аметно улыбнулась и втянула воздух  раздувшимися  ноздрями.  О  Творец,
супрема все-таки действовала и на нее,  и  сегодня  эта  смесь  терпкого
мужского пота, чеснока и немытого тела, которая  вчера  вызывала  у  нее
отвращение, действовала весьма возбуждающе. Что ж,  это  даже  хорошо  -
сказать  по  правде,  вчерашняя  поза  не  принадлежала   к   числу   ее
излюбленных. Но сначала надо было покончить с одним делом...
   Эсмерея  медленно  поднялась  на  ноги,  стараясь,  чтобы  ее   позы,
перетекающие одна в другую словно вода, были воплощением  сладострастия,
так же медленно повернулась, при этом умело зажав  подол  между  длинных
стройных ног и прижавшись бедром к столику, отчего толстая материя  туго
натянулась, растянув вязку и превратившись в тончайшую сетку. У  центора
перехватило дыхание. Он вдруг понял, что, несмотря на плотность платья и
обилие украшений, стоящая перед ним женщина  практически  обнажена...  и
бесстыдно демонстрирует это.
   - Итак...
   О-о,  сейчас  это  был  совершенно  другой  голос.  Голос,  буквально
сорвавший центора с места  и  бросивший  его  к  этой  женщине.  Эсмерея
рассерженно вскрикнула и звонко хлестнула его по щекам, но для  опытного
ветерана чувствительными могли быть только удары, после которых остаются
шрамы. Поэтому Эсмерее пришлось закричать. В следующее  мгновение  дверь
резко распахнулась и на пороге выросла фигура молодого раба с искаженным
лицом и с кинжалом в руке. Центор был слишком опытным воином, чтобы  его
можно было достать вот так запросто, с открытой для удара  спиной,  даже
на самой вожделенной женщине. Он отшвырнул Эсмерею в сторону, отчего она
рухнула на ложе, пребольно ударившись бедром о его край, и,  поняв,  что
вытащить меч, который болтался у него на боку, он уже не  успеет,  резко
выбросил вперед руку. Кинжал скользнул по предплечью, располосовав  руку
до локтя, но в следующее мгновение другая рука центора уже  вцепилась  в
горло раба и  сдавила  его.  Тот  захрипел  и  попытался  вновь  ударить
кинжалом, но центор уже сноровисто перехватил его  руку  и  еще  сильнее
сдавил горло. Его движения были точны и экономны (еще бы, в конце концов
это  была  та  работа,  которой  он  занимался  всю  свою  жизнь).   Раб
задергался, выпустил кинжал и попытался обеими руками  вцепиться  в  его
пальцы, стискивающие горло. Центор довольно оскалился  и,  зарычав,  еще
сильнее стиснул пальцы. В горле у юноши что-то хрустнуло, он дернулся и,
выплюнув увесистый кровяной комок прямо в лицо  центору,  обмяк.  Центор
довольно крякнул и, отшвырнув тело, повернулся к женщине.  О  боги,  она
полулежала на ложе совершенно нагая. Всю ее одежду составляли только  те
самые браслеты на руках, ногах и ожерелье  на  стройной  шее.  Ее  глаза
сверкали, влажные губы были приоткрыты от прерывистого дыхания, а  левая
рука была просунута между ног и подрагивала. Центор ошеломленно  тряхнул
головой. Внезапно Госпожа гибко извернулась и,  захватив  его  за  талию
обеими ногами, хищно выброшенными вперед в каком-то змеином движении,  с
силой притянула его к себе. Центор рухнул на ложе,  по  пути  неизвестно
каким образом (эти ноги оказались настоящими змеями)  повернувшись  так,
чтобы упасть спиной, а в следующее мгновение Госпожа  оказалась  на  нем
верхом. Когда его вздыбленная  плоть  протиснулась  в  горячую,  влажную
пещерку, стенки которой уже вибрировали в  сладострастном  предвкушении,
Госпожа вдруг наклонилась к его шее  и  какими-то  животными,  звериными
движениями принялась торопливо слизывать с его лица и шеи  оросившую  их
кровь раба, а затем изогнулась и, вонзив ноготки в его  плечи  так,  что
ему показалось, будто с него сдирают кожу,  утробно  завыла.  И  в  этот
момент он понял, что НИКОГДА не  сможет  покорить  эту  женщину.  Скорее
стоило помолиться Магр о том, чтобы  богиня  прибрала  его  прежде,  чем
Госпожа покорит его настолько, что он станет тряпкой под ее ногами...

