рвой  из  которых  была
безопасность его друзей, он поступил  правильно.  Уж  что-что,  а  прикрытие
карлик должен был оставить. Хотя бы  информационное.  И  даже  если  он  был
настолько некомпетентен или организация  оказалась  настолько  закостенелой,
что карлик действовал один, - рисковать не стоило.  Во  всяком  случае,  что
сделано, то сделано, и сожалеть об этом не входило  ни  в  ближайшие,  ни  в
стратегические планы Грона. А эти планы были обширными. Причем он  собирался
засветить по хозяевам карлика со всей мощью, на которую был  способен.  Если
коротко, то ему нужен был сначала отряд, потом  народ  и,  в  конце  концов,
государство.   Мощная   держава   с   серьезной   системой   образования   и
модернизированными, на основании знакомых ему технологий, промышленностью  и
сельским хозяйством. Короче, он начинал то, о чем подумал в  последний  день
на Тамарисе. Он решил вплотную заняться этим миром. Но для начала  ему  надо
было попасть в сотню базарной стражи.
   В сотне базарной стражи не хватало двадцати шести  стражников.  Две  луны
назад в поножовщине между базарными нищими и горгосскими матросами прирезали
и сунувшихся было разнимать стражников. Впрочем, между портовой швали ходили
слухи, что стража никого разнимать и не думала.  Просто  потрошили  каких-то
несговорчивых купцов и не успели вовремя  смыться,  а  горгосцы  и  базарная
рвань на некоторое время забыли о разногласиях и быстро прирезали  короткими
горгосскими мечами и острыми осколками обсидана, которые  заменяли  базарным
нищим  ножи,  всех  замешкавшихся  шакалов  систрарха,  а  затем  продолжили
оттягиваться на полную катушку.
   Через  два  часа,  к  базарному  гонгу,  в  загоне  уже  торчало  человек
семьдесят. Все знали, что  у  базарной  стражи  жизнь  недолгая,  но  подлая
человеческая натура не могла упустить шанса покуражиться над купцами,  теми,
что помельче, почувствовать себя царем, хотя бы и среди ишачьего навоза.
   Грон пришел одним из первых и к тому моменту, когда жара немного спала, а
лепешки ишачьего навоза подсохли и уже не так воняли, успел проголодаться. А
потому он, окинув взглядом собравшихся,  отошел  в  сторонку  и,  достав  из
котомки кусок козьего сыра и  лепешку,  разложил  все  это  на  расстеленном
скатеркой мешке у самой ограды, сел спиной к загону и стал  жевать,  запивая
немного затхлой, теплой водой из деревянной бутыли.  И  тут  появились  ОНИ.
Грон  буквально  спинным  мозгом  почувствовал,  как   в   загоне   возросло
напряжение. Сначала люди, стоящие рядом с ним,  начали  суетливо  вытягивать
шеи,  пытаясь  кого-то   рассмотреть,   затем   стихла   заполнявшая   загон
беспорядочная болтовня, и в наступившей тишине стало отчетливо  слышно,  как
чавкают  по  ослиному  навозу  чьи-то  шаги.  "Пятеро",  -  определил  Грон,
по-прежнему не оборачиваясь. Шаги замедлились и разделились. Через некоторое
время в дальнем конце загона раздался звучный шлепок, и неожиданно  красивый
баритон грубо произнес:
   - Ты и так слишком  жирный,  а  пятерым  усталым  путникам  надо  немного
подкрепиться после дальней дороги.
   В другом конце загона чей-то голос рыкнул:
   - Вино!
   Затем раздался шумный глоток.
   - Я возьму.
   В этот момент чьи-то шаги остановились прямо за спиной Грона.
   - Ну ты, помесь обезьяны с выдрой! Грон продолжал жевать.
   - Ты, образина, я к тебе  обращаюсь!!  Стоящий  за  спиной  поддел  ногой
шматок навоза и швырнул его на остатки хлеба  и  сыра.  Грон  спокойно  взял
мешок за уголки, стряхнул все на землю и, сунув деревянную  бутылку  внутрь,
стал завязывать котомку.
   - Клянусь Эором, эта вшивая куча навоза сейчас у меня будет жрать  ишачье
говно! - заорал сзади взбешенный голос.
   Грон напрягся и, уловив движение, перехватил взметнувшуюся ногу и сильным
толчком в подошву опрокинул нападавшего на спину. Несколько мгновений стояла
мертвая тишина, затем  раздался  смех.  Сначала  четыре  громких,  уверенных
голоса, а затем сдержанно загоготал весь загон.
   - Ax ты! - Рев был похож на вопль быка, которому отрубили яйца.
