде  никогда  не  видел,
привез  их  домой.  Харлен  лежал   на   носилках   в   задней   части
микроавтобуса.  В  повязке  он  чувствовал  себя  неловко   и   как-то
по-дурацки, даже для того, чтобы глянуть в  окно,  ему  приходилось  с
трудом отрывать голову от подушки. Каждая миля их  пятнадцатиминутного
путешествия из Оук Хилла в Элм Хэвен, казалось, поглощала свет,  будто
машина двигалась в зону вечного мрака.

    - Кажется дождь собирается, - заметил  мамин  приятель.  -  Одному
только небу известно, как он нам нужен для урожая.

    Харлен угрюмо усмехнулся. Кем бы там этот чудак ни  был  -  Харлен
уже забыл имя, которое мама пробормотала ему при церемонии  знакомства
так беззаботно и легко, будто они были давнишними друзьями,  а  Харлен
давно знал и обожал его - так вот, кем бы он там  ни  был,  но  уж  во
всяком   случае   не   фермером.   Чистенький   и   сверкающий   салон
микроавтобуса,  мягкие  руки  "приятеля",  его   твидовый,   городской
костюмчик говорили об этом со всей очевидностью. Этот тип наверняка  и
понятия не имел в чем именно нуждается урожай - в  хорошем  дожде  или
сильной засухе.

    Они прибыли домой около шести часов, мама собиралась забрать его в
два, но слегка опоздала на какую-то пару часов  и  "этот  тип"  сделал
красивый  жест,  помогая  Харлену  подняться  в  его  комнату.   Можно
подумать, что у него ноги были  поломаны,  а  не  рука.  Джим  сел  на
кровать  и  огляделся  -  все  казалось  очень  странным  и   каким-то
незнакомым - пытаясь притерпеться к головной боли, пока мама  побежала
вниз за лекарством. До Джима донесся приглушенный разговор, затем  там
воцарилась  полная  тишина.  Он  представил  себе   поцелуй,   которым
обмениваются эти двое, вообразил "этого  типа",  пытающегося  засунуть
свой старый язык матери в рот, и ее, кокетливо отводящую правую ногу в
туфле на высоком каблуке чуть вверх и назад, как  она  всегда  делала,
когда обменивалась со своими "типами" прощальным поцелуем,  пока  Джим
подсматривал за ними из окна своей спальни.

    Тошнотворно яркий свет, льющийся из  окна  в  комнату,  сделал  ее
освещение каким-то сернисто-желтым. Джим вдруг понял,  почему  комната
показалась ему такой странной: мать навела здесь порядок. Убрала груды
валявшейся везде одежды, собрала  с  пола  кучу  комиксов,  игрушечных
солдатиков и поломанные модели, вымела пыльный мусор  из-под  кровати,
добралась даже до кипы журналов "Жизнь  мальчиков",  которая  валялась
там под кроватью годами. С краской внезапного стыда Джим  подумал,  не
зашла ли  она  так  далеко,  что  добралась  до  нудистских  журналов,
запрятанных далеко в кладовке. Он начал было вставать, чтобы проверить
так ли это,  но  начавшееся  головокружение  и  подступившая  к  горлу
тошнота заставили его  опуститься  обратно.  Джим  положил  голову  на
подушку. Чтоб его. К обычной дневной боли добавился  вечерний  приступ
боли в кости руки. Ему, представьте, даже вставили _стальной стержень_
в руку. Харлен закрыл глаза и попытался  представить  железный  гвоздь
размером  с  железнодорожный  костыль,  введенный  в  его   треснувшую
плечевую кость.

    _Ничего  костяного  в  моей  плечевой  кости_,  подумал   Джим   и
неожиданно почувствовал, что он близок к  слезам.  _Куда  она  делась,
чтоб ее? Или они, чего доброго, там трахаются?_

    Мать  вошла  в  комнату,  вся  в  счастье  и  удовольствии  видеть
ненаглядного сыночка, своего маленького Джимми дома. Мальчик  заметил,
какой толстый слой грима лежит у нее на щеках. И пахло от нее не  так,
как от нянечек в больнице; это был запах  какого-то  пахучего  ночного
животного. Может быть норки, а может что-нибудь вроде ласки  в  период
течки.

    - А теперь прими свои таблетки,  а  я  пойду  приготовлю  обед,  -
прощебетала она.

    И она протянула Джиму всю упаковку, вместо того, чтобы положить  в
маленькую чашку на столе положенное количество  таблеток,  как  делали
нянечки в больнице. Харлен проглотил разом три таблетки кодеина вместо
положенной одной. _Чтоб ее,  эту  боль._  Мать  была  слишком  занята,
хлопоча в комнате, взбивая подушки, распаковывая его вещи, привезенные
из больницы, чтобы  заметить  его  поступок.  Если  она  и  собирается
закатить большой  скандал  по  поводу  журналов,  подумал  Харлен,  то
наверняка отложит это на завтра.

