ией), в промежутках между которыми сознание полностью
не восстанавливается.], резко нарушена  нейроцитоархитектоника  мозга:
таламус сплющен и загнан в нейтропиль, оба полушария срослись  в  одно
целое, промежуточный  мозг  проник  в  средний,  сетчатое  образование
исчезло, мозжечок увеличился в объеме в два раза... ну  и  так  далее.
Никогда не видел ничего подобного!..
    Левая нижняя часть виома  отразила  голографический  разрез  мозга
пострадавшего. Алая стрелка показала узлы нарушений  и  переродившиеся
участки коры.
    - Кроме того, ПНС [ПНС - превертебральное  нервное  сплетение.]  у
него расположено прямо над тазом, а не на границе брюшной  полости,  -
добавил  заметно  волнующийся  Билл-старший,  заместитель  Стобецкого,
приступивший к работе всего три дня назад. - Такое впечатление,  будто
оно "сползло". А corpus callozun [Мозолистое тело (лат.).] увеличилось
и соединило полушария!
    - По данным коллег, - Стобецкий кивнул в сторону группы  мужчин  в
фирменных голубовато-зеленых комби - такие носили  все  врачи  "Скорой
помощи" и спасательной службы, - его организм  большую  часть  времени
отказывается регулировать деятельность внутренних органов.
    - Что значит "большую часть" времени?
    Один из гостей, рослый, черноволосый, загорелый до  цвета  красной
меди, с хищным носом и черными цепкими глазами, придвинулся ближе.
    - Это значит, что иногда этот парень вдруг сам выкарабкивается  из
беспамятства и организм  начинает  ему  подчиняться.  Не  надолго,  на
три-четыре минуты, но и это удивительно, ведь по сути он  фрустрирован
[Фрустрация - дезорганизация сознания личности.].
    - Простите, с кем имею честь?
    - Джума Хан, - представился черноволосый, и Мальгин понял, что его
загар - нормальный, естественный цвет кожи.
    - Нейрэктомию [Нейрэктомия - иссечение участка нерва.]  делали?  -
спросил Стобецкий, манипулируя секторами диагностера.
    - Конечно,  данные   в   персонбанке.   У   него   прогрессирующая
гетероплоидия   [Гетероплоидия   -   изменение   структуры   некоторых
хромосом.]. И при всем том парень умудряется всплывать из  преисподней
и разговаривать как вполне нормальный, почти здоровый  человек!  Очень
сильная личность.
    - Учтите, он ко всему еще и слеп,  -  невпопад  вмешался  Заремба,
дыша в затылок Мальгину.
    - Где Таланов?
    - На связи с индийским филиалом, через пару минут явится.
    Виом вдруг подернулся  рябью,  стершей  все  надписи.  Приглушенно
прозвенел колокол  внимания.  На  мигающем  огнями  "кактусе"  вириала
зажглись голубые и зеленые огни отмены контактного контроля.
    - Он просыпается,  -  быстро  сказал  Джума  Хан.  -  Зафиксируйте
параметры в момент "всплывания", это важно.
    - Пациент в сознании, - четко доложил инк-координатор клиники.
    Виом прояснился.
    Лицо  Шаламова  с  открытыми  глазами  было  повернуто   к   людям
(видеокамерам, конечно), так что создавалось впечатление, будто он  их
видит, хотя спасатель был слеп.
    - Джума, - позвал он.
    В группе,  обступившей  Мальгина  и  Стобецкого,  произошло  общее
движение.
    - Я здесь, Даниил, - с небольшим  опозданием  ответил  Джума  Хан,
покосившись на Мальгина.
    - Где я?
    - В Москве, в Институте нейрохирургии.
    Шаламов помолчал: в зале повисла хрупкая тишина. Было  видно,  что
держится спасатель с большим трудом, колоссальным напряжением  воли  -
по лицу его поползли капли пота.
    - Клим, ты тоже здесь?
    - Да, - каменно-твердо ответил Мальгин, шевельнув желваками.
    Шаламов усмехнулся, не мигая. Заремба невольно поежился.
