- Вы желали меня видеть, Госпожа?
   - Да, Измененный.
   Ого, да ее действительно неплохо учили. Во всяком случае, голос у нее
поставлен.
   - Я пришел и готов услужить вам...
   Эсмерея нахмурилась. Голос Измененного был спокоен и даже дружелюбен,
но она не чувствовала в нем никакого желания. Неужели супрема на него не
действует? Но этого не может быть. Ну что ж, придется  немного  изменить
план.
   - Сядь поближе. Я хочу, чтобы ты рассказал мне о своем мире.
   Измененный послушно пододвинулся:
   - Это не очень-то хороший мир, но  в  нем  люди  получили  шанс  сами
устраивать свою судьбу. Поэтому наделали много ошибок, сумев совершить и
много хорошего. В моем  мире  люди  умеют  летать...  Нет,  не  сами,  -
поправился он, заметив ее изумление, - а  с  помощью  разных  устройств,
которые мы придумали. Одни из них позволяют нам  за  один  час  пересечь
расстояния, равные тому, что занимает вся  Оокона.  Другие  созданы  для
того,  чтобы  просто  радовать  сердце,  нырять  в  облака,  купаться  в
восходящих потоках, обозревать землю с высоты  птичьего  полета.  У  нас
есть корабли размером с акрополь Ллира, некоторые из  них  военные,  они
несут оружие, которое может уничтожать страны и города, другие перевозят
товары и людей, а еще есть корабли, на которых люди радуются жизни.  Они
наполнены светом, музыкой, там круглые сутки танцуют и  веселятся  люди,
там  на  разных  палубах  устроены  бассейны   с   водой,   подсвеченной
разноцветными огнями, и любой, кто заплатит за то, чтобы поплыть на нем,
может это сделать. И этих кораблей много, гораздо больше, чем военных, и
ненамного меньше, чем торговых. У нас люди умеют строить дома высотой  в
сто  этажей,  разбивать  парки  на  их  крышах,  устраивать  бассейны  и
рестораны. Наши города залиты светом...
   Эсмерея слушала его, забыв обо всем. Этот Измененный, он говорил так,
как будто она сама была там, в его мире, сама взлетала к  облакам,  сама
ныряла в воду, расцвеченную всеми цветами радуги, пила терпкое  вино,  с
беззаботным визгом неслась с водяной горки...
   - ...и все это оттого, что у нас было немного больше  времени.  Может
быть, всего три или четыре Эпохи прошло после тех дней,  когда  мы  жили
так же, как вы. Но у нас не было Катаклизма.
   Эсмерея очнулась:
   - Так вот почему ты мне все это рассказываешь?
   Измененный усмехнулся:
   - Глупая, ты хочешь понять, почему я так упорно бьюсь с Орденом?  Вот
именно поэтому. Я просто ЗНАЮ, как могут жить люди, если им  не  мешать,
чего могут достичь и на чем споткнуться. Да, эта жизнь  не  будет  раем,
но, можешь мне поверить, человек достоин того, чтобы вырваться  из  этой
грязи и перестать быть культурой бактерий на чьем-то предметном  стекле.
- Он резко оборвал речь и скрипнул зубами.
   Эсмерея еще несколько мгновений подождала, не будет  ли  продолжения,
затем осторожно спросила:
   - Культурой чего?
   Грон тихо рассмеялся и вдруг лизнул палец и ласково провел им  по  ее
губам.
   - Так, ничего.
   Эсмерея несколько мгновений наслаждалась этой странной  и  незнакомой
для нее лаской, затем инстинктивно вытянула губы и, ухватив  его  палец,
чуть прикусила его. Он поднял другую руку  и  погладил  ее  по  волосам,
щеке, очень нежно, так, как до сих пор ее не  гладил  никто.  И  Эсмерея
вдруг  почувствовала,  что  ее  сердце  дало  сбой.  Он   наклонился   и
прикоснулся  губами  к  ее  шее,  затем  его   губы   скользнули   вниз,
задержавшись  на  синяке,  растекшемся  по  плечу  (последний  вечер   с
центором).
   Измененный, чьи руки уже нежно ласкали ее грудь, покачал головой:
   - Бедная ты моя...
   Его губы закрыли ее рот, не дав ей возможности  что-то  произнести  и
испортить волшебство. О Творец, ТАКОГО с ней не было еще  ни  разу.  Она
привыкла к тому, что секс - это похоть и грубость, что  руки,  сжимающие
ее грудь, делают это больно и нетерпеливо, что ей в лицо бьет  вонь  изо
рта, что лежащий на ней самец сопит и похрюкивает. Она привыкла к  этому
и научилась получать  удовольствие  вопреки  тому,  что  мужчины  грубы,
похотливы и неуклюжи, как псы или кабаны. Но оказалось, что это не  так.
Что мужчина может быть совершенно другим...
   Его руки, казалось, были везде.  И  они  не  насиловали,  а  ласкали,
открывая перед ней незнакомые ранее  источники  наслаждения.  О  Творец,
впервые в жизни с ней случилось это еще до того,  как  мужчина  вошел  в
нее. И то, что она испытала, стоило тысячи обычных ночей...
   А потом он оказался на ней и, заглянув ей в глаза, произнес:
   - Закрой глаза, в эту ночь я сделаю  тебя  счастливой.  -  И  на  нее
рухнули звезды...