***

   Следующим утром она вызвала к себе служанку из  племени  траммов.  Та
молча вошла и остановилась у двери.  Эсмерея  облизала  губы,  гортанный
язык траммов всегда изрядно напрягал ее горло.
   - Скажи, ты не видела в Кире кого-нибудь из своего народа?
   Траммка поджала губы и  несколько  мгновений  рассматривала  Госпожу,
потом настороженно спросила:
   - Что желает Госпожа?
   Эсмерея нахмурилась. Траммка была ее прислужницей  уже  более  десяти
лет, с того момента как Орден впервые выпустил ее на охоту  за  самцами.
Но Эсмерея так и не сумела стать для траммки настоящей госпожой. Та была
отдана в рабство Ордену в качестве какого-то откупа, но у  траммов  были
свои, несколько своеобразные представления о  рабстве.  У  них  господин
получал право только на труд раба, а во  всем  остальном  раб  из  числа
траммов  считал  себя  свободным  человеком.  И  если  господин  начинал
требовать от трамма что-то такое, что, по его разумению, не относилось к
трудовым  обязанностям,  требовалось  необыкновенное  хитроумие,   чтобы
заставить трамма это исполнить. Причем господином мог быть  только  один
человек, ни продать, ни подарить трамма  было  невозможно.  Эсмерея  уже
давно подумывала о том, чтобы избавиться от этой своенравной старухи, но
ее всякий раз останавливало одно - траммку невозможно было ни подкупить,
ни запугать, для нее  верность  господину  или  госпоже  была  столь  же
естественна, как, скажем, дыхание. А поскольку она за десять лет  своего
рабства так и не удосужилась  выучить  ни  слова  на  венетском  или  на
каком-нибудь еще цивилизованном языке, существовала большая вероятность,
что извлечь из нее какие-нибудь сведения не смогут даже умелые пытки. Уж
больно сложным и странным был язык траммов, и вряд  ли  во  всей  Ооконе
нашелся бы кто-нибудь, владеющий этим языком, кроме, естественно,  самих
траммов и Ордена.
   - Ты знаешь, вечером был убит мой глупый раб...
   Траммка молча кивнула.
   - Я хочу, чтобы его  голову  отделили  от  туловища  и  сохранили.  А
поскольку, как я слышала, ваш народ владеет искусством  бальзамирования,
намного превосходящим даже  искусство  жрецов  Хемта,  ибо  обработанные
вашими мужчинами головы врагов остаются вполне узнаваемыми  даже  спустя
двадцать лет, я хотела  бы,  чтобы  ты  отыскала  кого-нибудь  из  своих
соплеменников и договорилась с ним о такой работе.
   Траммка несколько мгновений размышляла над ее словами, затем накинула
на голову платок и молча  вышла  из  комнаты,  оставив  Эсмерею  гадать,
выполнит ли она то, что от нее требовалось, или,  наоборот,  подойдет  к
трупу и молча изуродует ему голову, чтобы у  Госпожи  не  было  соблазна
попытаться заставить ее сделать то, что траммка категорически  не  хочет
делать.

4

   - Давай-давай, проходи, не задерживай.
   Стражник в легком хлопковом шлеме и тонкой шерстяной накидке  сердито
пихнул  Грона  в  плечо  и  устремился  к  большой  двухколесной   арбе,
запряженной  парой  буйволов.  Грон  ухмыльнулся   и,   потирая   плечо,
"обласканное" тяжелым кулаком, двинулся вперед.
   Он высадился с "Росомахи" два дня назад. Это произошло в десяти милях
отсюда, на глухом мысу, в два  часа  пополуночи.  "Росомаха"  подошла  к
берегу на четверть мили, а остаток пути Грон преодолел на  лодке,  весла
которой были обмотаны тряпками. Так что существовала некоторая  надежда,
что Ордену пока неизвестно, в каком именно месте побережья Великий  Грон
ступил на землю Венетии. Что же  касается  самого  факта,  что  он  таки
ступил на этот берег, то о нем Ордену или уже доложили, или должны  были
доложить с минуты на минуту.
   Капитан Арамий оказался хорошим рассказчиком.  У  него  действительно
была довольно интересная жизнь, и не все грузы,  которые  он  перевозил,
были так уж безобидны. Сказать по правде, те, которые можно было считать
безобидными, довольно редко бывали на борту его акки. Ибо глупо нанимать
судно за цену, раз в пять превышающую обычную, чтобы переправить на  нем
шерстяную  ткань  из  Ллира  на  Тамарис.  Так  что  Слуй  смог  изрядно
удовлетворить свой профессиональный интерес. Но главное  капитан  Арамий
рассказал в первые же полчаса их беседы...