   Грон чуть повернул голову, в нос ударила вонь немытого  тела,  чеснока  и
ослиного навоза от раздавленных лепешек, краем глаза уловил яростный  замах,
пригнулся и, резко выбросив левую руку,  сжал  кадык  на  пролетающем  мимо,
напряженном от рева, горле. Рывок! Тело ударилось  об  ограду  и  рухнуло  в
навоз. Кровь хлестала из разорванной глотки. Грон подождал,  пока  фонтанчик
чуть спадет, бросил на грудь трупу вырванный кадык и, оторвав от засаленного
хитона кусок почище, вытер руку.
   В  гробовой  тишине,  повисшей  над  загоном,  раздались  чавкающие  шаги
четверых. Грон поднялся на ноги и обернулся. Сразу стало ясно, почему  толпа
затихла при появлении этой пятерки. Волки  среди  шакалов.  На  всех  добрые
калиги. Мечи, судя по всему, горгосской бронзы, а у  одного  даже  бронзовый
шлем. Подходят умело, полукругом, не мешая друг другу. Руки на рукоятках, но
мечи еще в ножнах.
   - Что здесь происходит?
   Все обернулись к воротам. В воротах на рослом сивом жеребце сидел высокий
черноволосый человек в черной тунике. Вокруг него пешими и верхом  толпилось
с  десяток  одетых  в  холщовые  хитоны  стражников.  По  толпе  пронеслось:
"Систрарх базара".
   Систрарх тронул лошадь и, шагом проехав весь загон, остановился у  трупа.
Внимательно осмотрев тело, он повернулся и в упор уставился на Грона.  Через
некоторое время систрарх слегка раздвинул губы и выдохнул вопрос:
   - Ну?
   - Он неудачно упал, господин. Систрарх перевел взгляд на четверых.
   - Дезертиры?
   Один из четверки пожал плечами:
   - Славный город Домера задолжал нам за полгода. - Он замолчал.
   Систрарх молча смотрел на говорившего. Тот усмехнулся и продолжил:
   - Мы собрали с граждан Домеры должок и ушли. Но тем, кто  платит  честно,
мы и служим честно. Систрарх перевел взгляд на Грона:
   - Мне нужен десятник. Грон склонил голову.
   - Но я не возьму любого бродягу драчуна. Грон  молчал.  Систрарх  перевел
взгляд на труп, а затем повернулся к дезертирам:
   - Ваш?
   Те переглянулись. Потом тот, кто уже отвечал систрарху, молча кивнул.
   - Ну-ка подколите этого, - кивнул систрарх на Грона.
   Четверо ухмыльнулись, с охотой разворачиваясь к Грону.
   - Господин, - Грон посмотрел прямо в водянистые глаза  систрарха,  -  мне
дозволено их убить?
   Загон, зашевелившийся в ожидании развлечения, изумленно застыл.
   - Как сумеешь. Грон кивнул:
   -  В  таком  случае  я  постараюсь  оставить  их  в   живых.   По   рядам
придвинувшихся зрителей пронесся изумленный шепот. А  Грон  уже  прыгнул  на
крайнего слева. Тот успел выхватить меч,  но  больше  ничего.  Удар  в  пах,
бросок - и удар влет,  под  основание  черепа.  Остальные  подскочили  почти
одновременно, но все-таки ПОЧТИ. Мельница, подсечка,  бросок.  Двоих  уложил
удачно, третий, споткнувшись о труп, рухнул на торчащий в его руке меч. Грон
несколько задержался в стойке, но противники не двигались, и он расслабился.
Толпа изумленно молчала. Систрарх посмотрел на свежего мертвеца и с усмешкой
покачал головой:
   - Ты же обещал оставить их в живых?
   - Виноват, господин, у  меня  не  получилось.  Систрарх  некоторое  время
разглядывал Грона, будто стараясь понять, какие еще сюрпризы тот  может  ему
преподнести, потом задумчиво произнес:
   - Ты не любишь убивать. Грон кивнул.
   - Почему?
   - Враги иногда становятся друзьями, господин, а если нет, то часто мешают
друг другу. Мертвые же бесполезны.
   Систрарх хмыкнул:
   - Да ты философ, и когда же ты убиваешь?
   - Когда на всех не хватает умения либо времени, а часто и того и другого.
