льше  не  собирался
привлекать к себе внимания. А так они хотя бы будут  в  холе  и  довольстве.
Вечером он опять подошел к  табунщику.  Тот  отложил  в  сторону  скребок  и
нахмурился. Грон показал в сторону выхода из долины:
   - Ухожу завтра.
   Табунщик бросил сумрачный взгляд в ту сторону, куда  указал  Грон,  потом
отрицательно покачал головой:
   - Нет.
   - Почему? Табунщик энергично махнул рукой и сказал:
   - Два дня.
   И вновь начал скрести лошадиные бока. Грон постоял рядом некоторое время,
раздумывая о странном поведении табунщика, но в голову ничего не  пришло,  и
он решил подождать. Его уже давно интриговал вопрос: зачем табунщик приволок
его к себе? Этот человек, несмотря на всю свою безыскусность, оставался  для
него загадкой. К тому же особо торопиться ему  все  равно  было  некуда,  во
всяком случае, два дня для него ничего не решали.
   Утром второго дня Грон проснулся в одиночестве. Все  семейство  табунщика
куда-то исчезло. Они тихо поднялись и бесшумно покинули  помещение,  оставив
его одного. У Грона екнуло под ложечкой. Сказать по правде,  он  слишком  уж
расслабился за последние несколько дней, здраво рассудив,  что  если  б  его
хотели убить, то могли бы сделать это гораздо раньше. А чужих  в  долине  не
было. И вот сегодня ему почудилось, что  в  воздухе  запахло  паленым.  Грон
поднялся и подошел к окошку. Сквозь мутный пузырь пробивался яркий солнечный
свет. Было необычайно тепло для столь поздней осени. Грон ополоснул  лицо  и
вышел на улицу. Табунщика с семейством нигде не  было  видно.  Грон  немного
подождал, потом пожал плечами и вернулся  в  дом.  На  привычном  месте,  на
камне, стоял котел. Грон приподнял крышку и удивленно присвистнул -  на  дне
казана было что-то необычное, желтое, с нитеобразными  белесыми  прожилками.
Он зачерпнул рукой. Это оказалась болтушка из птичьих яиц. Грон  решил,  что
это оставили ему, и жадно доел все до конца.  Сказать  по  правде,  ему  уже
изрядно надоела овсяно-желудевая диета, но столь  роскошный  завтрак  должен
был вызвать, как минимум, недоумение, а после столь непривычного пробуждения
просто настораживал.
   Грон еще подождал, но потом  решил,  что  свое  обещание  выполнил  и  со
спокойной душой может отправляться. Однако, когда он вышел  за  ворота,  его
уже ждали. Табунщик сидел на Осыпи. Рядом гарцевали двое  сыновей  помоложе.
Двое старших стояли прямо напротив  выхода,  обнаженные  по  пояс.  Не  было
только самого  младшего,  того,  что  обычно  кашеварил.  Грон  остановился.
Табунщик подъехал поближе и внимательно заглянул Грону в лицо:
   - Ты делать, что хочу я. Я  делать,  что  хочешь  ты.  Грон  настороженно
смотрел на него. А табунщик энергичным жестом указал на старшего сына:
   - Бить его. - Он перевел руку на другого: - Потом его.
   Грон удивился. Но в этот момент старшенький  трубно  взревел  и  бросился
вперед. Грон оставался на месте до  последней  секунды,  а  затем  присел  и
саданул братца кулаком в солнечное сплетение. У того что-то екнуло внутри, и
он свалился на четвереньки. Грон ударил от души, но  парень  не  отключился,
как можно было бы ожидать, а лишь замер в позе табуретки, жадно, со всхлипом
втягивая воздух. Грон предполагал, что, когда  табунщик  просил  его  избить
своих старших, речь не шла о сильных  увечьях,  но  что  считать  окончанием
избиения? Поэтому он на всякий  пожарный,  памятуя  о  том,  что  во  многих
культурах побежденным считается тот, кого положили на лопатки,  подскочил  к
скрючившемуся противнику и рывком опрокинул  братца  на  спину.  И  тут  его
перетянули кнутом  по  спине.  Боль  была  так  сильна,  что  Грон  едва  не
взвизгнул, но тут вновь  услышал  свист  рассекаемого  воздуха  и  попытался
увернуться. Эта попытка не совсем удалась, однако удар был  гораздо  слабее,
чем предыдущий. Грон  развернулся  и  наткнулся  на  злорадно  ухмыляющегося
второго братца,  вновь  замахивающегося  кнутом.  Грон  не  стал  дожидаться
третьего удара и прыгнул к нему, одновременно нанося удар ногой с  поворотом
по левому  уху.  Второй  выпустил  кнут  и  рухнул  на  землю.  Грон  быстро
повернулся к первому противнику. Тот уже очухался, но благоразумно  не  стал
лезть на новенького. Грон поднял глаза на  табунщика.  Папаша  созерцал  эту
сцену с довольным видом. Он величественно кивнул Грону:
   - Хорошо. - Затем тронул коня и,  подъехав  вплотную,  протянул  руку:  -
Едем.
