стонала и обхватила голову руками. -
Это все моя гордость. Если бы я знала, если б я только знала...
   Грон, ошеломленный такой реакцией, осторожно обнял ее за плечи, и  Толла,
прижавшись к нему, горько разрыдалась. Грон прижимал к  груди  ее  голову  и
чувствовал, как у него внутри будто распускается какой-то тугой комок, узел,
клубок щупалец, которые терзали его все это время. Он нежно погладил жену по
голове и повернул к себе ее заплаканное лицо:
   - Не надо, малыш, не вини себя. Всему, что происходит с вами,  есть  иные
виновники. И я клянусь тебе, они  ответят  за  все.  -  Он  поцеловал  ее  в
заплаканные глаза и улыбнулся, потом посерьезнел: - А сейчас  послушай.  Мне
нужно кое-что
   тебе рассказать.
   Толла выпрямилась и утерла слезы. Грон помедлил,  не  зная,  как  начать,
потом решил рубить сплеча:
   - Завтра я вас покину.
   Толла широко распахнула глаза. Грон продолжил виноватым тоном:
   - Пойми, Югор сейчас слишком заметная фигура. Если его будут  искать,  то
вас задержат на первой же заставе. Нужно сделать так, чтобы  его  искали  не
там, где будете вы.
   Толла неверяще смотрела на него. Грон, извиняясь, пожал плечами:
   - Так надо. Прости.
   Толла вдруг приникла к нему и горячо зашептала:
   - Нет, ты не погибнешь, я знаю. Ты должен остаться в живых. Ты нужен нам,
ты нужен всем в этом мире.
   Грон прижал ее к себе. Если бы она знала, как была  права,  и  все  же...
Только теперь он понял, что готов послать к дьяволу жизни миллионов людей  в
настоящем и будущем, пусть этот мир сам выпутывается как  может,  ради  того
чтобы выжили  его  жена,  сын  и  дочь.  Толла  вдруг  оторвалась  от  него,
оглянулась на костер, горящий между фургонами, и, вскочив на ноги,  повлекла
его за собой. Они отбежали чуть дальше в лес и начали с  какой-то  неистовой
страстью раздевать друг  друга.  И  когда  наконец  они  слились,  то  почти
мгновенно достигли пика. До фургонов все-таки было слишком  близко,  поэтому
Толла, сотрясаясь всем телом от охвативших ее сладостных судорог,  вывернула
голову и, захватив  зубами  землю,  сдавленно  застонала.  Спустя  несколько
мгновений они уже лежали рядом обессиленные  и  ошеломленные  тем,  с  какой
скоростью и силой все произошло. Толла повернулась на бок и положила  голову
Грону на грудь, прошептав уже как-то успокоенно, будто в момент  страсти  ее
богиня-солнце открыла ей что-то свое, какое-то скрытое, тайное знание:
   - Нет, ты не покинешь меня, муж мой, не  оставишь  одну  на  этой  земле.
Теперь я знаю это точно.
   Она улыбнулась, потянулась к нему губами  и  поцеловала  так,  как  умела
только она, и Грон почувствовал, как заводится по новой.
   К костру они вернулись только через два часа.
   На следующее утро встали рано. Грон придирчиво осмотрел молодого бойца  с
густыми светлыми волосами, одетого в  женское  платье,  которому  предстояло
играть роль Толлы, и, покачав головой, буркнул:
   - Бриться будешь дважды в день, - и повернулся к Толле и Югору.
   Он хотел было загримировать их под  больных,  но  по  зрелом  размышлении
отказался от этой идеи. Какой-нибудь стражник  мог  просто  прикончить  двух
хворых иноземцев. Просто для того, чтобы проклятые иноземцы, от вони которых
в Горгосе уже не продохнуть, не распространяли еще и  телесную  заразу.  Так
что Толле лишь покрасили волосы,  а  Югора  закутали  в  кучу  плащей.  Грон
подробно проинструктировал Самоя и двоих бойцов, которые должны были ехать с
Толпой, и передал им письмо для купца Сгранка и половинку золотой монеты для
Братьев-гасил.
   Толла все утро ходила  за  ним  как  привязанная,  молча  поджав  губы  и
отворачивая полные слез глаза. А Югор почти не слезал с  рук,  крепко  обняв
его своими ручками и неловко  упираясь  культей  в  шею.  Наконец  все  было
готово, лошади впряжены в фургоны, и возницы заняли свое место на  облучках.