   Систрарх, размышляя, смотрел на него, и Грон продолжил:
   - Впрочем,  бывают  другие  причины.  Систрарх  молча  развернул  коня  и
направился к воротам. У ворот он тихо бросил через плечо, не заботясь о том,
чтобы его услышали:
   - Ты - десятник. Свой десяток подберешь сам. Грон проводил  его  взглядом
и, шагнув вперед, пнул лежащего сверху:
   - Ну вы, падаль, подберете еще шестерых и на вечер принесете мяса и вина,
на весь десяток. И он направился к выходу из загона. Солнце уже село,  когда
Грон подошел к воротам в стене, за которой  располагались  казармы  базарной
стражи. Ночью стражникам появляться на базаре было небезопасно. Ночь  -  это
время базарной рвани, шлюх, портовых  крыс  и  бродячих  собак.  И  все  они
сходились в одном, в том, что наиболее добродетельным поступком, без всякого
сомнения  заслуживающим  одобрения  милосердной   Эноллы,   было   всемерное
сокращение числа шакалов систрарха. И хотя Грон еще не  переоделся  в  хитон
стражника, весть о том, что он принят, а главное, - КАК  принят  в  базарную
стражу, уже давно разнеслась по всем базарным прилавкам, притонам  и  норам.
Сам Толстый Убан, владелец таверны, в  которой  остановился  Грон,  встретил
Грона на пороге и торжественно простил ему долг за целую четверть.
   У ворот казармы стоял старший десятник  и  еще  один  стражник  с  лисьим
лицом. Когда  Грон  подошел  к  воротам,  "лисья  морда"  сверкнул  злобными
глазками и что-то зашептал  на  ухо  десятнику.  Тот  недовольно  сморщился,
глянул на Грона и буркнул:
   - Проходи, - затем шагнул во двор и  заорал:  -  Эй  вы,  жирные  свиньи,
оторвите свои толстые задницы от того дерьма, в котором сидите, и закрывайте
ворота.
   Грон остановился и оглядел двор. Стражники заполняли двор, разбившись  на
десятки у своих  костров.  На  треножниках  висели  котлы,  распространявшие
запахи прогорклого сала, кинзы  и  ячки.  В  углу  двора,  где  разместились
новобранцы, горел только один костер, и Грон увидел около него девять фигур,
три из которых были очень знакомы.
   - Ну ты, рвань, не путайся под ногами. С этими словами Грону засветили по
спине барганом, круглой деревянной палкой, обмотанной веревкой, вымоченной в
густом соляном растворе. Грон молниеносно развернулся и,  поймав  занесенную
для второго удара руку, резко вывернул запястье. Раздался хруст. Грон другой
рукой сдавил горло, приглушая готовый вырваться крик,  и,  внятно  и  громко
выговаривая слова, произнес прямо в округлившиеся от боли и страха глаза  на
остроносом "лисьем" лице:
   - Я - десятник базарной стражи, а если ты еще не успел выяснить, как я им
стал, стражник, я готов показать это прямо на тебе.
   Над  казарменным  двором  повисла  мертвая  тишина.  Было  слышно  только
потрескивание дров в кострах.
   -  Что-то  ты  больно  шустрый,  новенький,  -  раздался  голос  старшего
десятника, - такие у нас долго не задерживаются.
   Грон разжал руки, и лисьемордый рухнул в пыль. Грон повернулся к старшему
десятнику и почтительно наклонил голову:
   - Прошу прощения, мой господин, но я не привык  к  подобным  выходкам  со
стороны подчиненных.
   Старший десятник, несколько сбитый с  толку  столь  резким  переходом  от
агрессии к почтению, буркнул:
   - Э, Гугнивый после гибели Ронига-загребалы считал место десятника своим.
Грон спокойно заметил:
   - Я не просил этого места, меня назначил сам систрарх, пусть  на  него  и
злится.
   Эта мысль показалась старшему десятнику столь забавной, что он захохотал.
Через несколько мгновений ржал  весь  двор.  Шутка  привела  всех  в  доброе
расположение духа, и Грон  пробирался  к  своему  костру  под  аккомпанемент
гогота и сальных шуточек, однако произносимых  с  оттенком  уважения.  Когда
Грон добрался до костра, там уже стоял снятый с огня котелок,  и  перед  ним
лежала не очень чистая баранья шкура, Девять пар голодных глаз  смотрели  на
него, ожидая, когда он, как старший, по армейской традиции  начнем  трапезу.
Грон скинул свой поношенный  хитон  и,  молча  ткнув  пальцем  в  одного  из
дезертиров, кивнул ему на чан с водой в глубине  двора.  Тот,  ни  слова  не
говоря, поднялся  и  быстро  принес  полный  ковш.  Грок  умылся  и  оглядел
сгрудившихся у стены новичков Пока тех разберут  по  десяткам,  пройдет  еще
пара дней Ни один десятник не рискнет взять в десяток человека  не  узнав  о
нем хотя бы что-нибудь,  и,  возможно  кое-кого  к  исходу  луны  найдут  на
казарменном дворе с перерезанной глоткой.  Грон  повернулся  к  сидевшему  у
столба навеса здоровяку, явно из  молотобойцев  или  портовых  грузчиков,  и
коротко приказал:
   - Ты. Возьми котел у чана, собери у всех продукты и свари похлебку.
