рейду  на
Ситакку? Грон усмехнулся:
   - Я даю час на то, чтобы все могли ознакомиться, потом отвечу на вопросы.
И сразу, как прибудете на свои корабли, отрядам, атакующим Нуммор и Сукатту,
начать выдвижение.
   Вокруг Грона и командиров отрядов  тут  же  образовались  тесные  кружки.
Наконец Грон еще  раз  уточнил  покорабельный  состав  отрядов,  ответил  на
вопросы и отпустил капитанов.
   А сам  поднялся  на  рулевую  площадку,  кивнул  Тамору,  который  теперь
командовал "Росомахой", и  несколько  минут  стоял,  вглядываясь  в  сторону
невидимого в ночной темноте берега Ситакки. Потом вздохнул и, спустившись  в
каюту, завалился в гамак и попытался задремать. Все было готово.  Оставалось
только ждать.
   Корабли вынырнули из мелкой пелены дождя за три часа до рассвета.  Узкие,
хищные корпуса унирем, слегка  заскрипев,  въехали  на  песок,  и  с  высоко
задранных носов  горохом  посыпались  бойцы,  приглушенно  звеня  оружием  и
доспехами.  Молча  сбившись  в  плотную  колонну,   бойцы   двинулись   мимо
корабельных сараев, беззвучно  прирезав  сторожей,  большинство  из  которых
беззастенчиво дрыхло, и быстро расстреляв из арбалетов поднявших было  крик.
Бегом  преодолев  крутой  подъем,  отряды  рассыпались  по   городу.   Самый
многочисленный взобрался на холм, к храму  Отца  ветров.  Достигнув  ограды,
часть  бойцов  рассыпалась   в   цепь,   .перекрыв   подходы   к   храму   и
дарохранительнице,  а  остальные  ринулись  к  дверям.  Топоры  с  булатными
лезвиями быстро расправились с высокими дверьми, и,  зарубив  на  ходу  пару
проснувшихся  прислужников,  бойцы  хлынули   внутрь.   Первосвященник   был
застигнут в постели, где коротал ночь с молодой вдовой одного из  капитанов,
которому в это лето не посчастливилось - его корабль столкнулся с  одной  из
унирем. Услышав шум, первосвященник  ошалело  вскочил,  а  когда  дверь  его
спальни пинком распахнулась и на пороге появился воин в шлеме с изображением
горного барса, побледнел и сдавленно пробормотал:
   - Измененный...
   Спустя миг он уже валялся на  полу,  оглушенный  ударом  рукояти  меча  в
висок, а голая вдовушка, отчаянно визжа, натягивала на свое молодое, но  уже
дебелое тело шерстяное одеяло. Боец умело  скрутил  первосвященника,  связал
полосой ткани, оторванной от одеяла, защищавшего  вопившую  вдовушку,  потом
взвалил обмякшее тело на крепкое плечо, сделал знак  напарнику  и  исчез  за
пологом,  закрывавшим  дверной  проем.  Напарник   ухмыльнулся,   глядя   на
шевелящееся одеяло, которым перепуганная вдова накрылась  с  головой,  потом
опрокинул на пол, покрытый роскошным венетским ковром, масляные  светильники
и, стянув со вдовушки одеяло, чтобы вовремя заметила огонь и успела  удрать,
чем  вызвал  новый  приступ  визга,  выскочил  из  комнаты.  Во  дворе   уже
заканчивали выносить  золото  и  драгоценную  утварь  из  дарохранительницы.
Несколько десятков перепуганных младших жрецов,  прислужников,  а  также  их
обнаженных подружек (в это лето на Ситакке появилось слишком  много  молодых
вдов), перепуганно поглядывая на бойцов, спешно увязывали все  это  добро  в
узлы. Пленники работали шустро, поскольку тела тех,  кто  не  сразу  проявил
достаточно рвения, валялись  рядом,  служа  хорошим  стимулом.  На  окраинах
Ситакки,  там,   где   располагались   самые   обширные   поместья,   бывшие
собственностью  наиболее  богатых  владельцев  кораблей,  занимались  зарева
пожаров. На улицах разгорался бой. Со стороны моря слышались  гулкие  хлопки
ремней катапульт. Большинство корабельных сараев уже вовсю пылало.  Бойцы  у
храма торопливо подгоняли пленников. Наконец все было  увязано,  и  пленники
взвалили груз на спину. Отряд быстро сбил строй, так что пленники  оказались
в середине, и двинулся к морю.  За  невысоким  холмом  им  открылась  жаркая
схватка. Ситаккцы, похватав оружие,  первым  делом  бросились  спасать  свои
корабли. А когда увидели, что те уже догорают, пришли в ярость и  попытались
добраться до кораблей нападавших. Первую  линию  ситаккцев  почти  полностью
снес залп корабельных баллист. Вторую  шеренгу  опрокинул  арбалетный  залп.