Грон последний раз поцеловал сына, прижал к себе Толлу и, рывком оторвав  от
себя, поднял ее за талию и подсадил  в  фургон.  Потом  хлопнул  ладонью  по
лошадиному крупу. Лошади двинулись вперед, а он подхватил дорожный мешок  и,
не глядя на удалявшиеся фургоны, повернулся в сторону леса и, мотнув головой
бойцам, перешел на бег.
   Через два часа они вышли к первой заставе. Трое стражников и две  лошади.
Бойцы подобрались к заставе под прикрытием кустов и, стремительно ударив  на
опешивших стражников, вырезали всех. Сначала Грон  хотел  оставить  хотя  бы
одного свидетеля, но затем решил,  что  еще  рано.  Он  пользовался  слишком
высоким авторитетом у Ордена, чтобы сразу же совершить такую ошибку.  Лошади
достались Грону и бойцу, изображавшему Толлу, они оба поместили перед  собой
по кукле, изготовленной из веревок и  тряпок  и  заботливо  укрытой  плащом,
которые издали напоминали хорошо укутанных детей, и  резво  двинулись  через
лес. Спустя еще час они ворвались в  небольшое  поместье,  и  Грон,  оставив
бойца  в  платье  и  с  обеими  куклами  на  опушке  леса,  посек  несколько
надсмотрщиков и забрал всех лошадей. Хозяева благополучно удрали в лес через
задние  окна.  Поместье  все  покинули  уже  верхами  и  следующую   заставу
разгромили на скаку. Стражник, лениво  развалившийся  у  глинобитной  стены,
увидев, что из-за поворота вылетели всадники, секунду взирал на них, а потом
заорал. Но, не успев даже вскочить, осел по стене с разрубленной башкой. Два
бойца, скакавших впереди, на полном  ходу  спрыгнули  с  коней  и  ворвались
внутрь глинобитной будки поста. Когда последний из  всадников  поравнялся  с
дверью строения, они уже выскочили наружу, на ходу вытирая мечи.
   К вечеру у каждого из них уже было по коню на смену и кожаному панцирю со
шлемом, а на поясе болталось по три срубленных с древков наконечника копий.
   На отдых Грон отвел семь часов. Коней стреножили и отправили  пастись,  а
бойцы, прежде чем лечь  спать,  срубили  по  высокому  молодому  деревцу  и,
обтесав их, приладили наконечники. Получилось что-то  вроде  пик,  но  сырое
дерево было тяжелым и гнулось.
   На следующий день они прорвались еще  через  две  заставы.  А  к  полудню
влетели в большую деревню. Заставы  располагались  на  обоих  ее  концах,  и
потому Грон сразу же разделил свой маленький отряд на две части  и,  оставив
троих заканчивать с первой заставой, с остальными вихрем пронесся по деревне
и обрушился на вторую. После того как тела стражников  со  страшными  ранами
были демонстративно выкинуты на дорогу, Грон прискакал к деревенской  кузне.
Бойцы выволокли трех кузнецов и швырнули  под  ноги  Грону.  Он  вытащил  из
кошеля огромный рубин, и, приказав поднять одного, сунул камень ему под нос,
и рявкнул:
   - За час сделаешь оправу. Чтобы висел на шее, а не болтался в кошеле.
   Кузнец глянул на рубин, и до него почти сразу дошло, почему одна  сторона
обточена в виде человеческого глаза с выпуклым зрачком, - весь Горгос знал о
Багровом глазе Магр. Кузнец попытался рухнуть на колени, но  Грон  остановил
его порыв острием меча и злобно рыкнул:
   - Ну?!
   Кузнец конвульсивно кивнул, скорее даже его жест можно  было  принять  за
судорогу, и  на  подкашивающихся  ногах  двинулся  к  кузнице.  Грон,  криво
усмехнувшись, обратился к остальным:
   - А вы будете делать кое-что другое. Когда спустя три часа  они  покинули
деревню, Багровый глаз Магр, грозно сверкая, болтался  на  шее  Грона,  а  в
переметной суме каждого бойца позвякивало по десятку шипов из грубого железа
с четырьмя остриями. На разгромленной заставе они заменили часть  лошадей  и
подпалили несколько богатых домов, выходящих на центральную площадь.  Теперь
они ярко пылали. Но главное, едва ли не полдеревни, испуганно спрятавшейся в
домах, разглядели фигуру женщины в платье, сидящую  на  лошади  и  заботливо
придерживающую двоих детей.