***

   Сбагр  окинул  настороженным  взглядом  окружающую  пустыню  и  вновь
уставился  на  гладкую  поверхность  возвышающейся  перед   ним   Скалы.
Наконец-то они достигли цели, к которой шли  все  эти  десять  лет.  Вот
только он не чувствовал от этого никакой радости. Потому  что  для  него
это означало - предать Командора. Пусть даже Командор хотел этого сам. О
боги, как все перевернулось!
   К исходу первого дня они остановились на отдых в небольшом  распадке.
Сюда уже долетало дыхание Великой пустыни. Горы почти кончились.  Завтра
они должны были выйти в пески.
   Сбагр выбрал этот  распадок  оттого,  что  на  его  дне  был  родник.
Демонстративно не замечая Грона, он  отдал  распоряжения  по  устройству
лагеря, а сам уселся на камень точить меч. Он делал это каждый вечер вот
уже на протяжении двадцати лет. И не было  занятия,  успокаивающего  его
больше, чем вот так водить точильным камнем по  надежному  лезвию.  Грон
подошел неслышно и сел рядом. Сбагр не  подал  виду,  что  заметил  это.
Некоторое время они молча сидели, один занятый  своим  делом,  а  второй
вроде как не делающий ничего особенного, но тем  не  менее  одним  своим
присутствием раздражающий первого. Наконец Сбагр не выдержал и,  ухватив
меч за рукоять, повернулся к Грону:
   - Чего тебе надо, Измененный? Грон встретил его злой взгляд абсолютно
спокойно:
   - Почему ты так нервничаешь, Сбагр?
   - Я? Мне абсолютно плевать на тебя, если б ты не маячил  у  меня  под
носом... вернее, я с удовольствием перерезал бы тебе глотку...
   - Ну так что? - Грон усмехнулся. - Почему же  ты  этого  не  делаешь?
Неужели из-за страха перед ней? - Он коротким кивком указал на  Эсмерею,
которая с крайне независимым видом наблюдала за двумя солдатами, впервые
за все время  с  момента  бегства  из  Ллира  устанавливавшими  для  нее
походный шатер. Раньше его устанавливали всего один раз, четверть назад,
когда небо побаловало горы редким дождем, да  и  она  оказалась  в  этом
шатре только для того, чтобы удовлетворить похоть центора.  Сбагр  криво
оскалился. Страха не было,  был  расчет.  Весь  сегодняшний  день  Сбагр
прикидывал, что произойдет, если он приведет  Грона  к  Скале  лично,  в
одиночку. Конечно, надо было еще отыскать дорогу до Скалы, но эта задача
представлялась Сбагру не очень сложной. Как добраться до Сумерка, он уже
знал, а там достаточно  отыскать  кого-нибудь,  кто  имеет  отношение  к
Ордену, и сообщить, что в его руках находится  Измененный,  и  проводник
найдется  сам.  Хотя...  За  время  этого  путешествия   он   достаточно
насмотрелся на порядки в Ордене. И вполне могло бы  случиться  так,  что
после его сообщения об Измененном остатки его отряда  однажды  утром  не
проснулись бы, попив с вечера вкусного вина или отведав доброй стали,  а
Измененный продолжил бы свой путь с каким-нибудь  другим  сопровождением
или тоже не проснулся бы вместе с ними. Во всяком случае, он сам  трижды
подумал бы, прежде чем пропускать Измененного через все линии  охраны  и
защиты Скалы. Однажды тот уже показал,  чем  это  может  кончиться.  Тем
более что он сам вышел им навстречу, а чем еще может быть  вызван  такой
поступок, как не желанием без потерь преодолеть защиту,  а  уж  потом...