   На него с изумлением воззрился весь двор.  Здесь  явно  не  было  принято
думать о чужаках.  А  чужакам  необходимо  было  завоевать  право  считаться
своими. Здоровяк, мгновение помедлив,  поднялся  и  пошел  за  котлом.  Грон
опустился на баранью шкуру и достал ложку. Несмотря на всю его выдержку, рот
заполнила густая слюна. С восхода солнца он съел  только  по  куску  сыра  и
лепешки в ишачьем загоне. Грон зачерпнул варево из самой середины, там,  где
скопилось больше всего топленого жира, положил в рот,  прожевал,  глотнул  и
кивнул остальным. Ложки глухо зашлепали в котле.
   Когда ложки аккуратно выскребли дно, к Грону, который  уже  давно  кончил
есть, но держал ложку в руке, давая насытиться остальным, ибо по казарменной
традиции, когда десятник клал ложку, трапеза заканчивалась, подошел стражник
и, вежливо поклонившись, передал, что его вызывает старший десятник.
   Грон поднялся на ноги и, подождав, пока  посланник  достаточно  удалится,
оглядел   свой   десяток.   Трое   дезертиров,   матрос-горгосец,    четверо
крестьян-южан, видимо согнанных с земли храмовыми управляющими,  и  пожилой,
но еще крепкий ремесленник с наголо обритой головой. Он  покачал  головой  -
негусто для начала, потом ткнул пальцем в дезертира, сидящего слева.
   - Ты будешь Первый. -  Повел  рукой  по  кругу.  -  Второй,  Третий...  -
Закончив круг, он  повернулся  и,  уже  двинувшись,  буркнул:  -  Посмотрим,
проживете ли вы столько, чтобы я начал называть вас по-другому.  У  старшего
десятника была своя каморка,  отгороженная  от  казарменного  двора  дощатой
перегородкой. Когда Грон вошел, тот сидел у масляной  лампы  и,  высунув  от
усердия язык, старательно  выводил  стилом  на  вощеной  дощечке  кривоватые
буковки. Подняв глаза на Грона, он с облегчением отложил стило и  кивнул  на
лавку:
   - Садись.
   Грон  спокойно  сел.  Прежде  чем   начать   разговор,   старший   достал
обсидиановые щипчики и подровнял фитиль лампы, потом поерзал, почесал  грудь
и, откинувшись на замызганную подушку, в упор посмотрел на гостя:
   - Значит, Грон.
   Тот молча кивнул.
   - Дезертир?
   Грон молча мотнул головой. Десятник почесал бороду.
   - Кто тебе разрешал кормить новичков, Грон?  Тот  молча  вздернул  брови,
демонстрируя удивление.
   - Костер десятка - это семья, дом и храм стражника. Он  может  ненавидеть
десятника и товарищей по десятку, но будет драться вместе с ними и  защищать
их спины, потому что ночью их обогревает  один  костер.  -  Старший  пожевал
губами и продолжил: - Первое  тепло,  которое  получит  новобранец  на  этом
дворе, должно быть от костра десятка, а пока он не нашел своего десятка,  он
- ослиный навоз. Ты знаешь, нас называют шакалами.  Так  вот,  шакалы  могут
выжить только в стае. Это тот урок, который  должен  быть  накрепко  вбит  в
голову каждого стражника.
   Грон поднялся и почтительно поклонился:
   - Я сожалею.
   Десятник дернулся и ткнул рукой в сторону лавки:
   - Сядь.
   Потом  опять  почесался,  достал  не  очень  чистую   тряпицу   и   шумно
высморкался. По всему было видно, что ему было немного не по себе.
   - Послушай, Грон, я не знаю, что тебе нужно в базарной страже, но  ты  не
тот, кем кажешься большинству этих ослиных  голов.  -  Он  помолчал.  -  Мне
рассказали, как ты справился с этими волками в ишачьем загоне, и я  понимаю,
что такой боец, как ты, мог бы найти место  получше,  чем  базарная  стража.
Поэтому я хочу знать, что от тебя ожидать, пока ты будешь моим десятником.
