даченно переглядывались. Как правило,
все набеги происходили по одному  сценарию:  налететь,  захватить,  то,  что
нельзя увести и увезти с собой - сжечь и с почетом вернуться в стойбище.  Но
некоторые из ханов только на этом хурале осознали, что их стойбища двигаются
вместе с ними. И они каждую ночь с почетом возвращаются в свои шатры. А  для
набегов не надо красться степью много дней, достаточно утром сесть на  коня,
чтобы к вечеру вернуться с добычей. Это было  так  необычно,  что  некоторые
ханы недовольно насупились. Все должно идти путем предков. Грон  разглядывал
ханов, буквально воочию  наблюдая,  как  в  их  чугунных  головах,  отчаянно
скрипя, ворочались окостеневшие мозги, и решил, что им пора подбросить новую
порцию свежих идей.
   - На многих из вас прекрасные доспехи, которые не пробьет ни одна стрела,
вы держите в руках мечи, которые за один удар прорубают кожаный  панцирь,  и
большая часть ханов приехала ко мне на прекрасных конях, которые в два  раза
больше, чем самый рослый степной. Разве вам не хочется владеть этим всегда?
   Тут все ханы с воодушевлением согласились. Только дурак мог  поспорить  с
подобным утверждением.
   - Тогда я хочу предложить вам не возвращаться в степь.
   И вновь над поляной повисла тишина. Никто не мог понять, что такое сказал
их вождь. Как это можно не возвращаться в степь? Всю жизнь они  и  их  отцы,
деды, прадеды и .весь их род жили в степи, пасли лошадей и ходили в  набеги.
Так  научила  их  Сарай  -  мудрая  кобылица,  прародительница  людей.  Грон
усмехнулся:
   - Вы можете остаться на новых землях и не убивать этих людей,  во  всяком
случае, не всех. Так же, как и не всех заставлять пасти свои  табуны.  Пусть
тот, кто умеет выращивать таких коней - делает это для вас, тот,  кто  умеет
делать такие доспехи - делает их для вас, кто обучает  танцовщиц  прекрасным
танцам - тоже делает это для вас.
   Ханы молчали. Это было СЛИШКОМ необычно, чтобы даже  спокойно  думать  об
этом. Грон понял, что на сегодня ханы полностью исчерпали всю способность  к
восприятию нового, и потому поднял руки и хлопнул в ладоши.  Тотчас,  откуда
не возьмись, выскочили жаркие  горгосские  рабыни,  зазвучала  музыка  и  на
коврах стали появляться новые яства.  Ханы  стали  понемногу  оживляться,  в
конце концов,  если  мужчина-воин  начал  развлекаться,  любые  мысли  могут
подождать. Грон некоторое время посидел на своем  почетном  месте,  а  когда
веселье начало понемногу вступать в самую буйную фазу, тихо удалился.
   На следующий день многие ханы уселись на свои места с решительным  видом,
и Грон понял, что выиграл. Однако нужно было разбавить эту бочку меда ложкой
дегтя. Чтобы ханы надолго запомнили, КТО дал им эту землю и  кто  сможет  ее
отнять. Он знал, как надо это  сделать,  и  собирался  разыграть  на  глазах
присутствующих небольшой спектакль, главные  актеры  которого  еще  даже  не
догадывались о своей роли.
   Все пошло, как и было задумано. Добрых две дюжины ханов  начали  надсадно
орать, что берут эту землю под  свою  руку  и  не  позволят  никому  другому
властвовать над ней. Грон дождался, когда мечи были наполовину  вытащены  из
ножен, и лишь тогда грозно рявкнул, жахнув  кулаком  по  стоящей  перед  ним
перевернутой бронзовой чаше. Ханы притихли.
   - Я буду говорить, - мрачно заявил Грон, делая вид, что сильно разозлен.
   Ханы опустились  на  свои  места.  Грон  некоторое  время  неодобрительно
переводил взгляд с одного хана на другого, вынуждая каждого опускать  глаза,
потом снова возвысил голос:
   - Разве здесь есть хан, который сможет ОДИН взять  под  руку  эту  землю?
Разве мы не проходили города, в которых жителей больше, чем в любой из ваших
орд?