    - Тогда я могу быть спокоен. Не давай никому  меня  резать,  Клим,
меня нельзя резать.  Даже  тебе.  Понял?  Даже  тебе!..  Ты  понял?  -
настойчиво повторил спасатель.
    - Да, - ответил Мальгин.
    Шаламов   еще   несколько    мгновений    с    улыбкой,    кривой,
понимающе-иронической, сожалеющей, странной,  смотрел  (не  видя!)  на
замерших  врачей,  потом  расслабился  и  откинул  голову,  глаза  его
закрылись.
    - Потеря пульса, - отозвался инк. - Активирую ВРС [ВРС -  водитель
ритма сердца.], дыхание, нейропинг, блокирую выделение избыточных  доз
вазопрессина, окситомицина.
    - Дьявольщина! - произнес Стобецкий. - Это же невозможно!
    - Что именно?  -  сухо  спросил  Мальгин  с  чувством,  близким  к
растерянности, глядя на тело друга, опутанное  шлангами  и  проводами.
Шаламов всегда был похож на дерзкого и  удачливого  пирата,  по-мужски
красивого, склонного  к  риску,  решительного  и  упрямого,  настолько
уверенного в себе, в своей неуязвимости, что трудно было  представить,
будто с ним может произойти какое-либо несчастье.  Во  всяком  случае,
Мальгин знал его давно и никогда не думал, что Шаламов, олицетворяющий
по натуре тип джек-лондоновского героя,  вдруг  окажется  в  положении
смертельно больного...
    - Каким образом он приходит в себя, не имея возможности  управлять
физиологией? Это же нонсенс!
    - Мы   назвали   такие   моменты    "пароксизмами    жизни"    или
"парадоксальным сознанием", - сказал Джума  Хан;  Мальгину  нравилось,
как держится молодой врач спасателей, спокойно, уверенно и раскованно.
- Кстати, во время "пароксизмов  жизни"  у  него  почти  все  основные
функции приходят в норму.
    Заремба легонько толкнул Мальгина в спину.
    - Главный...
    Толпа врачей расступилась, пропуская Богдана  Таланова,  директора
Института  нейрохирургии,   всегда   озабоченного,   нахмуренного,   с
морщинистым сухим лицом; глубокие поперечные морщины на  лбу  главного
врача говорили о его возрасте больше, чем седые виски.
    - Ваше мнение, Клим? - Голос у директора был низкий, почти бас, но
мягкий, не оглушающий.
    - Я только что узнал об этом, - сдержанно ответил Мальгин.  -  Мне
нужно знать, помимо медицинской диагностики, как все  произошло,  где,
по какой причине, то есть получить всю доступную информацию.
    - Можем дать только приблизительную реконструкцию происшествия,  -
сказал один из спасателей  чуть  в  нос;  это  и  был  Прохор  Жостов,
руководитель сектора, в котором работал Шаламов. - Дело в том, что  мы
обнаружили Даниила в последний момент, когда он уже  не  дышал,  да  и
координатор его шлюпа был кристаллически мертв.  Никто,  по  сути,  не
знает, что произошло, а маатане не хотят сообщать подробности.
    - При чем тут маатане?
    - О случившемся мы узнали от них, точнее, от  маатанина,  которого
спас Шаламов. Это все, что известно  достоверно.  В  системе,  где  мы
нашли спасателя, - кстати, это в высшей  степени  интересная  система,
так называемая Горловина "серой дыры",  -  на  искусственной  планете,
имеющей форму куба, остался маатанский космолет, но он тоже  пуст.  По
всему видно, что шлюп Даниила в состоянии  "струны"  пересек  "струну"
чужого корабля, но о подробностях аварии расспросить некого.
    - Появятся новые сведения - сообщите, пожалуйста.
    - Непременно.
    - У него есть близкие? Родственники? - спросил Таланов.
    - Отец, мать, жена, - ответил Джума Хан.
    - Они знают?
    - Отец и мать знают, жена еще нет, она... беременна.
    Мальгин медленно повернулся к говорившему.
    - Что?.. Что вы сказали?
    - Она беременна, - невозмутимо повторил Джума  Хан.-  Мы  считаем,
что  в  сложившейся  ситуации  до  родов  ее  нельзя  волновать   этим
сообщением.