   - Ну что рот разинул, урод! - За спиной Грона послышался свист  бича,
и он, не оборачиваясь, быстро шагнул в сторону. Бич хлестнул по  дороге,
подняв тучу пыли, воспользовавшись которой Грон двинул ногой и аккуратно
наступил сандалией на самый кончик бича. Из-за  стены  пыли  послышалась
ругань  возницы,   собиравшегося   чувствительно   наказать   нерадивого
пешехода, а затем возница рванул бич обратно, чуть не вырвав зажатый под
сандалией конец. Из пыльного облака послышался новый взрыв ругани,  Грон
едва заметно  усмехнулся  и  приподнял  сандалию.  Следующий  рывок  был
призван высвободить зажатый конец бича,  но,  поскольку  он  и  так  был
свободен, рывок этот  привел  к  тому,  что  конец  бича  попал  по  его
владельцу. Куда именно, Грон не увидел, поскольку не стал оборачиваться,
но вопль и последовавшие за  ним  глубокие  исследования  возницей  его,
Грона, родословной показали, что удар был достаточно  чувствителен.  Как
раз в этот момент Грон разглядел в паре шагов впереди ступени, ведущие в
небольшую таверну, коих всегда много вблизи ворот, рынков  и  портов,  и
шагнул к двери. Внутрь он вошел как раз под громко  заявленное:  "А  дед
твой был сыном свиньи и ерша, и его мать рожала его хвостом  вперед...",
но никто из присутствующих  не  обратил  внимания  на  эти  слова.  Грон
остановился на пороге, осматриваясь. Да-а-а,  маленький  вход  вовсе  не
означает,  что  помещение  маленькое,   впрочем,   наверное,   все   это
двухэтажное здание принадлежит одному хозяину и под таверну  отдан  весь
полуподвальный этаж, а основной вход в таверну не с улицы, а  со  двора.
Грон  хмыкнул,  вспомнив  начало  своего  похода  на  Горгос,  и  шагнул
вперед...
   Сведения, которые сообщил венетский моряк  Арамий,  заставили  их  со
Слуем серьезно пораскинуть мозгами. В принципе  ситуация  сложилась  для
них чрезвычайно удачно. Они узнали довольно много о расстановке фигур на
доске еще до того, как был сделан первый ход. Но пока в голове крутилось
больше вопросов, чем  ответов.  Кто  та  женщина,  что  наняла  капитана
Арамия? Какой у нее ранг и какую роль она должна выполнить  в  атаке  на
Корпус и Грона? Почему  информаторы  Слуя  не  сообщили  о  ней  никакой
информации? Откуда у нее столько  горгосских  солдат...  И  еще  десятки
вопросов, на которые у них пока не было  ответа.  К  утру,  окончательно
сломав мозги, они выработали первоначальный план.  Слуй  должен  был  на
"Росомахе", как это и предполагалось ранее, двигаться в Хемт. А Грон - в
одиночку высадиться на побережье недалеко от Кира. Его задачей было идти
вдоль побережья, время от  времени  привлекая  к  себе  внимание  мирных
обывателей, но стараясь не попасть в руки преследователей. Где-то  через
пару лун они  должны  были  встретиться  где-нибудь  в  районе  Ллира  и
обменяться полученной  информацией.  И  тогда  уже  решить,  что  делать
дальше...
   - Ты пришел жрать или пялиться в дверях, оборванец?
   Грон отшатнулся, отчего рыло, возникшее перед его  лицом  из  густого
смрада, висевшего над столами, немного не достало своим лоснящимся  лбом
до его  носа  (как,  видно,  было  изначально  задумано),  и,  улыбаясь,
миролюбиво ответил:
   - Конечно, жрать, хозяин.
   - Ну так проходи в зал и не  заслоняй  вход,  -  рявкнул  хозяин  уже
несколько дружелюбнее. По-видимому,  реакция  гостя  произвела  на  него
некоторое впечатление. Грон кивнул  и  двинулся  к  дальнему  столу,  за
которым, как он успел увидеть, было  не  слишком  много  народу.  Хозяин
дернулся, будто собираясь что-то сказать, но один из тех, кто  сидел  за
столом, к которому направлялся Грон,  повернулся  и  бросил  на  хозяина
быстрый взгляд, и тот  сделал  вид,  что  его  ждут  неотложные  дела  в
противоположном  конце  зала.  Грон,  заметивший  этот   быстрый   обмен
взглядами,  хмыкнул  про  себя  -  ну  еще  бы,  с  чего  это  в   такой
переполненной людьми таверне один из столов практически пустует.  Но  он
всегда предпочитал в незнакомом месте сразу заручиться поддержкой самого
крутого бугра, что лучше всего было сделать, как следует надрав  задницу
ему и его ближайшим прихвостням...