   Сидевший с краю молодой хан из тех, кто не был на хурале  перед  походом,
дерзко воскликнул:
   - Разве десять овец стоят одного волка? Ханы одобрительно заворчали. Грон
демонстративно ухмыльнулся:
   - Если волк прыгнет в  середину  стада,  стоящего  в  загоне,  он  сможет
зарезать одну, двух, дюжину овец, но остальные его  затопчут.  Разве  вы  не
видели гор на севере и закате, разве не  слышали  о  большой  соленой  воде,
переплыть которую невозможно, даже держась за лошадиную гриву, на восходе  и
юге? Одной орды слишком мало, чтобы править  в  этом  загоне.  -  Он  сделал
паузу, чтобы ханы могли осознать эту мысль, а потом продолжил: - Ты, Су-бай,
возьмешь себе город у выхода из предгорий, который мы прошли четверть назад.
Ты, Уде, - два города поменьше, на той реке, что вы  пересекли  по  каменной
земле, построенной над ней, десять дней назад. Ты, Юмбай, - долину с тучными
лугами, что лежит в трех днях пути от города Субая к реке Уде... - Он  долго
и обстоятельно перечислял всех, кто был на первом хурале, время  от  времени
прерываясь, чтобы усмирить перебранку и нахвалить надел того, кто чувствовал
себя обделенным. И постепенно на лицах ханов, которые пришли  сюда  заявить,
что они будут свято чтить заветы  предков  и  вернутся  в  степь,  появилось
сомнение. И когда Грон наконец закончил  оделять  присутствующих,  из  рядов
желавших уйти в степь, а это были, как правило, ханы,  позже  примкнувшие  к
походу, раздались  негодующие  возгласы.  Ханы  требовали  свою  долю.  Грон
некоторое время сидел, игнорируя их крики, а потом грозно рыкнул:
   - Вы не пришли на мой хурал в степи. Вы не хотели  взять  эту  землю  под
свою руку, почему вы орете, когда вы  ее  и  не  получили?  Если  вы  хотите
получить свой надел - вы пойдете вместе со мной дальше на юг. Там будет  еще
земля, и, если вы заслужите ее-я вам ее дам.
   Ханы замолчали, переваривая его заявление, и  принялись  согласно  кивать
головами. Почти все. Четверо, среди которых был  молодой  хан,  который  уже
возражал Грону, вскочили на ноги, и молодой заорал:
   - Мы живем по законам предков  и  не  хотим  слышать  иноверца!  Мы  сами
возьмем землю и ту, которую захотим...
   Больше ничего они сказать не успели. Грон ждал  именно  этого  момента  -
открытого неповиновения. И он с удовлетворением увидел, что почти  правильно
вычислил их. Трое сидело рядом, в том углу, где он и рассчитывал,  и  только
четвертый располагался немного в стороне, через три человека от них. Но  это
было поправимо. Грон резко взмахнул рукой, и четыре сюрикена, зажатые  между
пальцами правой руки, вонзились непокорным в горла. У  стоявшего  в  стороне
сюрикен прошел немного грязно, но при  этом  эффектно  располосовал  глотку.
Так, что, рухнув плашмя на ковер,  он  предварительно  обдал  сидящих  рядом
фонтаном крови. Над поляной повисла шоковая тишина. А  Грон  грозно  рявкнул
куда-то в пространство, и из-за деревьев вышел дюжий боец, почти  на  голову
выше его самого. Грон молча  взял  у  него  свиток,  перо  и  под  обстрелом
изумленных, а порой и испуганных глаз начертал несколько строк и также молча
вернул.
   Затем он обвел ханов грозным взглядом и хлопнул в ладоши. По этому знаку,
как и в прошлый раз,  выскочили  танцовщицы  и  музыканты,  а  слуги  начали
расставлять яства. На этот  раз  танцовщицам  пришлось  постараться  немного
дольше, прежде чем ханы смогли развеселиться. И в этот раз Грон  должен  был
сидеть до конца. В скором времени к нему подошел хан Уде и спросил:
   - Не скажет ли Великий вождь, что за ритуал он совершил после  того,  как
наказал нерадивых. Грон сдвинул брови и громко, так, чтобы было слышно всем,
заявил:
   - Я приказал своим воинам покарать родные орды отступников.
   Хан кивнул, и  некоторое  время  раздумывал  над  его  словами,  а  потом
осторожно спросил в наступившей тишине:
   - Но рядом с тобой был только один воин, и ты не сказал ему ни слова?..
   Грон сурово оглядел  ханов,  с  жадным  любопытством  прислушивающихся  к
разговору, и сказал:
   - Я НАПИСАЛ им.
   После чего встал и, гордо вскинув голову, покинул  поляну.  На  следующий
день ханы двинулись в обратный путь. С задумчивым  видом  рассматривали  они
пирамиды из отрубленных голов степняков мятежных орд,  специально  сложенные
вдоль дороги.