Впрочем, в Скале это неизвестно.  Да  и  бойцы  Измененного...  Хотя  за
прошедшие сутки никто из его ребят так и не обнаружил ни одного из  них,
но это совершенно не означало, что их нет...
   - Знаешь, Сбагр, - голос Измененного был спокоен и даже  задумчив,  -
ты напоминаешь мне большинство моих сержантов. Они, так  же  как  и  ты,
следуют за командирами, не особо задумываясь о том, насколько хорошо или
плохо то, что они делают. Высокие размышления о добре и зле не для  них,
добро для них то, что помогает выжить своим и убить больше  врагов.  Они
никогда глубоко не задумываются над тем, что за человек стоит перед ними
в строю, умен он или глуп, образован или не умеет даже писать, талантлив
или бездарен. Он для них всего лишь меч, который может надежно  защитить
спины товарищей или, наоборот, самая опасная брешь во  всем  десятке.  И
будь ты хоть трижды талантлив, если ты слабо держишь  в  руках  меч  или
тебя можно запугать, задавить,  заставить  растеряться  и  потому  легко
убить, то ты - дерьмо.
   - А разве это не так?
   - Так, - согласился Грон, - причем не только для  тех,  кто  стоит  в
строю. Для тех, кто никогда не брал в руки меч, это не менее важно. Люди
привыкли сбиваться в стаю и чувствовать рядом надежное плечо другого.  И
сила Корпуса именно в этом: "Мы заботимся о Корпусе - Корпус заботится о
нас". - Грон мгновение помолчал. - Знаешь, раньше я  много  размышлял  о
том, почему люди не любят талантливых. Принято считать, что все  дело  в
зависти, свойственной посредственности, но  мне  кажется,  это  не  так.
Почему тогда эта зависть распространяется в основном на тех, кто  умнее?
А столь же яркий талант в военном деле, гонках колесничих, гладиаторских
боях, наоборот, вызывает не отвращение, а преклонение. Мне кажется,  что
дело во многом объясняется тем, что люди инстинктивно чувствуют, что эти
"умники" не  очень-то  хотят  подставлять  свое  плечо.  А  если  у  них
появляется такое желание, если они становятся в общий строй, пусть не  с
мечом в руках, а поддерживая других своим талантом, своими  мозгами,  то
эта зависть и неприязнь сразу же притухают. - Он умолк.
   Сбагр сидел, настороженно притихнув. Он понял не все, о  чем  говорил
Измененный, но главную мысль уловил четко. Вот только зачем  тот  затеял
весь этот разговор?
   И тут Измененный заговорил снова:
   - Я знаю, ты ломаешь голову, к чему я затеял этот  разговор.  А  дело
вот в чем. Через несколько лет разразится очередной Катаклизм. Он  будет
самым ужасным в истории этого мира. Во многом из-за меня, потому  что  я
слишком перекроил этот мир, и Орден попытается стереть его с лица  земли
с наибольшим тщанием. На месте морей поднимутся горы, а горы  рухнут  на
равнины. Многие не знают об этом, кто-то,  и  таких  немало,  знает,  но
старается не верить или не  задумываться,  поскольку  считает,  что  все
равно сделать ничего нельзя, а третьи... третьи  разделились  на  две...
стаи. Одни собираются устроить этот Катаклизм, но выжить, и в том  новом
мире, который образуется на обломках старого, оказаться на самом  верху,
правителями и властителями, а другие... - Грон замолчал и  уставился  на
багряные облака над горами. Сбагр тоже молчал.  Ему  даже  в  голову  не
приходило посмотреть на все это под таким углом зрения...