    "Когда же роды?" - хотел спросить Мальгин, но сдержался.
    Таланов сел на его место, придвинул к темени выросшую из мигающего
огнями "кактуса" пси-вириала на  гибком  усике  "одуванчик"  эмкана  и
погрузился в мысленные переговоры с координатором.  Через  две  минуты
отодвинул эмкан, помассировал висок ладонью.
    - Готард, продолжайте анализационное  сканирование  и  структурное
интегрирование  показаний.  Завтра  соберем  консилиум.  Клим,  доклад
сделаете вы, не забудьте главное:  выводы  и  рекомендации  консилиума
принимаются  к  неукоснительному  исполнению,  и  ошибки  должны  быть
исключены. Такого случая я не помню в практике,  и  вряд  ли  подобные
зафиксированы историей медицины, но все-таки покопайтесь в планетарном
БМД и банках СПАС-службы.
    Мальгин молча кивнул.
    Весь день он находился под  впечатлением  встречи  с  Шаламовым  и
страшного диагноза его состояния. Память вопреки воле  снова  и  снова
прокручивала события давно минувших дней: детство, юность,  совместные
игры, увлечения, ссоры, первые серьезные  шаги  в  жизни  и,  наконец,
встречи с Купавой. До института.  После.  Признание...  Да,  тогда  он
казался  старше,  значимее  и  увереннее  Шаламова   благодаря   своей
природной сдержанности и спокойствию.  Даниил  слишком  разбрасывался,
хватался  за  тысячу  дел,  с   легкостью   бросая   переставшие   его
интересовать, а Мальгин шел одной тропой к намеченной цели,  и  Купава
пошла за ним. Четыре года, конечно, не прошли как один день, и все  же
они жили, не ощущая власти  времени,  но  потом  Шаламов  вернулся  из
очередной  звездной  экспедиции   повзрослевший,   переживший   смерть
товарищей, научившийся ценить сказанное  им  самим  слово  и  ответный
взгляд друга... нет, они встречались втроем и  раньше.  Купава  любила
Шаламова, как она говорила, - за общительность, распахнутость  души  и
склонность к юмору, но кто же знал, что это чувство внезапно  усилится
многократно и вырвется на свободу, ломая рамки сложившихся  отношений,
паритет дружбы и устоявшихся взглядов на смысл жизни?! Кто? Только  не
Мальгин. И ему пришлось пережить самый тяжелый  день  в  своей  жизни,
когда Купава сказала ему, что  уходит  к  Шаламову!  День,  когда  был
разрушен замок его привычных представлений о женской любви  и  мужской
дружбе, и ночь, когда он сквозь боль и муку  нахлынувшего  одиночества
вдруг понял, насколько ошибался в себе!..
    Шаламов пришел на следующее утро, волнуясь, сказал всего несколько
слов:
    - Я  ничего  не  знал.  Она  пришла  час  назад.   Ты,   наверное,
догадывался, что я ее люблю, но я бы никогда сам... она пришла и...  -
Шаламов беспомощно пожал плечами и криво  улыбнулся;  Мальгин  впервые
увидел в глазах друга растерянность. - Если считаешь меня  подлецом  -
прощай.
    Мальгин покачал головой. Ему было плохо, очень  плохо,  однако  он
недаром считался сильным и выдержанным человеком.
    Все правильно, подумал он  почти  бесстрастно,  загнав  свою  боль
глубоко в сердце. Она сделала все правильно.  Я  бы  тоже  никогда  не
понял, что все кончилось, а если бы и понял, то не поверил. Редко  кто
способен признаться в собственном эгоизме добровольно... Однако  вслух
он сказал другое:
    - Дан, если вы с Купавой не будете возражать,  я  приду  к  вам  в
гости. Позже. А сейчас я хочу побыть один.
    Он сдержал свое слово... через два месяца, когда  почти  полностью
преодолел последствия самоанализа, тоскливую тягу к  голосу  Купавы  и
желание сделать операцию на собственной памяти. И еще дважды  приходил
к ним в гости, хотя Купава всегда почему-то пугалась его  приходов,  и
вот спустя еще полгода Шаламова привозят спасатели...