   Перед самым закатом они вырезали еще одну заставу и решили  заночевать  в
ней. Сидя перед костром, Грон прикидывал, сколько еще они  смогут  двигаться
беспрепятственно. По всему выходило, что, в лучшем  случае,  не  более  пары
дней, но он решил уже  с  утра  покинуть  дорогу  и  двигаться  лесами.  Они
достаточно наследили, чтобы за ними открыли охоту. И если Орден  отреагирует
быстрее, чем он рассчитывает, то они уже завтра могут нарваться на засаду.
   Подобная  предусмотрительность  оказалась  совсем  не  лишней.  Он   даже
недооценил  Орден.  Грон  рассчитывал  пару  дней,  скрываясь,  уходить   на
северо-восток, а потом, под видом того, что им нужно пополнить запасы  пищи,
снова  засветиться,  совершив  несколько  налетов  на  усадьбы  и  небольшие
деревеньки. Но уже к вечеру следующего дня они нарвались на  конный  разъезд
численностью в три десятка копий. Встреча была неожиданной для обеих сторон,
но сказалась лучшая выучка бойцов Грона. Его ребята успели за десяток  шагов
поднять коней в галоп, и семеро горгосцев тут же  оказались  пробиты  пиками
навылет вместе с конями. А головы еще пятерых покатились под  ноги  лошадям.
Бойцы тут же развернули коней и налетели снова... Трое из оставшихся в живых
горгосцев попытались броситься наутек, но их достали  сюрикенами.  У  одного
Грон свалил коня.  После  осмотра  трупов  выяснилось,  что  воины  были  из
регулярных частей, а не дорожные стражники, какие встречались им раньше. Они
покинули место схватки в новых бронзовых латах и  на  свежих  лошадях,  а  к
седлу сменной лошади Грона был привязан скрученный пленник.
   На ночевку они остановились глубоко в лесу.  После  ужина  Грон  приказал
развязать пленника и привести к нему. Стражник испуганно  хлопал  глазами  и
бросал на всех умоляющие взгляды, его била мелкая дрожь. Грон налил в стакан
кислого молодого вина и протянул ему:
   - Пей.
   Горгосец с ужасом посмотрел на стакан, но, наткнувшись на  взгляд  Грона,
торопливо выпил. Грон энергично кивнул головой, так что Багровый глаз Магр в
оправе из черного железа качнулся у него на груди, и спокойно спросил:
   - Кто, откуда, с каким заданием?
   Горгосец дернулся, собираясь вскочить и вытянуться, но,  почувствовав  на
плече жесткую ладонь сидящего за спиной бойца, обмяк и забормотал:
   - Я -  Драйн  Скругеон,  центор  Второго  Непобедимого  легиона  крепости
Унгкан...
   После  двухчасового  допроса  Грону  удалось  выяснить  следующее:  вчера
вечером из городского храма Магр прибыл жрец с приказом  императора  выслать
патрули числом  не  менее  трех  десятков  для  задержания  шайки  бандитов,
состоящей из нескольких мужчин  и  женщины  с  двумя  детьми  -  девочкой  и
мальчиком, у которого отрублена кисть правой руки. Бандиты были вооружены  и
разгромили несколько дорожных застав.  Легат  крепости  удивился  тому,  что
подобный приказ император направил в храм, но жрец пояснил, что Великая Магр
предоставила императору возможность передать этот  приказ  гораздо  быстрее,
чем его сможет доставить любой гонец. И сделала это из-за  его  чрезвычайной
важности, а потому легату необходимо начать его выполнение немедленно. Позже
он получит подтверждение сего приказа, привезенное гонцом. Кто может спорить
с волей Магр? И легат немедленно выслал  десять  разъездов.  Разъезд  Драйна
Скругеона патрулировал с полудня и уже собирался  возвращаться  в  крепость,
когда нарвался на Грона. Горгосец до сих пор не мог прийти  в  себя  оттого,
как лихо горстка воинов расправилась с разъездом, и со страхом поглядывал на
бойцов, которые шкурили новые лесины для древков своих чудовищных пик взамен
сломанных в схватке. Он не участвовал в войне против Элитии, но  о  "длинных
пиках" Дивизии в армейских гарнизонах ходили страшные истории. Говорили, что
их страшный вождь по имени Грон кормит их сырым мясом, а  сам,  убив  врага,
тут же поедает его печенку и сердце на поле боя. Причем это занимает у  него
времени не больше, чем требуется кому-то, чтобы поковырять в носу.  Говорят,
после боя в столице Элитии его даже стошнило от переедания.  На  этом  месте
Грон прервал излияния горгосца и просто сказал:
   - Грон - это я, а они, - он кивнул в сторону бойцов, - "длинные пики".
