ники или обхватить колени, но все было  напрасно.  Гамгор
увидел,  что  на  подоле  под  кольчужной  туники  одного  бойца   болталась
отрубленная кисть, вцепившаяся в ткань скрюченными  пальцами,  и  равнодушно
отвернулся.  Строй  прошел  до  конца  и  уперся  в  дальнюю  стену.  Гамгор
скомандовал:
   "Кругом" - и остановил  бойцов.  Большая  часть  палаток  была  повалена,
некоторые из них горели. По всей площади, по которой прошли бойцы,  валялись
изуродованные трупы людей. Гамгор окинул взглядом  все  пространство  внутри
стен. Между колонн храма вырывались языки  пламени,  а  у  дарохранительницы
огонь уже яростно лизал  каменные  стены,  щедро  облитые  земляным  маслом.
Пористый камень пузырился  от  жара  и  лопался  с  сухим  треском.  Экипаж,
захвативший здание центрального храма, уже перенял опыт, и  на  стены  храма
тоже летели амфоры с земляным маслом  и  кувшины  с  дорогими  благовониями,
которые стекали по стенам  и  растекались  лужами  на  полу,  шипя  от  жара
раскаленного камня и мгновенно вспыхивая, стоило  язычку  пламени  коснуться
их.
   К Гамгору подбежал боец и, вскинув руку, отрапортовал:
   - Захватили одного, судя по мантии - Верховный жрец.
   Гамгор мотнул головой, приказывая подвести пленника  к  нему.  И,  спустя
несколько мгновений, к его ногам  подволокли  за  волосы  и  грубо  швырнули
наземь трясущегося старика с перекошенным от ужаса лицом. Гамгор  наклонился
к нему и, захватив жреца за всклокоченную бороду, подтянул  его  вплотную  к
себе. - Где Хранители?
   Старика била крупная дрожь. Гамгор сделал знак бойцу, и тот, обнажив меч,
полоснул старику по правой руке, отрубив кисть. Жрец дернулся и заверещал, а
потом изогнулся всем телом и затих.  Гамгор  брезгливо  пнул  его  ногой  и,
бросив взгляд по сторонам, вскинул  руку  с  мечом.  За  его  спиной  дружно
засвистели боцманские дудки. Когда глаза всех находящихся поблизости  бойцов
повернулись в его сторону, Гамгор опустил меч и громко произнес:
   - Я хочу, чтобы у всех, кто лежит здесь, не было правой кисти.
   Последний экипаж уже проходил ворота, когда раскаленные  стены  храма  не
выдержали и древнее здание обрушилось со страшным грохотом. Гамгор,  к  тому
моменту уже отошедший от стен на сотню шагов, обернулся. Там, где раньше над
стенами возвышалось чудовищное здание главного храма, теперь ничего не было.
Губы адмирала изогнула хищная усмешка, он повернулся и сосредоточенным шагом
двинулся вперед. Им предстоял поход на еще две луны по дорогам Горгоса, и он
собирался проделывать подобное тому, что осталось у него за спиной, в каждой
деревне и каждом городе, который встретится  ему  на  пути.  Гамгор  оглядел
колонну бойцов и, поймав их взгляды, вскинул кулак над головой и проревел:
   - За руку Югора!
   Ответ пришел не замедлив. Рукояти  мечей  грянули  о  щиты,  и  от  клича
вздрогнули кроны деревьев:
   - ЗА РУКУ ЮГОРА!
   Старик очнулся от того, что ласковый весенний дождик  намочил  его  лицо.
Некоторое время он лежал, боясь открыть глаза. Потому что  чувствовал,  что,
как только он окажется полностью во власти этого мира, снова вернется что-то
очень страшное. Картины этого "чего-то"  память  категорически  отказывалась
вытаскивать из своих глубин,  сохранив  только  ощущение  леденящего  ужаса,
которое теперь и служило причиной того, что  он  боялся  открыть  глаза.  Но
постепенно теплый весенний дождь заставил его немного  расслабиться,  и  он,
собравшись с духом, резко распахнул веки... и ничего не произошло. Перед ним
было только яркое голубое небо и солнце, где-то с краю  полускрытое  легкими
облаками. Старик просто лежал,  исторгая  из  себя  остатки  того  животного
ужаса, который, как казалось еще минуту назад, заполнил  все  его  существо.
Хотя старик никак не мог вспомнить, чем он был вызван. А может,  боялся  это
вспоминать. Мало-помалу к нему начали  возвращаться  и  другие  чувства,  и,
когда наконец заработало обоняние, в нос ударил густой  запах  гари.  Старик
вздрогнул и... вспомнил все.