Остальные, однако, добрались до линии охранения. И сейчас бойцы под натиском
осатанелых  ситаккцев  медленно  отходили  к  кораблям,  пока  еще   успешно
сдерживая противника, к которому продолжали сбегаться все новые воины.
   Командир остановил отряд в небольшом переулке, дожидаясь, когда  подойдут
отряды, атаковавшие дальние поместья. И вскоре подошло два, а следом  и  еще
три отряда. В тылу яростно атакующих ситаккцев оказалось почти  шесть  сотен
воинов. Две сотни развернулись в цепь, сдвоили ряды, первая линия опустилась
на одно колено. Вторая  изготовилась  для  стрельбы  стоя.  Звонко  хлопнули
тетивы арбалетов, затем еще, еще. Каждый стрелок  имел  по  три  арбалета  -
остальные  бойцы  передали  им  свои  и  сейчас,  сбив   плотный   строй   и
изготовившись к атаке, ждали, пока стрелки  разрядят  все.  И  вот  выпущена
последняя  стрела.  Бойцы  с  ревом  "Бар-р-р-а-а!"  бросились  вперед.  Они
врезались в тыл толпе ситаккцев, мгновенно развалив ее на  две  половины.  В
образовавшийся коридор быстро прогнали пленников и освобожденных из  рабских
бараков корабельных мастеров, которых действительно еще не успели продать. А
последними проскочили стрелки, на ходу  разряжая  в  упор  снова  взведенные
арбалеты. Воспользовавшись тем, что ситаккцы были ошеломлены атакой с  тыла,
бойцы охранения короткой свирепой атакой отбросили  их  к  откосу  и  быстро
откатились  к  своим  кораблям  между  несколькими  пока   не   подожженными
корабельными сараями, в которых не было кораблей. Когда ситаккцы  опомнились
и бросились вдогон, по ним опять дали залп  из  баллист.  А  сараи,  заранее
облитые  земляным  маслом,  мгновенно  вспыхнули  ярким  пламенем.  Суматохи
подбавил еще один  залп  огненными  снарядами  из  катапульт  дирем.  Вскоре
униремы под дружными ударами весел начали сползать  с  песчаного  берега.  А
прорвавшихся сквозь стену огня ситаккских смельчаков успокаивали редкими, но
прицельными выстрелами  из  арбалетов.  Наконец  униремы  отошли  от  берега
настолько, что  добраться  до  них  можно  было  только  вплавь.  Пленников,
приволокших на своем горбу груз золота  и  драгоценной  утвари  из  храма  и
поместьев, вытолкали за борт, по  пути  немного  потискав  девок  и  угостив
мужиков крепкими ударами на память. Вообще-то можно было их  прикончить,  но
Грон решил оставить людей, которые,  спасаясь  от  позора,  будут  описывать
боевые качества бойцов Корпуса как нечто абсолютно  сверхъестественное.  Это
вкупе со столь ошеломляющими результатами налета должно было навсегда отбить
у ситаккцев охоту вставать на пути Корпуса.  Униремы  развернулись  и  резво
двинулись в открытое море,  напоследок  несколькими  выстрелами  из  баллист
разнеся в щепки десяток лодок,  на  которых  неугомонные  ситаккцы  пытались
добраться до кораблей врага. Отойдя от берега, корабли развернулись и  пошли
в сторону Нуммора,  провожаемые  яростными  взглядами  ситаккцев.  Но  долго
разглядывать  корабли  у  них  времени  не  было.  Пока  большинство  мужчин
сбегались к морю, горя желанием вступить в оказавшийся  безнадежным  бой,  в
городе разрастался пожар. Пять самых больших поместий и храм Отца ветров уже
догорали. А вдоль центральных улиц,  по  которым  проходили  отряды  бойцов,
атаковавшие поместья и храм, разгорались  дома,  от  души  политые  земляным
маслом. Борьба с огнем была затруднена еще и тем, что  ближайшие  подходы  к
морю перекрывала стена огня от пылающих корабельных сараев, а  таскать  воду
через  оба  мыса,  прикрывающие  бухту,  было  слишком  далеко.  Прежде  чем
посланные с ведрами успели вернуться, все  загоревшиеся  дома  уже  полыхали
так, что потушить их можно было бы, только окунув в  море  по  самую  крышу.