    И отлично. Пусть спускается вниз и жарит, что она там  собиралась:
мать готовила не чаще двух раз в год и всякий раз это  было  подлинным
бедствием.  Харлен  уже  чувствовал  накатывающее  головокружение   от
начинавшего действовать лекарства и был готов скользнуть в то  теплое,
мягкое, беcстенное пространство, в котором он провел так много времени
в первые дни в больнице, когда ему давали более сильные  болеутоляющие
средства.

    Он что-то спросил у мамы.

    - Что, дорогой? - она на минуту замерла с его курткой  в  руках  и
Харлен услышал свой голос, звучащий довольно невнятно. Он начал снова:

    - Мои друзья не заходили?

    - Твои друзья? Почему нет, дорогой?  Они  страшно  беспокоились  о
тебе и велели передать тебе всего самого лучшего.

    - Кто из них?

    - Извини, дорогой?

    - _Кто из них?_ - выкрикнул Харлен, но затем, взяв  себя  в  руки,
понизил голос. - Кто из них заходил?

    - Ну, знаешь..., этот милый  мальчик  с  фермы,  как  его  там...,
Дональд, кажется, приходил в больницу на прошлой неделе...

    - Дьюан, - поправил ее Харлен. - Но он мне не  друг.  Он  типичный
фермерский сынок, и у него  солома  за  ушами.  Я  хочу  сказать,  кто
приходил к нам домой?

    Мать нахмурилась и ее пальцы забегали, как  бывало  всегда,  когда
она  испытывала  замешательство.   Харлен   подумал,   что   с   этими
ярко-красными ногтями ее пальцы похожи на окровавленные  обрубки.  Эта
мысль немного развлекла его.

    - Кто? - снова спросил он. - О'Рурк? Стюарт? Дейзингер? Грумбахер?

    Мать слегка вздохнула.

    - Я не помню имена твоих милых друзей, Джимми, но они звонили нам.
П крайней мере звонили их матери. Они все были  очень  обеспокоены.  И
особенно эта милая леди, которая работает в торговом центре.

    - Миссис О'Рурк, - протянул Харлен. - А Майк или кто-нибудь другой
не приходил?

    Она сложила его больничную пижаму и сунулу ее подмышку, будто  это
было сейчас наиважнейшим делом. Будто до больницы его грязные пижамы и
белье не валялись здесь на полу целыми неделями.

    -  Я  уверена,  что  они  приходили,  дорогой,  но  я   была...ну,
естественно, занята, я так много времени проводила в больнице... Ну  и
другими делами.

    Харлен  попытался  перевернуться  на  другой  бок,  повязка   была
неудобным  наростом  на  левой  руке,  тяжелым  и  неподвижным.  Начал
действовать кодеин, и его унесло прочь. Может он убедить  ее  оставить
здесь весь  флакон,  тогда  он  сам  займется  своей  болью.  Докторам
безразлично, больно вам или нет, _их_ не колышет, если вы просыпаетесь
среди ночи от ужаса и такой боли, что чуть не писаете крутым кипятком.
Правда эти нянечки так хорошо пахнут, но это  неважно,  они  приходят,
если вы звоните, это так, но потом они, шаркая тапочками по кафельному
полу, уходят, их дежурство кончается,  и  несчастного  парня  отсылают
домой.

    Мать наклонилась поцеловать его и он почувствовал запах  одеколона
этого "типа". Харлен поскорей отвернулся, пока его  не  вырвало  и  от
этого, и от запаха ее сигарет.

    - Спи хорошо, дорогой. - Она подоткнула ему одеяло, будто  он  был
маленьким, только гипсовая повязка не помещалась  под  одеялом  и  она
как-то подвела под нее одеяло, будто белое  покрывало  под  новогоднюю
елку. Харлен уносился  на  волнах  внезапного  облегчения  и  онемение
делало его более живым, чем он был всю предыдущую неделю.

    Еще не было темно. В дневное время Харлен позволял себе быстренько
заснуть... Это чертовой темноты он боялся.  Нужно  немного  подремать,
прежде чем он проснется на свою еженощную вахту.  Чтобы  оказаться  на
посту, если _это_ придет.

    Что _это_ может прийти?

    Действие лекарства каким-то образом высвободило его ум, как  будто
барьеры, заслоняющие то, что произошло - то, что он _видел_  -  готовы
были пасть. Занавес сейчас поднимется.