   Солнце уже коснулась своим краем горизонта. Старик, шатаясь, поднялся  на
ноги и двинулся  к  пролому,  зиявшему  на  месте  ворот.  Повсюду  валялись
изуродованные и обгорелые тела. Около одного из них он остановился  и  стоял
некоторое время, пытаясь припомнить, что же в нем  вызывает  у  него  дрожь.
Тело принадлежало крупному мужчине с холеной  кожей.  Конечно,  оно  изрядно
обгорело, а на месте правого глаза чернел провал, но на протяжении полусотни
шагов его пути встречались и более ужасные трупы. А это тело чем-то вызывало
ужас. Наконец память, закончив играть с ним в прятки, услужливо  подсказала,
ЧЕЙ это труп. О Великая Магр, уже второй! Но  затем  он  покачал  головой  и
побрел дальше к воротам. Все  это  относилось  к  тому,  прежнему  человеку,
который был неплохим Старшим распорядителем церемоний и даже  успел  немного
побыть Верховным жрецом Магр. А этому старику не было никакого дела до Магр,
церемоний и, уж конечно, до всяких мертвых Хранителей Закона. И единственные
слова, которые отныне мог произносить его рот, были:
   - За руку Югора... За руку Югора... За руку Югора...
   - Пора, господин. - Старый горгосский центор, степенно склонил  голову  и
подставил свою широкую, как лопата,  ладонь  под  маленькую,  почти  детскую
ножку Хранителя Порядка. Эвер поставил ногу на  ладонь  и  взгромоздился  на
низкорослую степную лошадку.  Центор  поспешно  навьючил  тюки  на  запасную
лошадь и, мотнув головой своему полудесятку, быстро вскочил на свою лошадку,
во всем напоминавшую конягу Эвера, тут же  лихо  хлестнув  ее  плетью.  Эвер
взглянул на небо, затянутое низкими серыми  тучами,  порадовался  пасмурному
деньку и ударил пятками в бока своей лошадки. И мощный отряд,  состоящий  из
шести солдат и Хранителя Порядка, двинулся на розыски Измененного.
   С той поры как  они  выехали  в  степь,  подходила  к  концу  уже  вторая
четверть. Первые два дня, пока еще встречались  распадки  и  длинные  лесные
языки хоть как-то  защищали  от  еще  холодных  весенних  ветров,  с  Эвером
двигалось около двух сотен воинов. Все всадники были из пограничных  фортов,
не раз ходившие в степь, и потому никто особо не боялся.  Двух  сотен  было,
конечно, мало на тот случай, если они столкнутся с  малой  ордой,  идущей  в
набег. Но все прекрасно знали, что в это время степняки не ходят  в  набеги.
Однако, как только они  покинули  предгорья  и  началась  собственно  степь,
настроение солдат стало понемногу меняться в худшую сторону. Так  далеко  на
север большинство еще никогда не заходило. Наконец к  исходу  третьего  дня,
когда они остановились на ночлег в небольшом овраге,  который  хоть  немного
защищал от пронизывающего  ветра,  к  Эверу  подошел  офицер,  командовавший
отрядом, и, неловко вертя в руках бронзовый шлем, спросил:
   - Как далеко вы собираетесь идти в степь, господин?
   Эвер окинул офицера задумчивым взглядом и вздохнул:
   - Почему вы задаете мне этот вопрос, офицер? Тот  побагровел  и,  стиснув
шлем так, что могло показаться, будто он хочет порвать кожу,  обитую  грубой
бронзой, пробормотал:
   - Дальше идти опасно.  Степняки-охотники  в  такое  время  уже  открывают
сезон, и нас вполне могут заметить. А кланы всегда падки на гон, так что  мы
не успеем оглянуться, как у нас на загривке будет висеть не одна тысяча этих
степных волков. - Приняв молчание Хранителя за  сомнение,  офицер  убежденно
закончил: - Поверьте, я знаю, что говорю.
   Эвер кивнул:
   - Я верю, офицер. - Он вздохнул. - И все же я иду дальше.
   Офицер вновь побагровел и открыл рот, собираясь что-то сказать,  но  Эвер
его перебил:
   - Какова вероятность того, что люди вскоре начнут разбегаться?
   Офицер подался вперед:
   - Да я их...
   Эвер продолжал спокойно, но твердо смотреть ему в лицо, и офицер сдался:
   - Они... Вы правы, господин. Это может начаться уже этой ночью.