   Когда последний из ханов покинул лагерь Грона, он с облегчением вздохнул.
Он рассчитывал, что заключительным представлением сумел сохранить  жизни  не
только коневодов, кузнецов и ремесленников,  но  и  учителей.  В  его  планы
входило, что следующее поколение степняков должно быть обучено  грамоте.  Он
еще многое собирался изменить в этом мире.
   Корпус и элитийская армия  соединились  там,  где  и  рассчитывали  -  на
равнине у города Сдранга. Здесь Срединный  хребет  был  наиболее  пологим  и
практически каждая долина имела выход  на  противоположную  сторону.  Корпус
подошел к лагерю армии на закате. Грон, как обычно, ехал в голове колонны, с
Багровым глазом Магр на груди. Разведчики Корпуса принесли в лагерь весть  о
его приближении задолго до того, как  показались  колонны  Корпуса.  Поэтому
когда Грон подъехал ближе, то увидел, что весь лагерь высыпал  навстречу  по
обеим сторонам дороги. А на валу у ворот стояли Толла с Югором и смотрели на
него. Грон под восторженные крики элитийцев  дал  шенкеля  Хитрому  Упрямцу,
подъехал к жене и сыну, одним движением вскинул  их  в  седло  и,  не  меняя
аллюра коня, двинулся вперед. Они торжественно проследовали через  лагерь  и
под несмолкающие вопли восторга скрылись в  большом  белом  шатре.  Едва  за
спиной упал полог, Грон сбросил маску торжественности и крепко прижал к себе
Толлу и сына. Толла тоже,  по-видимому,  еле  сдерживалась  все  это  время,
потому что,  как  только  приникла  к  Гро-ну,  разревелась.  Югор  вцепился
ручонками в ноги отца и матери и в свою очередь не выдержал и начал  хлюпать
носом. Несколько минут они просто стояли,  тесно  прижавшись  и  вдыхая  уже
немного забытый, но умопомрачительно родной запах друг друга. Наконец  Толла
оторвалась от Грона и, утерев слезы ладонями,  бросилась  в  глубь  палатки.
Грон подхватил сына на руки и пошел следом. За  занавесями  стоял  небольшой
стол, уставленный яствами, а возле него - ложе, накрытое  пушистыми  шкурами
барсов. Толла усадила мужа на ложе, опустилась на  колени,  стянула  с  него
стоптанные сапоги и принесла таз с теплой водой. Омыв ему  ноги,  она  стала
вытирать их чистым полотенцем, но когда Грон положил свою заскорузлую ладонь
ей на голову и  нежно  провел  по  волосам,  Толла  снова  не  выдержала  и,
прижавшись лицом к его ногам, опять разревелась. Грон подхватил ее на руки и
посадил на колени, крепко прижав к себе. Югор ужом ввинтился под отцову руку
и затих, прижавшись к боку. Так они и сидели, сплетясь в некое многорукое  и
многоногое существо, пока Толла не ахнула и,  спрыгнув  с  колен  Грона,  не
подвинула мужу блюдо с мясом  и  овощами,  укрытое  крышкой,  чтобы  еда  не
остыла. Пока Грон ел, она сидела на ложе, поджав под  себя  ногу  и  положив
руку на его колено, и Грону казалось, что  сияние  ее  глаз  освещает  шатер
больше, чем масляные лампы.
   Они засиделись до полуночи. В этот вечер их никто не беспокоил, но они не
замечали этого. Они потеряли счет времени  и  говорили,  говорили,  плакали,
смеялись, дурачились и снова говорили...  Наконец  Югор  задремал  в  уголке
ложа. Грон осторожно взял сына на руки и отнес за занавеси в  дальний  конец
палатки, где было специально устроено маленькое  ложе.  Когда  он  вернулся,
Толла уже ждала его. Она сидела на ложе нагая, а все масляные  лампы,  кроме
одной, были потушены. Грон подошел. Она протянула  руку  и,  потянув  его  к
себе, усадила  на  ложе,  потом  соскользнула  на  пол  и  гибким,  кошачьим
движением прянула  в  середину  отгороженного  занавесями  пространства.  На
мгновение замерев, она обдала его жарким взглядом и двинулась  вокруг  него,
слегка пощелкивая пальцами  и  затянув  вполголоса  ту  низкую,  вибрирующую
мелодию, которую он впервые услышал на дровяном дворе храма богов  Близнецов
острова Тамарис. Но в этот раз  она  звучала  совершенно  иначе.  Теперь  ее
исполняла не юная девочка, слегка  обученная  любовным  позам  и  приемам  и
ничего еще не знающая ни о любви, ни о жизни, ни о страсти,  ни  о  горе,  в
этот раз ее вела зрелая и искусная женщина,  которая  с  неистовой  страстью
желала именно этого мужчину. И которая знала, что после долгих лун  ожидания
и тревоги она наконец-то  получила  его.  Это  буквально  выплескивалось  из
каждого звука, и Грон почувствовал, что больше не может сдерживаться, он еще
попытался совладать с собой, на мгновение закрыв  глаза,  но  все  оказалось
напрасным - волосы Толлы  хлестнули  его  по  груди,  он  почувствовал,  как
вскипела кровь, и, еле  сдержав  крик,  прыгнул  к  ней...  Первый  раз  это
произошло внизу, у ложа, и Толла, подавляя дикий выкрик, как тогда  в  лесу,
вцепилась зубами в землю.