   "А этот толстый дядька совсем  не  так  прост",  -  подумал  Грон.  Потом
наклонился и хлопнул его по руке:
   - Не беспокойся, старшой.  -  Он  откинулся  назад  и  отбросил  показную
почтительность. - У меня  нет  намерения  ни  вредить  тебе,  ни  тем  более
занимать твое место.  Ты  прав,  я  не  собираюсь  надолго  задерживаться  в
базарной страже, но я сделаю все, чтобы покинуть ее живым и  здоровым,  и  с
той репутацией, которая мне  нужна.  Так  что,  старшой,  наши  интересы  по
большей части совпадают. А что  касается  вероятного  беспокойства,  -  Грон
сделал паузу, - просто помни, что это ненадолго.
   Старший десятник вновь пожевал губами и задумчиво кивнул:
   - Что ж, посмотрим. - Он бросил взгляд на вощеную дощечку.  -  Завтра  со
своим десятком на охрану дальних пирсов. - И он кивнул Грону на дверь.
   Грон вышел. Костры потухли и светились под ночным небом красными  кругами
углей. За спиной  опять  заскрипело  стило.  Грон  вздохнул  и  не  торопясь
двинулся к своему костру. Надо бы запомнить этот день. Сегодня  появился  на
свет его отряд.
   Грон перескочил через край утеса и поднялся  на  ноги.  В  сотне  ладоней
внизу лежала долина Лейры, а в пяти милях к югу вздымал  белокаменные  стены
блистательный Эллор, Его сияющий на  фоне  ослепительно  синего  моря  овал,
увенчанный  золочеными  куполами   и   шпилями   верхнего   города,   портил
расположенный на самом побережье пестрый  нижний  город  -  со  всех  сторон
облепляющий, заметный даже  отсюда  базар.  И  все  же,  несмотря  на  столь
неприглядный вид, столицей был именно базар. Эллор так навсегда и остался бы
мелким  заштатным  городишком,  если  бы  не  удобная  гавань,  не  широкая,
спокойная река и не близость ко всем основным караванным путям. Грон опустил
глаза ниже. Дорну, одному из дезертиров, оставалось не больше двух локтей до
края утеса. Двое его приятелей также  были  очень  близко.  Дамир-горшечник,
несмотря на возраст, выносливый, как мул,  тоже  преодолел  больше  половины
утеса, горгосец наступал ему на пятки, а вот крестьяне застряли  внизу.  Все
они уже были достаточно высоко, чтобы спрыгнуть, не переломав  себе  руки  и
ноги, и эта мысль, по-видимому, приводила в ужас седьмого и восьмого -  двух
крестьян, которые еще не заслужили имен.
   Дорн, пыхтя, перевалился через  край  и,  тяжело  дыша,  перевернулся  на
спину. Грон скинул с плеча ремень фляги и бросил ее Дорну,  тот  поймал  ее,
сел, набрал в рот воды, прополоскал и сплюнул. К  этому  моменту  над  краем
показались руки Яга и Сиборна. Когда на утес взобрались последние  двое,  на
них было страшно смотреть. Больше всего они напоминали  попорченную  курагу.
Дорн подошел к ним с флягой, но ни у того, ни у  другого  не  осталось  сил,
чтобы даже протянуть руку.
   - Поставь рядом, - негромко приказал Грон, и Дорн послушно поставил флягу
у ноги седьмого и молча отошел.
   Грон наклонился к восьмому:
   - Как тебя зовут?
   У того перехватило дыхание.
   - Йогер... господин.
   - Я не господин. - Грон повернулся к седьмому: - А тебя?
   - Хирх я, Хирх.
   Грон кивнул и вытащил маленькую клепсидру.
   - Отдыхаем.
   Он перевернул клепсидру и поставил на камень у обреза утеса.
   Все расслабились, поглядывая на капающую подкрашенную воду. Якир и Дайяр,
два бывших крестьянина, уже получивших  имена,  придвинулись  к  землякам  и
обрадованно начали что-то вполголоса рассказывать.  Ливани-горгосец  положил
ноги на большой плоский выступ и  блаженно  вытянулся.  Дорн,  Яг  и  Сиборн
достали каменные шарики  и  начали  их  давить,  укрепляя  кисти  рук.  Грон
усмехнулся. Эти трое дважды пытались его зарезать. Но это  было  сначала,  а
сейчас любой из  них,  стоит  ему,  их  командиру,  отдать  приказ,  откусит
собственный палец или бросится с утеса вниз головой. Грон прислонился спиной
к скале и прикрыл глаза. Полгода... С  того  дня,  как  он  стал  десятником
базарной стражи, прошло уже полгода, а  кажется,  что  все  началось  только
вчера. У края утеса послышался шум. Грон улыбнулся, не  открывая  глаз.  Это
десяток, увид