Однако  еще  можно  было  попытаться  сберечь  пока  не   занявшиеся.   Люди
выстроились в цепочку и  начали  передавать  ведра  и  лить  воду  на  стены
уцелевших домов, чтобы не дать огню переброситься на них.
   Огонь стих к полудню. Когда измученные и  перемазанные  в  саже  и  пепле
жители смогли осмотреться, то увидели, что  от  города  осталось  не  больше
трети. Все остальное пространство занимали  черные  пепелища.  А  на  улицах
валялись обгоревшие трупы заживо сгоревших людей, и было  их  лишь  немногим
меньше, чем зарубленных. Так Корпус пришел в Ситакку.
   Гамгору повезло меньше. За полмили до Сукатты  отряд  наткнулся  на  пару
галер, по ситаккскому обычаю пережидавших ночь, чтобы после рассвета войти в
гавань. Вероятнее всего, те спросонья не сумели ни сосчитать число кораблей,
ни понять, что это за корабли, но то, что  это  не  ситаккцы,  они  все-таки
разглядели. И свирепо бросились на абордаж. С ними расправились молниеносно,
и все же в городе успели поднять тревогу.  Когда  отряд  Гамгора  подошел  к
гавани, на волнах уже качалось десяток галер и  еще  пару  дюжин  волокли  к
воде. Все остальные послушно отворяли ворота  корабельных  сараев.  Кораблей
здесь оказалось несколько больше, чем рассчитывал Грон. Гамгор бросил  шесть
своих дирем в таранную  атаку,  одновременно  начав  стрельбу  из  катапульт
зажигательными снарядами. Спущенные галеры удалось потопить все и зажечь еще
половину тех, что тащили к воде, и тех, что оставались в сараях. Но сукаттцы
выпрыгивали с кораблей и вплавь, а  также  на  лодках,  на  обломках  весел,
кусках обшивки бортов  плыли  к  нападавшим  кораблям.  Гамгор  старался  не
подпускать их арбалетными залпами, но сукаттцы лезли слишком густо, и вскоре
на  палубах  кораблей  начали  завязываться  ожесточенные  схватки.   Гамгор
выпустил последние зажигательные снаряды и дал команду отходить.  Они  вышли
из гавани, но на пяти последних униремах шла сильная рубка,  а  вдогонку  за
отрядом устремились почти три  десятка  галер.  Гамгор  развернул  диремы  и
атаковал  преследовавшие  их  корабли,  потопив  самые   нахальные.   Однако
сукаттцы, не обремененные тяжелыми доспехами, как  и  в  гавани,  прыгали  с
разбитых кораблей в воду и, держа в зубах мечи и кинжалы, вплавь  добирались
до отставших унирем. Когда на  судах  осталось  по  горстке  бойцов,  Гамгор
приказал диремам подойти ближе  и  выставить  весла,  отсекая  наскакивающих
сукаттцев частой стрельбой из арбалетов. Оставшиеся в живых бойцы по  веслам
перебрались на диремы,  откуда  забросали  захваченные  униремы  горшками  с
земляным маслом и подожгли их горящими стрелами. После этого отряд  прибавил
ход и  двинулся  вдоль  побережья  в  сторону  места  сбора.  Гамгор  дважды
разворачивал диремы, таранными ударами отправляя на дно  наиболее  настырных
преследователей,  и  к  вечеру  сукаттцы,  у  которых  осталось  всего  пять
кораблей,  развернулись  и  ушли  в  сторону  Ситакки.  Гамгор  не  стал  их
преследовать, решив, что сейчас важнее сохранить корабли. И,  чуть  уменьшив
ход и поставив паруса, чтобы  дать  отдохнуть  измученным  людям,  продолжил
движение к месту сбора.
   Наконец на фоне заката по правому борту выросли из  воды  скалы  Акульего
Зуба. Гамгор лег в дрейф и подсчитал потери. Отряд  лишился  семи  унирем  и
около тысячи бойцов. Две диремы имели повреждения,  а  запасы  снарядов  для
катапульт и баллист были почти исчерпаны. Он припомнил прошлогоднее сражение
с горгосцами и поморщился. Ситаккцы обошлись им гораздо  дороже.  Но  и  они
впервые за много сотен лет почувствовали, что такое вражеский набег.  Гамгор
зажег сигнальные огни и дал  на  корабли  отряда  команду  начать  приборку.