   Утром они проснулись от того, что Югор влез на  ложе  и  уселся  на  ногу
отца. И поскольку их ноги и руки были переплетены, то проснулись оба.  Грон,
счастливо улыбнувшись, посмотрел на сына, вдруг изменился  в  лице  и  начал
суетливо оглядываться вокруг в  поисках  покрывала.  Поймав  лукавый  взгляд
Толлы, он на  мгновение  замер  и,  снова  улыбнувшись,  сокрушенно  покачал
головой. Оба не выдержали и расхохотались.
   Сразу после завтрака в шатер прибыли Франк, Дорн  и  остальные  командиры
Корпуса и войска. После долгого совещания, на котором Грон узнал  обо  всем,
что произошло в Элитии в его  отсутствие,  ибо  элитийцы,  деликатно  отводя
глаза, дали понять, что, по их предположениям, базиллиса с мужем этой  ночью
явно занималась не обсуждением деловых вопросов, Грон подвел краткий итог:
   - Горгос пал.  Орден  бежал,  идем  на  принца.  На  следующее  утро  они
прощались с Гамгором. Поредевший флот уходил на  юг,  чтобы  к  исходу  луны
выйти к побережью в районе Нграмка, где их уже должны были ждать  корабли  с
половинными экипажами. Затем они  должны  были  двинуться  вдоль  побережья,
перехватывая и уничтожая вражеские суда. Поскольку, по рассказам пленных,  у
принца оставалось еще около трехсот боевых триер, сумевших  сбежать  к  нему
изо всех портов Горгоса. После того как  Гамгор  сжег  большую  часть  своих
кораблей при штурме столицы, они несколько осмелели, и  надо  было  не  дать
этим остаткам некогда могучего флота  попортить  им  кровь.  Остальные  силы
объединенной армии должны были преодолеть Срединный хребет  и  двинуться  на
решающую битву в северные провинции. В том, что это  будет  страшная  битва,
никто не сомневался. Все, кто хотел сдаться - уже сделали это,  не  сходя  с
места. К принцу ушли только желающие драться.
   Целую четверть войско приводило себя в порядок, но наконец  ярким  летним
утром армия двинулась вперед. Корпус шел в голове. Сбив сильные  заслоны  на
четырех горных проходах, Корпус, с  силами  поддержки  из  почти  ста  тысяч
степняков, которые пока еще  не  насытились  войной,  под  командой  Сиборна
стремительно ушел вперед, чтобы снова наводить страх на горгосские города  и
деревни и лишать горгосских воинов мужества перед решительной схваткой. Грон
ехал впереди колесницы Толлы со ставшим уже привычным Багровым  глазом  Магр
на шее. При нем осталась бригада "ночных кошек", один полк "длинных пик"  из
крепости Горных Барсов и обоз с горючими снарядами для катапульт.
   Первые две четверти армия двигалась, почти не встречая  сопротивления,  и
только обгорелые остовы домов и свеженасыпанные могилы напоминали о том, что
здесь когда-то  жили  люди.  Степняки  свирепствовали  вовсю.  В  этой  орде
остались только те, кого не прельщала мирная жизнь в покоренном Горгосе,  но
и  не  особо  манили  родные  степи.  И  Грон  не  видел  особых  причин  их
останавливать. Эту землю он обрек на полное разорение еще и потому,  что  из
бесед с Эвером-Хранителем узнал, что сейчас они  шли  по  земле,  с  которой
Орден начал возрождение своего могущества в Ооконе в эту Эпоху.  Здесь  были
построены первые города, заложены первые храмы, и  здесь  до  сих  пор  было
больше всего тайных убежищ Ордена и жреческих школ. Через  некоторое  время,
примерно  полторы  луны  спустя,  они  натолкнулись  на   первое   серьезное
сопротивление. У города Игронк  войско  догнало  Корпус,  ставший  в  осаду.