    Джим попытался перекатиться снова, мешала повязка и он  прерывисто
застонал, чувствуя как боль, словно маленькая, но  упорная  собачонка,
тянет его за рукав. Он  не  позволит  этим  барьерам  пасть,  занавесу
подняться. Чем бы оно ни было, то что будит его каждую ночь, заставляя
потеть от страха и задыхаться, _он не хочет, чтобы оно возвращалось._

    Этот долбаный О'Рурк, и Стюарт, и Дейзингер и все остальные.  Хрен
с ними со всеми. Разве это друзья? Кому они  нужны?  Харлен  ненавидел
этот  долбаный  город  с  его  толстыми,  долбаными  жителями   и   их
идиотами-детками.

    И эту школу.

    Харлен поплыл в легкое забытье.  Серный  свет  начал  терять  свой
желтый оттенок, и обои приняли  светло  красную  окраску  прежде,  чем
потемнеть. За окном стали слышны раскаты надвигающейся бури.



    Вскоре после захода солнца в нескольких  кварталах  к  востоку  по
Депо Стрит на перилах веранды  своего  дома  сидели  Дейл  и  Лоуренс,
наблюдая как сверкают в потемневшем небе молнии. Родители  сидели  тут
же, только не на перилах, а на плетеных стульях.  При  каждой  вспышке
молнии Старый Централ вставал словно освобожденный от плена  вязов,  и
его  кирпичные  стены   казались   синими.   Воздух   был   совершенно
неподвижным, ветер, обычно предвещающий грозу, еще не поднялся.

    - Как-то совсем не похоже на начинающийся ураган, -  заметил  отец
Дейла.

    Мать пригубила стакан с лимонадом и  ничего  не  ответила.  Дышать
было трудно,  воздух  из-за  грозы  казался  тяжелым  и  вязким.  Мать
невольно вздрагивала  каждый  раз,  когда  сверкание  молнии  освещало
здание школы, игровую площадку перед ней и Вторую Авеню, протянувшуюся
на юг до Хард Роуд.

    Дейл сидел, завороженный вспышками молнии и тем странным оттенком,
которые они придавали  траве,  дому,  деревьям,  асфальту  улиц.  Было
похоже на то, как черно-белое изображение на экране  телевизора  вдруг
становится на мгновение цветным.

    Молнии бродили по небу над южным и восточным окоемом, сверкали над
верхушками деревьев подобно сошедшему с ума  северному  сиянию.  Дейлу
припомнились истории, которые  он  слышал  от  своего  дяди  Генри  об
артиллерийских обстрелах во время Первой  Мировой  Войны.  Отец  Дейла
служил в Европе во время Второй Мировой, но ни о чем таком никогда  не
рассказывал.

    - Смотри-ка, - тихо произнес Лоуренс и показал на школьный двор.


    Дейл наклонился пониже,  чтобы  проследить  за  направлением  руки
брата. При следующей вспышке он увидел странную борозду, протянувшуюся
по школьному бейсбольному полю. За время, прошедшее с тех пор, как они
ушли на каникулы, на школьном дворе протянулось  уже  несколько  таких
борозд. Как будто там прокладывали трубы, но ни он сам, ни домашние не
видели, чтобы кто-нибудь работал днем на школьном дворе.  Да  и  зачем
тянуть трубы к зданию, которое через каких-нибудь несколько дней будет
снесено?

    - Побежали, - прошептал Лоуренс, и они с братом тихонько спрыгнули
с перил на каменные ступеньки, а оттуда на газон.

    - Не уходите далеко! - окликнула их мать. - Скоро пойдет дождь.

    - Мы быстро, - крикнул Дейл,  оглянувшись  через  плечо.  Мальчики
пробежали  по  Депо  Стрит,  перепрыгнули  через  мелкие,  травянистые
канавы, заменяющие в городе ливневые стоки и побежали под раскидистыми
ветвями гигантского вяза, который словно часовой стоял  на  улице  как
раз напротив их дома.

    Дейл оглянулся, в первый раз заметив,  какими  надежными  стражами
выглядят эти вязы. Казалось, так просто пройти между ними на  школьный
двор, но стоило это сделать  и  ты  словно  оказывался  за  крепостной
стеной во внутреннем дворике замка.

    В эту ночь Старый  Централ  более  чем  когда-либо  был  похож  на
погруженный в раздумье старинный замок. Сверкание молний отражалось  в
незаколоченных  окнах  высоких  мансард.  Камень  и  кирпичная  кладка
выглядели в этом свете странно позеленевшими. Арка над входом  вела  в
кромешный мрак.

    - Вон там, - указал Лоуренс.

    Он ост