   Хранитель опять вздохнул. Что ж, нельзя заставить человека совершить  то,
что он считает невозможным. И верно, уже на следующее утро они недосчитались
пятерых солдат. Командир ругался сквозь  зубы  и  вполголоса  расписывал,  с
каким наслаждением он четвертует беглецов, когда поймает. Но  все  понимали,
что это только слова. Побеги были нередки и из самих пограничных  фортов,  а
что  уж  говорить  о  степи.  К  тому  же  беглецы,  скорее  всего,  сейчас,
нахлестывая коней, двигались в сторону форта. А надо  быть  полным  идиотом,
чтобы губить здорового и обученного солдата, который  вернулся  в  гарнизон,
когда солдат и так всегда не хватает. Они ехали весь день,  а  вечером  Эвер
попросил командира построить солдат и на подгибающихся  от  усталости  ногах
вышел перед строем.
   - Солдаты! Я верю, вы - смелые люди, но вы знаете степь лучше меня, и она
вас пугает. Вы не можете понять, зачем я настойчиво  веду  вас  все  дальше,
подвергая опасности и свою, и ваши жизни, но, поверьте, моя миссия связана с
будущим всего нашего мира... - Эвер говорил около  десяти  минут,  с  каждым
словом замечая, что большая часть его слушателей все  глубже  погружается  в
этакую дрему на ногах, а меньшая сверлит его злобными взглядами. На этот раз
его ораторский талант ушел в песок.
   Утром не было уже семнадцати человек. Командир не ругался, а лишь  бросал
на Хранителя отчаянные взгляды. Он был офицером обычного пограничного форта,
где основной гарнизон составляли штрафники, условно оправданные  каторжники,
которым рабство заменили солдатчиной, и иное отребье, те,  кому  не  нашлось
места в рядах армейских гарнизонов. Большая часть  не  имела  ни  семьи,  ни
своего угла. И единственным местом, которое они могли бы назвать своим, было
жесткое ложе в казарме форта. Так что ждать, что таких людей затронут речи о
судьбе мира,  было  наивно.  Да  и  вообще,  почему  он  должен  подчиняться
какому-то уродцу, тем более что тот ведет их всех прямо к гибели.
   Эвер понял, что они дошли до  крайней  точки.  Вечером  он  снова  собрал
солдат, но на этот раз его речь была краткой и конкретной:
   - Завтра утром я иду дальше. А отряд возвращается в форт. Со мной  пойдут
только добровольцы. Те, кто сумеет преодолеть свой страх. Каждый из  них  по
возвращении получит по сто золотых и бляху полного гражданина.
   Это было уже серьезно. В пограничных фортах редко  кто  мог  похвастаться
бляхой полного гражданина. Это означало окончание  постылой  службы.  Полных
граждан  никто  не  держит  в  пограничных  фортах.  А  посему  впору   было
задуматься, что лучше: еще  десять  -  пятнадцать  лет  гнить  в  форте  или
рискнуть и, в случае удачи, навсегда распрощаться с границей. Тем  паче  что
этот уродец явно мог выполнить свое обещание. Недаром  комендант  форта  так
лебезил перед ним. Да и две сотни всадников в полное распоряжение  абы  кому
не дадут.
   Однако утром они недосчитались еще  двенадцати  человек.  А  добровольцев
оказалось всего шестеро: старый центор, проведший в этих степях всю жизнь, и
пять бойцов, которым такая жизнь уже опостылела. И вот уже почти десять дней
они ехали по степи, не столько охотясь на кого-то, сколько скрываясь сами  и
стараясь при малейшем признаке опасности нырнуть  в  ближайший  овражек  или
просто повалиться на землю вместе с лошадьми в надежде укрыться в  пока  еще
невысокой  весенней  траве.  Пока  им  удавалось  оставаться  незамеченными.
Вернее, это они так считали.
   К полудню распогодилось. Ветер разодрал в клочья облака  и  понес  их  по
небосводу длинными рваными лентами. Они уже собирались подыскать  овраг  для
обеденного  привала,  когда  на  гребне  ближнего  холма  появился  одинокий
всадник.  Он  не  ехал,  направляясь  куда-то  по  своим  делам,  а   стоял,
демонстративно не реагируя на их небольшой отряд. Никто не  заметил,  откуда
он появился. Он просто в  одно  мгновение  возник  на  вершине.  Человек  на
спокойно стоящей лошади. Один из бойцов впоследствии уверял, что  все  время
смотрел на этот холм и только на мгновение смежил веки, смаргивая попавшую в
глаз соринку, а когда открыл -  всадник  уже  был  на  холме.  Эвер  натянул
поводья и, подняв ладонь,  всмотрелся  во  всадника.  Но  прежде  чем  успел
рассмотреть его фигуру и лицо, сердце екнуло и понял, что это тот, кого  они
так долго искали.