***

   На следующий вечер Измененный снова уселся рядом со  Сбагром.  Причем
горгосец заметил, что рядышком тут же пристроилось  еще  с  десяток  его
людей. Похоже, их вчерашний разговор слышали многие,  и  прошедший  день
оказался тяжким бременем для простых солдатских мозгов.
   - Чего ты хочешь от этой  жизни,  Сбагр?  Горгосец,  некоторое  время
поразмышляв, пожал плечами:
   - Да в общем-то того же, что и все. Достатка, уважения, бабу  хорошую
найти, детишек завести, жить, одним словом...
   - И ты считаешь, что они - те, кто засел в Скале, -  дадут  тебе  все
это?
   Сбагр перестал полировать клинок и посмотрел исподлобья на Грона:
   - Ну... они делали это уже пятьдесят  раз  и  каждый  раз  оставались
целы. А что предлагаешь ты? - Сбагр фыркнул. - Ты  попытался  уничтожить
Орден, и что? Теперь вот смирно тащишься в Скалу. Разве не затем,  чтобы
тоже выторговать себе право на жизнь? Зачем же ты еще сдался?
   Грон усмехнулся и неожиданно спросил:
   - Сколько стоит твоя жизнь, Сбагр?
   - А что, ты хочешь меня нанять? Грон покачал головой:
   - Нет, не нанять. Один мудрец сказал, что каждый человек несет в себе
целый мир: мысли, чувства, ощущения,  и  потому  жизнь  любого  человека
бесценна. Я же так не считаю. Иначе почему ради того,  чтобы  жил  один,
тысячи готовы пойти на смерть, а когда убивают другого,  все,  кто  знал
его,  чувствуют  лишь  облегчение  сродни  тому,  что  испытывают  люди,
раздавив  таракана.  Так  сколько  стоит  твоя  жизнь,  Сбагр?  Горгосец
ухмыльнулся:
   - Ну, я-то ценю ее достаточно высоко. А к чему этот вопрос?
   Грон пожал плечами:
   - Просто у меня есть все, чего ты хочешь от жизни, -  достаток,  даже
богатство, жена, дети и многое другое тоже - слава, преклонение тысяч  и
тысяч людей, но... вот я здесь и... вряд ли ты серьезно думаешь, будто я
могу рассчитывать на какое-то прощение со стороны  Ордена...  Я  иду  на
верную смерть. Почему?
   Сбагр замер, потом медленно отложил в сторону точильный камень:
   - Ну так почему?
   - Просто я очень высоко  ценю  свою  жизнь.  А  ее  цена  зависит  от
многого, от того, как ты жил, в каком строю бился твой меч, кто стоял  с
тобой рядом плечом к плечу, но и очень сильно от того, КАК и ЗА  ЧТО  ты
сумел умереть. И я постараюсь взять за свою жизнь достойную цену...

***

   Утром второго дня  после  того  разговора,  когда  они  уже  свернули
лагерь,  Сбагр  внезапно  построил  своих  людей  и,  подойдя  к  Грону,
отсалютовал своим мечом и четко доложил:
   - Мы готовы к выступлению, Командор!
   Грон повернул голову и окинул медленным взглядом лица  стоящих  перед
ним горгосцев, но ни один из них не  отвел  взгляда.  Что  ж,  эти  люди
решили, что их жизнь тоже чего-то стоит...
   Грон еще раз взглянул на высящуюся перед ним Скалу и скосил глаза  на
прижавшуюся к нему Эсмерею. Девушка стояла,  вцепившись  в  него  обеими
руками, прижавшись к нему грудью, животом и ногой, вжавшись в него  так,
словно пыталась впитать в себя его запах, навсегда  сохранить  на  своем
теле ощущение его тела... Если кто-то следил за ними  из  Скалы,  в  чем
Грон почти не сомневался, то этому  наблюдателю  все  стало  бы  ясно  с
первого взгляда.  Он  покосился  на  горгосцев.  Они  стояли  в  угрюмом
молчании. У них была своя, очень трудная задача, которую  они  поклялись
выполнить или умереть, но все равно, судя по лицам, они чувствовали себя
по отношению к нему предателями. И  в  этот  момент  спереди  послышался
гулкий звук. Эсмерея вздрогнула, а Грон впился взглядом в Скалу. Как  он
и предполагал, разлом пошел вон  по  той  расщелине.  Огромная  каменная
глыба, скрежеща, поползла вбок. Скала раскрылась...

8

   Булыжник сдвинул подзорную трубу и осторожно сполз с гребня  бархана.
Кремень ждал его у подножия:
   - Ну что?
   Булыжник не ответил. Кремень скрипнул зубами. Командор исчез в  Скале
два дня назад. И с того момента ничего не произошло.  Скала  возвышалась
над пустыней мрачной громадой, а зловещее  черное  кольцо,  опоясывающее
ее, днем блестело на солнце, а  по  ночам  время  от  времени  озарялось
короткими вспышками.  Это  глупая  живность  пустыни  ближе  к  рассвету
тянулась к  теплу,  накопленному  кольцом  за  долгий  жаркий  день,  и,
коснувшись поверхности кольца, превращалась в пепел.
   Кремень зло стукнул правым кулаком в левую ладонь и глухо произнес:
   - Нельзя было его отпускать.
   Булыжник  сморщился.  Кремень  с  досадой  мотнул  головой  и,  резко
развернувшись, пошел к лагерю. Конечно, он сказал  глупость  -  кто  мог
остановить Командора, если он что-то решил? Уж конечно  не  десяток  его
бойцов во главе с  парой  сержантов.  Но  просто  сидеть  и  ждать  было
невыносимо!
   Они сопровождали Командора от предгорий и до самой Скалы, стараясь не
попадаться на глаза ни ему, ни горгосцам.  И,  судя  по  всему,  им  это
удалось.  Во  всяком  случае,   Командор   ничем   не   выказал   своего
неудовольствия  по  поводу  того,  что  Булыжник  нарушил   его   прямое
распоряжение и привел группу почти к подножию Скалы, а не остановился  у
Сумерка, как он ему приказал. В ту ночь, когда  они  догнали  горгосцев,
Грон отдал ему всего три распоряжения. Добраться до  Сумерка.  Дождаться
армии, которая  будет  штурмовать  Скалу.  Подойдя  к  Скале,  дождаться
момента, когда  он  отключит  кольцо,  и  атаковать.  А  когда  Булыжник
осторожно поинтересовался, откуда возьмется эта армия,  как  он  узнает,
что это именно она, и... Грон не дал ему закончить, а только улыбнулся и
тихо ответил:
   - Ты все поймешь сам.
   И вот теперь Булыжник мучился оттого, что его самодеятельность  может
каким-нибудь образом помешать реализации планов Командора. Впрочем,  раз
тот ничего не говорил о проводниках, значит, армия, которая должна будет
атаковать Скалу, знает, где она находится...