   Горгосец, который хотя и предполагал это, но  все  же  пока  старался  не
верить, побелел и, сдавленно застонав, рухнул на землю. Возможно, у него был
бы шанс, правда, Грон вряд ли рискнул бы оставить в живых человека,  который
мог увидеть, как так называемая женщина старательно  бреет  щеки  и  верхнюю
губу, но тем, что он, горгосец, попытался сделать, лишил себя даже малейшего
шанса. По всей видимости, истории о поедании  врагов  он  воспринял  слишком
серьезно, а потому, упав, он ужом  вывернулся  из-под  руки  державшего  его
воина и, молниеносно вскочив на ноги,  рванул  в  лес.  Однако  ему  удалось
сделать всего три шага - сюрикен караульного вошел ему под основание черепа.
Горгосец зашатался,  шагнул  еще,  рухнул  на  землю,  раскинув  руки.  Грон
укоризненно посмотрел на караульного.
   - Ты что, не мог ему ногу пропороть, зачем насмерть-то? Может,  еще  чего
интересного сказал... Боец смутился и виновато развел руками.
   Весь следующий день они  двигались  лесом,  забирая  немного  севернее  и
стараясь не особо приближаться к опушке. И к  вечеру  набрели  на  небольшую
деревеньку в полтора десятка домов.  В  деревеньке  была  кузня,  и  местный
кузнец под страхом того, что деревню сожгут, а жителей поубивают,  всю  ночь
делал им шипы. Утром  они  покинули  деревеньку  с  пятью  сотнями  шипов  в
переметных сумах и повернули к побережью.
   День был заполнен быстрой скачкой и парой коротких стычек. Несколько  раз
им чудом удавалось избегать встречи с разъездами, число воинов в которых уже
возросло до пяти десятков, и к  вечеру  они  вышли  к  реке.  Грон  приказал
разбить лагерь  в  небольшом  распадке  и  выставил  усиленную  охрану.  Это
оказалось  нелишним.  На  рассвете  разъезд   горгосцев,   судя   по   всему
возвращавшийся с патрулирования в гарнизон, чуть не наткнулся на их стоянку.
Они едва успели убраться. Слава богу, горгосцы не решились  преследовать  их
на заморенных конях, а может, просто  до  солдат  дошли  слухи  о  том,  как
расправились с первым разъездом, и они просто испугались. На этот  раз  Грон
избрал маршрут еще дальше от дороги,  и  весь  день  им  удавалось  избегать
встреч с разъездами, которые насчитывали уже до сотни солдат.  Впрочем,  это
было не так сложно. Когда столько людей  ломится  сквозь  заросли,  то  шума
производят достаточно, чтобы преследуемые успели вовремя свернуть в сторону.
Еще через день они переправились через реку, и на  другом  берегу  удача  им
изменила.
   Случилось это около полудня. То ли кто-то заметил их во время  переправы,
то ли это произошло  позже,  тем  не  менее  когда  они  на  рысях  обогнули
очередной холм, их глазам открылась картина, представлявшая собой  засаду  в
количестве около двух сотен  воинов,  построенных  в  боевом  порядке.  Грон
придержал коня и обернулся. Сзади выезжали на дорогу еще солдаты, и, судя по
тому, что ловушка была подготовлена тщательно и умело, их число должно  было
быть ничуть не меньшим. Грон оглядел строй и резко приказал:
   - Сомкнуться, - и дал коню шенкеля. Бойцы сбили строй колено к  колену  и
выставили пики. Конные сотни впереди  пришли  в  движение  и,  ломая  строй,
начали клином вытягиваться навстречу горстке бойцов. Грон зло подумал:  "Эти
еще непуганые" - и отрывисто пролаял:
   - Приготовить шипы, бросать по команде. Они подпустили горгосцев шагов на
пятнадцать, потом, повинуясь команде Грона:
   -  Вправо,  вдруг!  -  резко  повернули  коней  и  помчались  вдоль  двух
смыкающихся волн, ощетинившихся железом. Грон помедлил мгновение, дожидаясь,
пока побольше воинов, по инерции проскочив чуть  дальше,  повернет  коней  и
пристроится им в хвост, а потом крикнул:
   - Бросай!
   Шипы горстями полетели во все стороны, и горгосцы начали кувырком  падать
на землю, ломая шеи, натыкаясь на собственные копья  и  попадая  под  копыта
обезумевших от боли лошадей. Грон  тут  же  воспользовался  моментом  и  дал
команду:
   - Влево, вдруг. Атака!