   Ему дали спокойно выхлебать похлебку из  овечьей  требухи,  что  было
продиктовано,  естественно,  не  милосердием,  а  практическим  смыслом.
Во-первых, человек с полным желудком теряет в  выносливости  и  скорости
реакции, поскольку существенная часть крови оттягивается включившимся  в
активную  работу  желудком,  а  во-вторых,  когда  потенциальная  жертва
достает кошель, чтобы расплатиться за еду,  можно  прикинуть,  стоит  ли
тратить на нее силы: Так что когда Грон,  вытерев  губы  сухой  тряпицей
(что было вопиющим нарушением местных правил поведения), сделал  попытку
подняться из-за стола, его остановил грубый голос:
   - Эй ты, сын рыбы и ящерицы, а кто будет платить за стол?
   Грон замер. Интересно, кто это здесь объявился такой смелый? Хотя  на
шее и лице  Грона  уже  появились  старческие  морщины,  а  голова  была
наполовину  седой,  он  по-прежнему  выглядел  ОЧЕНЬ  внушительно.  Грон
медленно поднялся и повернулся к говорившему. Ах вот оно что: говоривший
был не один. За спиной лохматого мужика, чья  выдающаяся  вперед  нижняя
челюсть порождала сильные сомнения по поводу видовой принадлежности  его
отца, сгрудилось еще трое мужичков такого же звероватого вида.  Все  они
были сутулы,  грязны  и  лохматы.  Четверо  против  одного  -  достойный
расклад, впрочем, когда Грон поднялся во весь  рост,  четверка  опасливо
подалась назад. Но такое развитие ситуации шло вразрез с его планами.
   - За стол? - Грон постарался, чтобы в его голосе прозвучало не только
недоумение, но и нотка растерянности. Похоже, ему это удалось, поскольку
все четверо тут же приободрились и вновь качнулись к нему.
   - Да, урод, ты сидел за столом "крысиных волков".  А  подобная  честь
стоит немало. Так что давай выкладывай свое серебро.
   - Серебро? Главарь расхохотался:
   - Вы слышали, ребяты?
   У этого сына свиньи и угря нет денег. Что ж, тогда ты будешь работать
на нас, пока не отработаешь долг. Что ты умеешь делать, раб?
   Вот теперь можно было перестать притворяться (бог ты мой, как смелеет
хамло, услышав нотки неуверенности в голосе). Эта  ходячая  куча  дерьма
уже  успела  сделать  достаточно  громогласных  заявлений,  чтобы  любая
попытка ретироваться стоила ей потери  лица.  А  в  уличных  бандах  это
никому не прощается - ни главарю, ни даже самому последнему  прихлебале.
Потеря лица есть потеря влияния,  потеря  доходов,  потеря  возможностей
выживания, в конце концов.
   Грон неторопливо окинул взглядом толпу, уже собравшуюся у их стола, и
растянул губы в хищной улыбке:
   - Значит, говоришь, я должен тебе серебро?
   Главарь ответил не сразу.  Он,  похоже,  что-то  уловил  в  тоне,  во
взгляде,  в  положении  как  бы  расслабленных  рук,  но  он  всю   свою
сознательную  жизнь  поклонялся  примитивной  арифметике:  двое  сильнее
одного, четверо сильнее двух,  большой  сильнее  маленького,  и  ему  не
хватило ума попытаться хотя бы поискать выход.
   - Ах ты... - С этими словами главарь хотел засветить Грону в лоб,  но
в следующее мгновение  обнаружил,  что  столь  широкая  и  удобная  цель
куда-то исчезла, а вот его собственный  лоб  стремительно  сближается  с
толстыми плахами стола. Бум-м-м!  Судя  по  звуку,  черепная  коробка  у
главаря оказалась еще более пустой, чем предполагал Грон. Толпа замерла,
а Грон, дав бессознательному телу с деревянным стуком шмякнуться на пол,
захватил большим и указательным пальцами край стола и нарочито небрежным
движением оторвал добрую половину тяжелой дубовой плахи.  Поднеся  ее  к
носу, Грон несколько  мгновений  демонстративно  разглядывал  оторванную
щепку  (размером  с  доброе  полешко),  потом  поднял  глаза  на   троих
оставшихся "крысиных волков":
   - Стол как стол. Убей меня боги, не могу понять, за что здесь платить
серебро?