   Грон запрыгнул на круп Осыпи, и табунщик взял  с  места  в  галоп.  Через
некоторое время Грон понял, что они  скачут  в  тот  конец  долины,  где  он
никогда не был.
   Они скакали около часа, и Грон с  удивлением  отметил,  что  табунщик  не
жалеет коня. К тому моменту, когда табунщик позволил жеребцу перейти на шаг,
Осыпь покрылся пеной и дышал шумно  и  тяжело.  Наконец  впереди  показалась
рощица настоящих деревьев. Листва на них  уже  пожухла,  но  еще  оставалась
зеленой. Над рощицей возвышалась скала, с  которой  в  облаках  белых  брызг
срывался небольшой водопад.  Табунщик  остановил  коня  у  опушки  и  знаком
показал в глубь рощицы:
   - Иди, это там. Как выйдешь - уйдешь. - Потом развернул коня  и  поскакал
обратно.
   Грон проводил его озадаченным взглядом и повернулся  к  рощице.  Судя  по
звуку, водопад падал в небольшое озерцо. По-видимому, Грона  ждало  какое-то
очередное испытание или обряд. Может быть, здесь  жила  неизвестная  супруга
табунщика. Ибо в его жилище неожиданно встречались намеки  на  женскую  руку
вроде пучка  высушенных  цветов  над  окошком  или  примитивно,  но  искусно
вылепленной из глины фигурки лошади над очагом. Грон вздохнул.  Стоя  здесь,
дела не сделаешь. Он на всякий случай передвинул поудобнее  скрытый  верхней
туникой кинжал, пригладил рукой волосы и двинулся вперед.
   Рощица в длину была всего шагов пятьдесят, и у самой скалы  действительно
было небольшое озерцо. Грон подошел к обрывистому бережку и  огляделся.  Под
раскидистым  деревом  с  густой  кроной,  стоявшим  немного  поодаль,   была
разложена роскошная медвежья шкура. Рядом  с  ней  стояла  глиняная  бутыль,
очень похожая на те, из которых наливали  вино  в  деревенском  трактире,  а
также лежала засохшая лепешка и окаменевший кусок козьего сыра. Грон  просто
задохнулся от удивления. По меркам табунщика, это был  даже  не  царский,  а
прямо-таки  божественный  стол.  Явно  готовилось  что-то  серьезное.   Грон
осторожно обошел озерцо, ища следы - он не мог себе представить, что вся эта
роскошь предназначается ему одному, но ничего  подозрительного  не  заметил.
Только следы волчьих и медвежьих лап да зверья  поменьше.  Грон  решил,  что
надо ждать. Он повернулся к озеру. Вода манила. Хотя  она  явно  была  очень
холодной, но Грон последний раз купался недели три назад,  если  не  считать
того ливня, когда он проезжал через деревню. Он быстро разделся и с  разбегу
кинулся в воду. Та была еще холоднее, чем он думал.  Видимо,  поток  начинал
свой путь на ледниках и расстояние это  было  очень  небольшим.  Грон  шумно
крякнул и нырнул под окруженную брызгами стену падающей воды. Его закрутило,
слегка протащило по дну, тучи воздушных  пузырьков,  захваченных  водопадом,
окутали тело, как наждаком сдирая застарелую грязь. Наконец он почувствовал,
что легким не хватает кислорода, и мощными гребками выплыл из-под  водопада.
Когда он, отфыркиваясь и энергично махая руками, чтобы  согреться,  выбрался
на берег, со стороны дерева, под которым  лежала  медвежья  шкура,  раздался
смешок. Грон замер. Чей-то звонкий голос негромко позвал:
   - Эй!
   Грон медленно повернулся. Под деревом, на медвежьей шкуре  лежал  младший
член семьи табунщика. Он был совершенно наг, но не это больше всего поразило
Грона - перед ним... лежала девушка. Грон некоторое время стоял  как  громом
пораженный. Девица смотрела на него немного смущенно, но явно забавляясь его
замешательством. У нее было сильное, крепкое тело и упругая,  но  маленькая,
видно еще не до конца сформировавшаяся грудь.