Сиборн, следуя разработанному Гроном плану, не стал окружать  город  плотным
кольцом осады, а просто стал лагерем у стен, и сатрап успел послать весточку
принцу. Город был вторым по величине в империи и  являлся  древней  столицей
государства, из которого потом вырос Горгос. В городе  располагался  сильный
гарнизон, насчитывающий, по сообщению Сиборна, почти сорок тысяч солдат и не
менее чем стопятидеся-титысячное ополчение, в составе  которого  было  много
жителей ближайших городков и деревень, потерявших все в этой войне. Однако в
обороне было и слабое место. У города не было рва. Когда-то давно  это  была
мощная крепость со всем необходимым, чтобы  выдержать  и  сильный  штурм,  и
долгую осаду. Но вот  уже  несколько  столетий  никакой  враг  не  мог  даже
подумать напасть на Горгос,  а  место  у  стен  разросшегося  города  стоило
дорого, и, чтобы пополнить городскую казну, рвы засыпали,  а  образовавшиеся
земли продали. Сейчас, правда, все дома, прилегающие  к  крепостным  стенам,
были сожжены, но выкопать ров горожане не успели, а  возможно,  и  посчитали
излишним. И у них были основания для подобной самоуверенности.  Несмотря  на
старость, стены города, в отличие от  столичных,  по-прежнему  находились  в
прекрасном состоянии, ополчение было хорошо вооружено и  обучено,  и,  кроме
того, принц, который, судя по  собранной  разведчиками  Корпуса  информации,
сумел набрать армию почти в полмиллиона солдат и  ополченцев,  тоже  не  мог
остаться в стороне и должен был броситься на помощь городу. Иначе, в  случае
падения города, он потерял бы богатейшую область, без которой снабжение  его
армии становилось бы проблематичным, да и к тому же  почти  четвертую  часть
своих сил.
   Армия разбила лагерь под стенами города, на этот раз окружив его  плотным
кольцом, и неторопливо принялась за осаду.  Потому  что  главным  для  Грона
стало - ждать. Принц не мог не прийти на помощь осужденным, и Грон собирался
воспользоваться этим, чтобы выманить его на решающую битву. Спустя  четверть
всем стало ясно, что он оказался прав. Разведчики доложили, что армия принца
ускоренным маршем двигается в сторону Игронка.  Элитийские  командиры  стали
бросать нервные взгляды в  сторону  мощных  стен.  Ибо  кое  у  кого  начали
возникать мысли о том, что произойдет, если  армия  окажется  зажатой  между
двух огней: армией принца с одной стороны и гарнизоном Игронка -  с  другой.
Но в целом в войске царило спокойствие. Люди верили Грону.
   Когда  гонец  принес  сообщение,  что  передовые  разъезды  принца   были
уничтожены разведкой Корпуса уже в трех днях пути от города,  Грон  приказал
начать штурм.
   Через час  после  заката  артиллерийские  расчеты  собрали  и  установили
катапульты и подкатили их на расстояние сорока шагов от городских стен.  Это
было  довольно  рискованно,  ибо  расчеты  полевых  катапульт  имели  только
пехотные  щиты,  а  этого  явно  недостаточно  против  тяжелого  крепостного
самострела, направленного сверху вниз. Да и попробуй  поработать  с  тяжелым
рычагом или воротом для натягивания тетивы, одновременно  прикрываясь  щитом
от вражеских стрел. Но Грону нужна была  внезапность,  крутая  траектория  и
мобильность.
   Как только пришел доклад о том,  что  установлена  и  заряжена  последняя
катапульта, Грон дал приказ начать обстрел. В ночной тиши  громко  захлопали
тетивы, и первые снаряды с самодельным напалмом взмыли над  стенами  города.
Вскоре из города потянулись первые столбы дыма.
   За  стеной,  всполошившись,  загудели  сигнальные  бубны,  а  по   гребню
крепостной стены суматошно побежали воины  и  ополченцы.  Но  Грон  не  стал
дожидаться, пока гарнизон откроет интенсивный ответный огонь.  После  десяти
залпов катапульты откатились назад и продолжали  лупить  по  городу  уже  по
боле