   Троица ошарашенно смотрела на Грона выпученными глазами.  Даже  чтобы
отколоть от этого стола щепку ножом, и то надо было постараться, а  этот
незнакомец  отломал  кусок  голыми  пальцами.  Однако  глаза  незнакомца
смотрели сурово и требовательно. Поэтому самый бойкий из троих  сглотнул
и почтительно произнес осипшим голосом:
   - Так это... кушайте, чего уж там. Грон криво усмехнулся:
   - Спасибо. Уже поел.  -  Он  окинул  растерянную  троицу  насмешливым
взглядом. - Ну ладно, "крысы", где здесь может  спокойно  провести  ночь
ветеран Корпуса?
   Таверна ахнула. О Корпусе в городе были  наслышаны  (да  и  могло  ли
найтись в Ооконе место, где не были бы наслышаны о Корпусе), но испуг от
первого столкновения с Корпусом  и  (скорее  всего)  планомерная  работа
Ордена  принесли   свои   плоды.   Корпус   здесь   представлялся   всем
безжалостным,   злобным   монстром,   время   от   времени    кровожадно
набрасывающимся то на один, то на другой народ исключительно ради  того,
чтобы потешить свою ненасытную утробу. Среди простого люди ходило  много
страшилок о Корпусе. Поэтому народ слитно охнул и отшатнулся.
   Грон "прокачал" все  это  в  течение  пары  секунд  и  решил  тут  же
воспользоваться ситуацией. Он нахмурил брови и угрожающе рыкнул:
   - Ну!
   Две трети толпы, собравшейся посмотреть на  избиение,  тут  же  будто
ветром сдуло, а перед Гроном как из-под земли вырос хозяин таверны:
   - Благородный господин! У  меня  есть  отличная  комната  на  третьем
этаже. Она большая и чистая... и кроме топчана там есть еще светильник и
стол! - Заискивающий голос хозяина  подрагивал  от  страха.  Похоже,  он
решил, что кровожадный ветеран этого ужасного Корпуса сейчас начнет пить
людскую кровь прямо здесь, посередине  его  таверны.  Грон  еще  сильнее
нахмурился (от чего душа хозяина окончательно ушла в пятки)  и  сварливо
пробурчал:
   - Да ты небось цену ломишь?
   Хозяин, в вылупленных глазах которого мелькнула надежда,  что,  может
быть, все как-нибудь обойдется и без  публичного  кровопития,  торопливо
замотал головой:
   - Нет-нет, уважаемый господин, цены  вполне  умеренные,  я  сдам  вам
комнату всего... за пять облов. Пять медных облов!
   Похоже, это действительно была невероятно низкая цена,  поскольку  по
таверне тут же пронесся вздох,  выражавший  не  меньшее  изумление,  чем
когда Грон обнародовал  свою  принадлежность  к  Корпусу.  Поэтому  Грон
ухмыльнулся (что еще больше проредило ряды  зевак)  и  произнес  ленивым
тоном:
   - Ну ладно, пойдем посмотрим твою комнату...
   Комната  действительно  оказалась  довольно  просторной,  во   всяком
случае, для привратной таверны, хозяева которых обычно выкраивают каждый
угол, чтобы  сдать  его  очередному  постояльцу.  Грон  с  удовольствием
оглядел комнату и степенно кивнул:
   - Ну что ж, хозяин, я, пожалуй, займу эту комнату. - С этими  словами
он выудил из кошеля горсть медных монет и высыпал  в  протянутую  ладонь
хозяина. Однако хозяин, из ладони которого попавшие туда монеты каким-то
магическим образом  испарились,  отнюдь  не  торопился  покинуть  своего
нового постояльца. Он замер у двери,  неуклюже  переминаясь  с  ноги  на
ногу. Грон бросил на кровать дорожный сидор, развязал  завязки  и  начал
неторопливо выкладывать свои вещи, демонстративно  не  замечая  хозяина.
Если тому от него что-то нужно, пусть сам первый начнет разговор...
   Наконец хозяин не выдержал и, деликатно  кашлянув  в  кулак,  вежливо
начал:
   - Прошу простить мою настойчивость, благородный господин, но у меня к
вам дело, которое, как мне кажется, должно вас заинтересовать... к нашей
обоюдной выгоде.
   Ох уж эта венетская велеречивость! Венеты были  нацией  торговцев,  и
все их успешные "завоевания",  как  правило,  ограничивались  покорением
совершенно отсталых  племен.  Ни  в  одной  из  войн  с  цивилизов