   - Ты долго будешь там стоять?
   Грон вспомнил, что ни разу до этого не слышал ее голоса. Только смех. Она
говорила чисто, но слишком  правильно  выговаривая  слова.  Будто  вспоминая
когда-то выученный и не часто используемый язык. Грон выбрался на  берег  и,
подойдя к ней, осторожно опустился на корточки.
   - Зачем меня привели сюда? Девушка смущенно потупилась:
   - Отец сказал, что ты подходишь для обряда.
   - Какого? - спросил Грон, уже догадываясь.
   - Сегодня День последнего жеребенка, а мне уже пятнадцать зим, мне пора.
   С этими словами она показала себе на низ живота и густо покраснела.  Грон
слегка смутился. Девушка выросла в окружении мужиков и вряд ли точно  знала,
что ей предстоит. Единственным примером, который мог  бы  слегка  просветить
ее, были весенние игры  жеребцов  и  кобылиц.  Грон  еще  не  сталкивался  с
ситуацией, когда его партнерша была бы  столь  неопытна,  поэтому  ему  было
слегка не по себе.
   - А почему отец решил, что я подхожу?  Девушка  удивленно  посмотрела  на
него:
   - Тебя же признал Осыпь.
   Грон хмыкнул. Конечно, немного необычно довериться мнению коня в подобном
вопросе, но вполне в духе табунщика.
   - Ну, тогда действительно.
   Девушка даже несколько обиделась:
   - Осыпь лучше всех чувствует людей. Когда мне было девять лет,  в  долину
пришли злые люди. Осыпь  услышал,  как  они  подошли  к  конюшням,  и  начал
стучаться копытами в стену.  Отец  проснулся  и  разбудил  всех.  Мы  успели
убежать в лес, а потом вернулись. Ночью. Злые люди решили заночевать в нашей
долине. - Она презрительно искривила губы. - Они не знали,  что  лошади  нас
хорошо понимают. Ночью отец встал с противоположной стороны лагеря и  позвал
табун. Кони выбили ворота и поскакали к отцу. - Она кивнула на бутыль. - Это
отец купил прошлой осенью, на те блестящие кругляшки, что были у тех людей в
кулечках.
   Грон представил, что стало с налетчиками, когда по ним промчался табун, и
содрогнулся.
   - А как пропал Осыпь?
   - Это Хрир. Ну, у него голова перевязана. Деревенские давно не появлялись
в долине, и он решил доехать до  деревни.  Его  подстерегли  и  стукнули  по
голове. Она была вся в крови. Наверное, злые люди думали, что он мертв, но у
нас крепкие головы.
   Она улыбнулась, и Грон почувствовал себя полным идиотом. Он сидел рядом с
юной,  симпатичной  девушкой  и  с  умным  видом  обсуждал   достоинства   и
приключения какого-то жеребца. Хотя ему следовало бы выполнять его  функции.
Девушка притихла. Он заглянул ей в глаза и прочел волнение, немного  страха,
любопытство и желание.
   - Как тебя зовут?
   Она ответила чуть охрипшим от волнения голосом:
   - Эрея.
   Он осторожно  обнял  ее  за  плечи  и  потянул  вниз.  Она  на  мгновение
напряглась, а потом рванулась и прижалась к нему всем телом. Высоко в листве
громко крикнула какая-то припозднившаяся птица. Пришла пора совершать обряд.
   Эрея стояла в проеме раскрытых ворот, прислонившись к косяку. В ее глазах
застыла мука. Грон почувствовал, как сжимается сердце, и сердито отвернулся.
Врен-табунщик рассерженно рявкнул на дочь  и  свирепо  посмотрел  на  Грона.
Строи и Врам, старшие, сегодня погнали табун на дальнее  пастбище,  где  уже
хорошо подросла свежая трава. Рядом с Вреном, сидя на лошадях,  ждали  Грона
младшие - Хрир и Норн. Грон вздохнул. Он прожил в долине всю  зиму.  Наравне
со всеми  пас  табун,  охотился  за  волками,  частенько  наведывавшимися  к
конюшням в голодную зимнюю пору. За это время  он  настолько  привык  ездить
верхом, что сейчас с опаской размышлял о  том,  как  он  пойдет  пешком.  Но
делать  было  нечего.  Второй  раз  ему   вряд   ли   удастся   незамеченным
проскользнуть через деревню на лошади. Тем более дождя не намечалось.  А  он
не хотел рисковать и привлекать  к  табунщику  повышенное  внимание.  Лошади
Врена, хотя и были для крестьян лакомым кусочком, все  же  представляли  для
них относительную ценность, вряд ли кто из них рискнул бы серьезно  заняться
торговлей лошадьми. Но вот о содержимом его тюков по деревне, скорее  всего,
ходили чудовищные слухи. Так что, если бы кому-то пришло бы  в  голову,  что
эти тюки  можно  поискать  у  табунщика,  у  Врена  появились  бы  серьезные
проблемы. А пешком легче проскользнуть незамеченным. Грон посмотрел на небо.