   Это ОН.
   Центор шустро стянул с луки седла смотанный  аркан  и  взмахнул  плеткой,
собираясь рвануть за этим странным  беглецом,  но  Хранитель  Порядка  успел
схватить его за локоть:
   - Стой!
   Центор озадаченно посмотрел на него,  а  Эвер  искривил  губы  в  горькой
усмешке:
   - Я поеду к нему один. - И пояснил: - Ловить его бесполезно,  он  никогда
бы не показался ТАК, если бы не был готов. - Эвер отпустил локоть солдата  и
ударил пятками свою лошадку. Центор разочарованно повесил смотанный аркан на
старое место, но тут же встрепенулся. До его расширившихся  ноздрей  донесся
запах немытого тела, лошадиного навоза и кислого кобыльего молока.  Судя  по
густоте аромата,  за  обратным  скатом  холма  скрывалось  по  меньшей  мере
полсотни степняков.  Он  представил,  что  стало  бы  с  ним,  если  бы  они
выскочили, когда он находился как раз  на  полпути  между  своим  отрядом  и
одиноким всадником,  и  буквально  кожей  почувствовал,  как  десятки  стрел
втыкаются в  его  тело.  Центор  отер  со  лба  обильно  выступивший  пот  и
возблагодарил Магр за то, что она не дала ему умереть настолько глупо.
   Эвер подъехал к Измененному и в пяти шагах  остановил  лошадь.  С  гребня
холма открывался вид на сотню степняков, в отличие от своего обычая спокойно
сидящих на конях и ждущих приказа Измененного. Эвер невесело  вздохнул.  Что
ж, перед ним сидел человек, для которого не существовало невозможного.  Даже
дикие племена, известные своей ненавистью к иноземцам, похоже, признали  его
своим. В этот миг Эвер понял,  что  Орден  обречен.  Осознание  этого  факта
больно ранило сердце, но Эвер  с  удивлением  почувствовал,  что,  наряду  с
горечью, он испытывает и некое облегчение. Будто  измученному  зубной  болью
объявили, что он вот-вот умрет. Несколько мгновений он прислушивался к своим
ощущениям, потом где-то на  периферии  сознания  мелькнула  отчаянная  мысль
попытаться сохранить свою жизнь, предложив свои услуги Измененному. Но  Эвер
тут же задавил этот глупый росток надежды. Вряд ли человек, которого он  так
долго пытался  убить  и  у  которого  он  украл  семью,  послужив  косвенным
виновником того, что его сыну было нанесено увечье, сможет оказать ему  иную
милость, кроме быстрой и легкой смерти. Эвер отвел  взгляд  от  всадников  и
повернулся к Измененному:
   - Ты хочешь что-то от меня узнать? Спрашивай, я отвечу честно, потому что
я боюсь боли. Измененный усмехнулся:
   - А ты изменился, Эвер из Тамариса. Хранитель Порядка также искривил губы
в улыбке:
   - Даже камни меняются со временем. Они смотрели в глаза друг другу.
   - Ну и что ты решил? - негромко спросил Измененный.
   Когда до Эвера дошел смысл вопроса, он чуть рот не открыл  от  изумления.
Невероятно! Он считал, что за последние  годы  научился  мастерски  скрывать
свои мысли и эмоции от окружающих. А оказалось, что для  этого  человека  он
был открытой книгой. Измененный снова усмехнулся:
   - Если брать и прошлую жизнь, то мне уже больше  восьмидесяти  лет.  Было
время научиться читать людей.
   Эвер был удивлен. Но тут ему на ум пришел  Иоминий.  Пожалуй,  он  был  в
чем-то прав. Они  ведь  совершенно  не  знали  того,  кто  им  противостоял.
Измененный молча смотрел на него, и Эвер сообразил, что тот ждет  ответа.  И
еще он понял, что  не  знает,  что  говорить.  Эвер  бросил  на  Измененного
жалобный взгляд и спросил внезапно севшим голосом:
   - Ты не будешь меня убивать?.. Измененный вскинул брови:
   - Может быть. Это будет зависеть от того, что ты решишь.
   Эвер почувствовал, как у него холодеют руки. Он  недоверчиво  смотрел  на
Измененного, а тот молча развернул  коня  и  неторопливо  двинулся  вниз  по
склону, бросив через плечо:
   - Веди своих людей в мой лагерь. До лагеря они добрались только к вечеру.