   Бойцы молниеносно развернули коней и, перекинув в руки пики, вломились  в
изрядно поредевший строй ошеломленных солдат. Они прошли  сквозь  горгосцев,
как нож сквозь масло, оставив пики в пробитых насквозь всадниках с  лошадьми
и прорубив дорогу через разрозненных и огорошенных  воинов,  практически  не
пытавшихся их остановить. А потом, развернувшись фронтом пошире, бросили  за
спину еще несколько горстей шипов. Они скрылись в лесу, где Грон развернулся
почти под прямым углом к прежнему направлению и  двинулся  на  северо-запад,
еще на протяжении часа приказывая бойцам разбрасывать шипы на каждой  поляне
и  перекрестке  лесных  троп,  пока  окончательно  не  убедился,   что   они
оторвались.
   Во время следующей стычки они потеряли бойца, потом, спустя четверть, еще
двоих, но продолжали упорно прорываться к побережью. И так продолжалась  еще
пол-луны. До тех пор, пока он не  потерял  бойца,  который  ехал  в  женском
платье. К исходу луны  Грон  убедился,  что  его  окончательно  отрезали  от
побережья. Он сделал несколько попыток проскользнуть, но, судя по количеству
разъездов, горгосцы задействовали для его поимки не менее  пятидесяти  тысяч
всадников, а потому он с сожалением отказался от идеи выйти  к  побережью  и
решил попробовать уйти из Горгоса через горные  перевалы.  Это  был  тяжелый
путь. Впереди его ждали холод,  бураны,  бесплодные,  скудные  земли,  дикие
кочевники и... мучительные ночи. Поскольку он не знал, насколько выгорел его
план и удалось ли Толле и Югору покинуть Горгос. И понимал, что не узнает об
этом еще очень долго.

   Ворота в стене храма распахнулись, когда  колесница  была  еще  шагов  за
триста от  них,  и  возница,  вместо  того  чтобы  затормозить,  еще  больше
подхлестнул коней. Эвер, висевший на боковом поручне, с  трудом  преодолевая
позывы  к  рвоте,  сильнее  вцепился  в  него  скрюченными  пальцами.  Такая
сумасшедшая езда всегда вызывала у него отвращение. Но причина,  заставившая
его отправиться в дорогу, была слишком серьезна, чтобы он мог позволить себе
ехать не спеша. Колесница влетела во двор, и возница  резко  натянул  вожжи,
лихо остановив упряжку взмыленных коней на точно  выверенном  расстоянии  от
ступеней храма. Эвера бросило вперед, и он почувствовал, как рвотные  массы,
которые ему удавалось  удерживать  в  себе  всю  дорогу,  рванули  вверх  по
пищеводу и ударили в носоглотку. Он не выдержал и выдал фонтан из носа и рта
прямо на священные ступени  главного  храма  Магр.  Стоящий  на  ступенях  в
окружении высших жрецов  Верховный  жрец  Вграр  едва  успел  отскочить,  но
несколько капель все же попали  ему  на  плащ.  Эвер  утер  рот  и,  сплюнув
блевотину,  оставшуюся  во  рту,  спрыгнул  с  колесницы.   Вграр,   заранее
приготовивший кучу оправданий, потерянно стоял в стороне и испуганно смотрел
на его мучения, не в силах ни вежливо отвести взгляд, ни  предложить  помощь
или хотя бы питье. Эвер  полоснул  его  раздраженным  взглядом,  но  тут  же
постарался подавить в себе эту  ненужную  эмоцию  и,  принужденно  улыбаясь,
произнес:
   - Ну что ж, уважаемый Вграр, давайте сразу посмотрим, как упали кости.
   Вграр наконец-то вышел из охватившего его оцепенения и попытался  неловко
предложить руку, но Эвер сделал вид, что  не  заметил  столь  запоздалого  и
неуклюжего проявления уважения, и двинулся вверх по лестнице.
   Вскоре они добрались до дверей апартаментов. Эвер слегка запыхался, но не
стал останавливаться, чтобы  перевести  дух,  а  жестом  приказал  сразу  же
открыть двери. Створки распахнулись, и в нос ударил густой трупный запах. Он
был  настолько  сильным,  что  все  немедленно   потянулись   за   платками,
предусмотрительно обильно смоченными лавандовым маслом,  в  тщетной  попытке
уменьшить неприятные ощущения. Эвер  тоже  несколько  мгновений  привыкал  к
нему,  а  когда  глаза  перестали  слезиться,  сделал  сопровождающим   знак
оставаться на месте и шагнул вперед. Сразу за