Время близилось к полудню. Врен, заметив его взгляд, тронул Осыпь и подъехал
вплотную. Они собирались проводить Грона до поворота к  деревне,  а  ехавший
впереди  Хрир,  чья  очередь  сегодня  была  идти  в   дозор,   должен   был
предупредить, если кто-то попадется навстречу. Вернее, не он, а его Уступ. У
табунщика кони выполняли обязанности и сторожевых собак.  А  для  случайного
наблюдателя Грон был всего лишь одним из сыновей  табунщика,  неизвестно  по
какой прихоти едущий с отцом на одной  лошади,  -  поверх  своей  одежды  он
натянул волчьи шкуры, составлявшие обычное одеяние этой семьи. Благо за зиму
шкур этих изрядно прибавилось. Врен долго не мог понять необходимость  столь
серьезных мер предосторожности, но за зиму он научился ценить мнение  Грона.
Особенно после того,  как  тот  по  окончании  очередной  облавы  на  волков
приволок восемь волчьих трупов. Больше, чем все  остальные,  вместе  взятые.
Кроме того, за зиму сыновья табунщика несколько раз замечали на тропе  следы
чужого, что было необычно. Зимой в горах делать нечего.
   Грон запрыгнул на круп Осыпи позади Врена, не удержался и  бросил  взгляд
на ворота, но там уже никого не было. Эрея была послушной дочерью. Врен  дал
шенкеля, и они рванули вперед.
   Деревню Грон миновал уже под утро. И вполне успешно. К вечеру он добрался
до знакомого поворота и двинулся внутрь, к заветной пещерке. Несмотря на  то
что он подгадал и пришел приблизительно в то же время, что и в прошлый  раз,
он вряд ли бы нашел пещерку, если бы не пара крупных птиц, похожих на скопу.
Видимо, раньше это была их квартира, и они  были  очень  недовольны,  когда,
вернувшись, застали ее уже занятой под  склад.  Грон  решил  не  карабкаться
сразу   же,   опасаясь   того,   что   птицы   будут   недовольны   подобной
бесцеремонностью и примут радикальные меры. К тому же столь длительный пеший
переход его  изрядно  утомил.  Поэтому  он  завернулся  в  свой  уже  весьма
поношенный плащ и улегся спать прямо под пещеркой.
   Утром птицы исчезли. Грон ополоснулся водой из фляжки,  предусмотрительно
отойдя в сторону, чтобы не привлекать  внимание  мокрым  пятном,  и,  скинув
сандалии, быстро вскарабкался к пещерке. Там  все  было  на  месте.  Правда,
верхняя материя начала немного портиться, видимо, в пещерку  ветром  нанесло
снега, но было видно, что с осени здесь никто  не  появлялся.  Грон  отсыпал
десяток монет в  кошель.  Отрезал  кусок  материи  на  хороший  плащ  взамен
износившегося и развязал тюк с булатным  оружием.  Любовно  осмотрев  каждую
вещь, он вздохнул и связал  тюк  обратно.  Пока  лучшим,  что  он  мог  себе
позволить, был простой бронзовый кинжал. Да  и  тот  он  предпочитал  носить
скрытно, под одеждой, на шнурке. Грон поплотнее сдвинул тюки, окинул пещерку
придирчивым взглядом и полез  вниз.  Спустившись,  он  внимательно  осмотрел
подножие,  подобрал  несколько  птичьих  перьев,   свалившихся,   когда   он
спускался, и двинул по дороге дальше.
   Через четыре дня он нагнал караван,  остановившийся  на  ночевку.  Сторож
окликнул его, когда он подошел почти  вплотную  к  кострам.  По  всему  было
видно, что здесь не опасаются разбойников. Его провели  к  караванщику.  Тот
был изрядно навеселе и потому в хорошем расположении духа.
   - Кто таков?
   Грон заранее продумал ответ:
   - Меня зовут Грон, я сирота, иду в Дожирскую долину на заработки.
   Дожирская долина славилась своими  виноградниками  и  тем,  что  в  сезон
принимала немало свободных рабочих рук.