И был он необычайно обширным для степняков. В нем помещалось не  менее  пяти
тысяч воинов. Центор оглядел ряды кожаных шатров, удивленно покачал  головой
и повернулся к Эверу:
   - Простите, господин, но это просто удивительно. Эти дикие  стали  похожи
на настоящих солдат. Во всяком случае, они явно разбиты на десятки. И  шатры
выровнены. Никогда бы не подумал, что их можно  приучить  хоть  к  какому-то
порядку.
   Эвер молча  ехал,  бросая  по  сторонам  быстрые,  внимательные  взгляды.
Степняки с жадным любопытством смотрели на них, но никто не вскакивал  и  не
бежал рядом и не пытался, выхватив  булаву,  сделанную  из  челюсти  лисицы,
прочно закрепленной на суковатой палке, подскочить к пленникам и  прикончить
их. Как это, судя  по  рассказам  центора,  было  у  них  заведено.  Правда,
взгляды, которыми они  одаривали  вновь  прибывших  солдат,  заставляли  тех
поеживаться и старательно держать руки подальше от оружия. Поначалу то,  что
их не разоружили, обрадовало, но сейчас каждый предпочел бы ехать под  этими
взглядами безоружным, И только один центор, казалось, не обращал внимания на
эти взгляды. Его лицо горело от возбуждения, а глаза были широко раскрыты от
удивления.  Наконец   десяток   степняков,   выполнявший   функции   конвоя,
остановился  у  большого  шатра,  и  старший,  указав  на  шатер,   произнес
по-горгоески, коверкая слова:
   - Спать здесь. Есть скоро принести. Не выходить.  -  И  он  красноречивым
жестом показал, что может случиться, если они покинут шатер, расположенный в
самом центре лагеря.
   Они прожили в шатре два дня,  прежде  чем  Измененный  приказал  привести
Эвера в  свою  палатку.  Все  это  время  солдаты  дулись  в  кости,  злобно
поглядывая на Эвера. А центор торчал у проделанной им же  небольшой  дыры  в
стенке шатра, разглядывая лагерь и время от времени удивленно восклицая.  За
Эвером пришли под  вечер.  Шагая  к  шатру  Измененного,  Хранитель  Порядка
заметил, что лагерь сильно вырос. Причем  на  многих  из  вновь  появившихся
воинов были богатые малахаи, а некоторые были даже вооружены мечами. По всей
видимости,  к  Измененному  съезжались  ханы.  Эверу  стало  тоскливо.  Если
Измененный сможет бросить на  Горгос  объединенную  и  управляемую  армию  в
пятьсот тысяч степняков, то после такого его Корпус пройдет Горгос из  конца
в конец, не потеряв ни одного бойца.
   Измененный встретил его в своем  шатре,  застеленном  толстым  ковром  из
верблюжьей шерсти, на котором  были  расставлены  кожаные  миски  с  вареной
кониной и кумысом. Эвер припомнил стол, уставленный фруктами и  кувшинчиками
с дорогим вином, в портике, у задней стены дарохранительницы главного  храма
Магр, и усмехнулся  про  себя.  Когда  за  вышедшим  конвоиром  упал  полог,
Измененный уселся на ковер, будто прирожденный степняк, умело  подогнув  под
себя ноги, и, сделав приглашающий знак Эверу, принялся набивать брюхо.  Эвер
помедлил, тоже протянул руку к миске с уже изрядно опостылевшей за последние
несколько дней вареной кониной. Они молча поглощали пищу. Наконец Измененный
выдул из глубокой кожаной чаши почти ковш кумыса и поставил чашу  на  место.
Эвер также прекратил есть и деликатно отложил обглоданный  мосол.  Некоторое
время они просто сидели, прислушиваясь к своим животам, тяжко,  но  радостно
переваривающим обильную пищу. Эвер поднял глаза и, не выдержав, заговорил:
   - У некоторых народов есть обычай, по которому люди,  преломившие  вместе
хлеб, не могут делать зла друг другу.
   - У меня нет подобных предрассудков,  -  хмыкнул  Измененный,  -  но  как
символ подобное трактование сегодняшнего  ужина,  пожалуй,  имеет  право  на
существование.
   Они еще помолчали. Потом Эвер осторожно спросил:
   - Знает ли господин, что именно я осуществил похищение его семьи?
   - Другой бы изо всех сил отрицал это, - заметил Измененный.
   Хранитель Порядка