Акулий Зуб лежал как раз на полпути между Ситаккой и  Аккумом,  и  по  плану
Грона  после  налета  на  Нуммор  оставшиеся  корабли  флота   должны   были
встретиться именно здесь. Правда,  после  сегодняшнего  дня  Гамгор  не  был
уверен, что останется так уж много кораблей. Но Грон придет. В этом  он  был
уверен. Ибо иначе и быть не могло. Такой уж он, их командор.

   Больше всего Икуммут напоминал мелкого приказчика, из тех, что работали в
его собственной лавке. Он был невысокий, толстенький, с роскошными  брылями,
которыми  от  века  славились  нумморские  щеголи,   сальными   глазками   и
невероятным приказчичьим апломбом, написанным на лице.
   Те, кто  именовался  нумморскими  купцами,  уже  давно  почти  ничего  не
покупали и не продавали, за  исключением  мелкого  товара  в  наследственных
лавках,  служивших  скорее  символом,  визитной  карточкой,  чем  источником
основного  дохода.  Нумморские  купцы  занимались  более  важным  товаром  -
деньгами.  И  Икуммут  среди  них   считался   первым   пройдохой.   Каковая
характеристика в устах нумморского купца служила наивысшей оценкой.  В  этот
вечер Икуммут задержался в конторе. В начале следующей  четверти  предстояла
важная беседа с  одним  странным,  но  весьма  щедрым  клиентом,  рискнувшим
отправиться в морское путешествие в такое время. Правда, он имел возможность
воспользоваться для своего путешествия горгосской боевой триерой,  что  тоже
было немаловажным фактом, заставившим Икуммута столь  серьезно  отнестись  к
предстоящему делу. Клиент собирался занять под  хороший  процент  почти  две
тысячи стоунов  золота.  Причем  гарантами  займа  выступал  сам  горгосский
император. Что служило скорее подтверждением статуса, поскольку император  с
его последними военными неудачами сам был уже изрядным должником. Правда, не
Икуммуту. Тот всегда с предубеждением  относился  к  финансированию  больших
войн. Расходы большие, а прибыли - мизер. Да и  ту  полководцы  предпочитали
раздавать войскам. Так что пока выцарапаешь свое, семь потов сойдет. А  кому
нужно такое беспокойство за свои же  деньги?  Но,  кроме  того,  поручителем
клиента выступил храм Магр, и это было уже достаточно серьезно. Ибо храм был
первым в Горгосе собственником земельных угодий и, кстати, сам являлся одним
из крупнейших ростовщиков. Однако не все было так гладко. Были в этой сделке
детали, которые несколько смущали Икуммута.  И  именно  их  он  и  собирался
обдумать в ночной тишине.
   За окном было уже темно, но  большая  масляная  лампа  с  пятью  фитилями
давала  достаточно  света.  Икуммут  бросил  взгляд  на  дорогое  серебряное
зеркало, в котором, как обычно, отражалась его тупо-высокомерная физиономия,
и придвинул к себе лист дорогой хемтской  тростниковой  бумаги.  Он  привык,
размышляя над чем-то, все раскладывать по полочкам. Итак, что же  ему  стало
известно.
   Во-первых, храм Магр за последние пару лет изрядно  истощил  свою  казну.
Причем это было вызвано тем, что его Верховный жрец, не иначе как тронувшись
умом,  принялся  ссужать  деньгами  весьма  поиздержавшегося  императора.  А
горгосский венценосец не сумел распорядиться ими по-хозяйски и лишился почти
всех сделанных инвестиций, существенная часть которых пошла на  дно  прошлой
осенью неподалеку от элитийского порта Сомрой. Во-вторых, косвенными  путями
он узнал, что подобное поведение жреца было вызвано не безумием, а тем,  что
он выполнял волю людей, которых почитал  имеющими  право  отдавать  подобные
распоряжения. Икуммут задумался. Среди нумморских купцов давно  существовало
убеждение, что где-то за окраиной Ооконы существует остров, на котором живут
люди, выбранные богами себе в помощь. Эти люди приходят  в  Оокону  узнавать
тайны людей и судить их по их делам.  Потому-то  в  Нумморе  и  не  жаловали
иностранцев. Когда две сотни лет назад вожди гильдии заподозрили,  что  один
из прислужников храма Отца ветров в Нумморе является не совсем тем, за  кого
он себя выдает, то этот человек  был  мгновенно  задушен.  Но  похороны  ему
устроили царские. Повергнув в немое изумление как своих соседей по  острову,
так и аккумцев, которые никак не  могли  понять,  почему  вечно  прижимистые
нумморцы с такой помпой хоронят  какого-то  мелкого  служку,  а  в  траурной
процессии идут все старшины гильдии при полном параде.  Но  нумморцы  знали,
что делали. Боги могли и не обратить внимания  на  смерть  одного  из  своих
слуг, в конце концов, одним больше, одним меньше, но вот другие их  слуги...