   - Дурак, - добродушно хохотнул караванщик, - эти живодеры выжмут из  тебя
все соки, а заработаешь гроши. Ну да леший с тобой. Иди ночуй.
   Сидевший  у  костра  караванщика,  слева  от  него,   худой   мужчина   с
болезненным, изможденным лицом, вернее  всего  старший  приказчик  какого-то
купца, настороженно посмотрел на Грона и проворчал:
   - Это не совсем разумно.
   - Да брось, - махнул рукой караванщик и приложился к фляге.  Оторвавшись,
он разъяснил причину подобного легкомыслия: - С тех  пор  как  Грозный  Югор
убил Пакраста-гиену и всю его банду, здесь ничего не слышали о разбойниках.
   - Но это не значит, что их нет.
   Караванщик снова добродушно махнул рукой  и  отвернулся.  Устраиваясь  на
ночлег, Грон улыбался. Югор, наверное, был счастлив  на  небесах,  рядом  со
своими предками, когда слышал, как его величают на земле.
   Караванщик  имел   все   основания   восхвалять   собственную   интуицию,
заставившую его разрешить Грону присоединиться к каравану. В чем и убедился,
когда Грон сумел укротить взбесившуюся лошадь, чуть не опрокинувшую  повозку
караванщика, заполненную  бутылями  с  отличным  молосским  -  по  весне  на
побережье на него был  большой  спрос.  Грон  дождался  момента,  когда  все
остальные, кто пытался помочь, отступили, и, ловко повалив  лошадь  на  бок,
вытащил из-под подковы ветку  колючего  кустарника.  Караванщик  восторженно
хлопнул его по плечу:
   - Ну, парень, я еще не видел человека, который бы так умел  обращаться  с
лошадьми. Хочешь, оставайся в караване.
   Но Грон поймал неприязненный взгляд худого приказчика - он с  первого  же
мгновения взял Грона под  "опеку"  и  активно  наушничал  среди  попутчиков,
призывая не доверять столь подозрительной личности, - и отрицательно покачал
головой:
   - Нет, господин, я уж останусь в Дожирской долине.
   Через три дня они вошли в Дожирскую долину  и  Грон  покинул  караван.  В
первой же  деревне,  стоило  ему  приблизиться  к  трактиру,  его  окликнуло
несколько голосов:
   - Эй, парень, будешь наниматься?
   Грон обвел взглядом несколько молодух, сидевших на  лавке  у  трактира  и
напряженно смотревших на него, и кивнул. Женщины туг же вскочили и подбежали
к нему. Грон был  буквально  сметен  натиском  и  бесцеремонностью.  Женщины
щупали его мышцы, оттягивали веки и раздвигали губы, а одна даже сунула руку
в низ живота. В чем тут же, со смехом, была уличена.
   - Эй, Серма, что, уже мужа не хватает?
   - Да она по другому делу работника ищет...
   - По ночному...
   - Да она любого мужика в гроб загонит своей мохнаткой...
   - Да не одного, а троих...
   - Сразу...
   По-видимому, Грон произвел хорошее  впечатление,  поскольку  его  тут  же
начали тянуть во все стороны, наперебой предлагая условия, которые,  однако,
были довольно однообразны. Стол, ночлег и до двадцати пяти медяков за сезон.
Все это сопровождалось активной перебранкой, во время  которой  он  заметил,
что самая смелая,  та,  что  наиболее  полно  исследовала  его  достоинства,
потихоньку перетягивает его в свою сторону. Грон повнимательнее осмотрел ее.
Она была, что называется, в самом соку. Рослая, статная, с длинными  черными
волосами, туго скрученными  в  тяжелый  узел  на  затылке,  жаркими  черными
глазами и высокой, крепкой грудью. Кожа гладкая, а  губки  полные,  сладкие,
как вишня. Черт его знает, чего она от  него  хотела.  Такая  где  угодно  и
какого угодно мужика найдет. Но вишь ты, вцепилась в него.  Грон  усмехнулся
про себя, здраво рассудив, что там, где  расположение  хозяйки  будет  самым
большим, там и жизнь будет лучше, и, решительно развернувшись, пошел за ней.
Женщины провожали их еще  более  скабрезными  шуточками,  но  в  их  голосах
сквозило разочарование.
   Они шли около получаса. Сначала  улицей,  потом  виноградниками.  Наконец
вышли к небольшому домику, рядом с которым бугром  торчала  из  земли  крыша
винного погреба. Серма, не оглядываясь, вошла в дом  и  исчезла  за  дверью.
Грон задержался на пороге - наемные рабочие, как он полагал, должны  обитать
отдельно от хозяев. Спустя несколько минут дверь  отвори