***

   Сторожевой дозор поднял тревогу уже под  вечер.  Со  стороны  Сумерка
показался многочисленный отряд всадников. Булыжник отдал приказ свернуть
лагерь, а сам взлетел на бархан и раздвинул подзорную трубу. Заглянув  в
окуляр, он невольно присвистнул. Отряд был ОЧЕНЬ большим.  Навскидку  не
меньше двух тысяч бойцов, но, может, и больше,  поскольку  хвост  отряда
терялся где-то за барханами.  Булыжник  несколько  мгновений  размышлял,
затем скатился с гребня и, взлетев в седло, резким жестом показал, чтобы
бойцы следовали за ним, а сам резвой рысью устремился навстречу отряду.
   Когда они сблизились, Булыжник окинул взглядом  приближавшуюся  массу
воинов  и,  выбрав  цель,  слегка  пришпорил  коня.  Спустя  минуту   он
остановился перед высоким седым траммом (а в том, что перед  ним  именно
траммы Булыжник почти не  сомневался),  сидевшим  на  белоснежном  коне.
Трамм остановил коня, холодно посмотрел на подскакавших к нему бойцов и,
слегка скривив губы, что-то произнес на  своем  языке.  Булыжник  широко
улыбнулся и развел руками, показывая, что ничего не понял.  Из-за  спины
вождя выехал молодой воин, мельком взглянул на Булыжника,  повернулся  к
вождю и что-то спросил. Вождь нахмурился и что-то  резко  ответил.  Воин
невозмутимо кивнул и вновь повернулся к Булыжнику:
   - Мы хотим знать, где Посланец ветра.
   Булыжник тихонько вздохнул. Значит, он прав и перед ним та  армия,  о
которой говорил Командор.
   - Посланец ветра ушел  туда.  -  Булыжник  мотнул  подбородком  в  ту
сторону, где над барханами  возвышалась  Скала.  Молодой  воин  перевел,
вождь величественно кивнул и тронул коня. И  в  тот  же  миг  вся  масса
воинов, затянутых в черные и синие бурнусы, тронулась с места.  Булыжник
знаком приказал бойцам следовать за ним, а сам пришпорил коня  и  быстро
нагнал вождя. Молодой воин, переводивший их беседу, ехал  слева  и  чуть
позади вождя. Булыжник пристроился рядышком и уравнял скорость.
   Через полчаса они подъехали к кольцу. На  гребне  последнего  бархана
Булыжник обернулся назад и чуть не  присвистнул  от  удивления:  пустыня
была черна от воинов. Похоже, сюда собрались все траммы, которые жили  в
этой пустыне. Но пока им не было хода к Скале. Булыжник протянул руку  и
тронул молодого воина за рукав. Реакция оказалась несколько иной, чем он
ожидал. Похоже, тот всю дорогу ждал чего-то  вроде  этого  к  был  готов
отреагировать на столь оскорбительное поведение так,  как  обидчик  того
заслуживал. Воин гневно сверкнул глазами,  зашипел  и,  выхватив  саблю,
рубанул ею по голове обидчика... вернее, попытался рубануть. Несмотря на
оторопь, вызванную столь резкой реакцией на вполне мирный жест, Булыжник
подбил локоть руки, воздевшейся в грозном замахе, и резко ударив  ребром
ладони по кисти руки, выбил саблю. На этот  раз  ошеломлен  был  молодой
трамм. Он пару мгновений, словно не веря глазам, смотрел на свою  сабл