А так нумморцы давали понять, что не потерпят у себя соглядатаев,  но  и  не
желают ссориться. Икуммут вздохнул. Судя по всему, этот его гость должен был
быть из их числа. Он  покачал  толовой  и  аккуратно  записал  свои  выводы.
Операция была из тех,  что  он  ненавидел.  Слишком  рискованная.  По  всему
выходило, что в лучшем случае останешься при своих. Но в этом  деле  было  и
другое. Икуммут вздрогнул. Эти люди, уж были  они  слугами  богов  или  нет,
имели невероятное могущество. Они могли бросать в бой огромные армии и  даже
двинуть на своих врагов целые племена и  народы.  Они  одинаково  повелевали
императорами  огромных  и  богатых  империй  и  ханами  нищих  племен,  едва
насчитывающих сотню человек. Чем мог ему грозить отказ? Смертью, разорением,
а может, ничем? Ну что для них какой-то  купец?  Даже  если  это  нумморский
купец и даже если он четырнадцатый в своем роде носит имя Икуммут.  Так  что
надо было хорошенько все обдумать, прежде чем принять окончательное решение.
К тому же кости путал еще  один  факт.  По  доходившим  до  купца  косвенным
сведениям сейчас вся эта мощь была направлена на  одного  человека,  который
взбаламутил  постепенно  превращавшуюся  в  обожравшегося  кота   растленную
Элитию. И вот уже на протяжении нескольких лет он успешно отвечал ударом  на
удар и рушил все их самые тонкие и верные расчеты.
   В дверь постучали. Икуммут поднял глаза и по привычке  быстро  перевернул
листок бумаги чистой стороной вверх. Вошла Лиммата.
   - Будете ли вы ужинать, отец?
   Икуммут, скривившись, окинул ее взглядом. С таким телом  и  лицом  скорее
пристало служить танцовщицей в  портовом  баре,  а  не  быть  дочкой  самого
уважаемого купца Нуммора. Ну кто из уважаемых людей позволит ей  переступить
порог своего дома в качестве невестки? С такими-то телесами.
   - Распорядись, пусть принесут сюда.
   Лиммата, не поднимая глаз, присела и склонила голову,  а  потом  бесшумно
выскользнула за дверь. Икуммут проводил ее раздраженным взглядом. Хорошо еще
боги одарили это тело  неплохими  мозгами.  А  то  он  пришел  бы  в  полную
уверенность, что его сухая, как вяленая рыбина,  покойная  Заддата  все-таки
соблазнила кого-то из редких заезжих гостей. Ибо случись  это  с  кем-то  из
нумморцев, то рано или поздно  выплыло  бы  наружу.  Хотя,  конечно,  он  бы
предпочел, чтобы эти мозги достались сыну. Но Заддата не  смогла  оправиться
даже после рождения первого ребенка. Так  что  приходилось  довольствоваться
тем, что имелось. Слава богу, что пока у дочки получалось неплохо.
   Дверь снова отворилась,  и  на  пороге  появился  старый  слуга.  Икуммут
специально не заводил молодых слуг. При такой-то дочке,  только  вошедшей  в
самую пору... Этот горгосец с обрезанными ушами служил ему уже двадцать лет.
Тому была особая причина... Слуга расставил  горшочки  и,  открыв  крышечки,
нерешительно посмотрел на хозяина.
   - Вина, господин?
   - Нет. - Икуммут поджал губы и проворчал: - Зайдешь через час. - Он любил
насыщаться  неторопливо,  тщательно  пережевывая   пищу.   Слуга   неуклюже,
бочком-бочком убрался за дверь. Основной причиной  того,  что  этот  уродина
задержался у него так надолго, было то, что он с первого до  последнего  дня
испытывал в присутствии хозяина жуткий страх. Икуммуту нравилось, когда  его
боялись. Хотя он не  часто  мог  позволить  себе  потешить  самолюбие  таким
образом, ибо это плохо влияло на его доходы.
   Когда слуга явился за посудой, Икуммут что-то усердно писал уже на втором
листе бумаги. Слуга воровато пробрался  к  подносу,  стараясь  не  звякнуть,
собрал посуду и бочком двинулся к двери. И испуганно вздрогнул, когда  из-за
спины прозвучал гнусавый голос хозяина:
   - Что делает Лиммата?
   Слуга чуть не уронил  поднос.  С  трудом  справившись  с  охватившей  его
дрожью, он повернулся