    "Господи, - снова подумал Мальгин со страхом, - она  беременна!  И
вполне вероятно, "виновен" в этом именно я!..  Хотя  какое  это  имеет
теперь значение? Главное, она ничего не знает о Дане. Что же случится,
когда ей сообщат о положении мужа?.."
    Вошел Заремба, как всегда - руки в карманах.
    - Предлагаю путешествие в ближайший водоем - искупаться.
    До Мальгина не сразу дошел смысл сказанного.
    - Тебе что, делать нечего?
    Заремба опешил; Мальгина всегда забавляло, как Иван,  который  был
на  девять  лет  моложе  его,   вел   себя   со   всеми   запанибрата,
покровительственно, и всегда совершенно искренне поражался, когда  его
ставили на место. Но характер у молодого нейрохирурга был  незлобивый,
покладистый, общительный, просто он так был воспитан, без критического
отношения к себе, сам обижался  часто  и  быстро,  но  так  же  быстро
остывал.
    - Будешь ждать, пока Готард подготовит анализ?
    - А ты предлагаешь докладывать на консилиуме ему?
    - Нет, но времени-то еще воз и маленькая тележка.
    Мальгин потерял интерес к разговору и снова уткнулся  в  стол,  по
черной панели которого ползли последние сводки медицинских новостей из
всех районов земного шара, отобранные для него киб-секретарем. За день
лицо заведующего отделением осунулось и заострилось.
    Заремба потоптался у стола, повздыхал.
    - Ты меня включишь в бригаду лечащих?
    Мальгин с трудом вернулся из глубин памяти.
    - Я хотел бы попасть в ПР-группу.
    Клим наконец выключил  информпрограмму,  вскинул  на  нейрохирурга
затуманенные глаза.
    - Надеюсь, у тебя есть основания?
    - Ну, я думаю... считаю, что я... хороший специалист, врач...
    Мальгин вздохнул.
    - Ты же знаешь, что этого недостаточно, Иван.  Ответственность  за
лечение  таких  пациентов,  как  Шаламов,   требует   полной   отдачи,
колоссального опыта и знаний.
    - Что я, по-твоему, не лечил никого? - насупился Заремба. - А  кто
оперировал Кадовски? Кто поставил правильный диагноз Ламбергу?
    - Ты. - Мальгин снова вздохнул. - Но ты пока умудряешься брать  на
себя больше, чем можешь унести. К тому же Таланов уже назначил бригаду
операционников.
    - И кто в нее вошел?
    - Готард, я и... как его, врач-спасатель Джума Хан. Трое.
    - Мне этот индеец не показался опытным. - Заремба покривил губы. -
К тому же трое в группе - мало. Могу заменить индейца.
    - Он афганец.
    - Какая разница? Значит, не берешь?
    Мальгин тронул сенсор вызова, отрицательно качнул головой.
    - Ты даже не представляешь, какой это трудный случай. Не знаю, как
Готард и Джума, но я... я просто боюсь давать прогнозы.
    "Знал бы ты, что я испытываю, - с тоской  подумал  он.  -  Умирает
человек, который был моим другом, не подозревая, что мы  давно  враги!
Умирает исключительно коммуникабельный человек, которого все любили  и
всегда ждали. Умирает тот, кто, не дрогнув, пожертвовал собой,  спасая
маатанина,  совершенно  чужое  разумное  существо,  не  способное   на
ответное благородство. И наконец,  умирает  тот,  к  кому  ушла  жена,
превыше всего в жизни ставящая честность отношений, какой бы  ни  была
цена... Что будет, если Даниил умрет? Вернется ли она?  И  что  будет,
если он все-таки выживет?.."
    Над  "глазом"  виома  развернулся  объем  изображения  с   головой
Стобецкого.
    - Давайте поработаем  вместе,  -  сказал  Мальгин.  -  Мне  некуда
деться.
    - Успеешь поработать, - недовольно проговорил Готард. - Через пару
часов я дам предварительный вывод.
    - И все же я подключусь в параллель. Извините, Готард, но  у  меня
есть свои резоны.. Этот человек... мой злейший друг.
    Стобецкий  пожевал  губами,  хмурясь,  нехотя  кивнул.  Потом   не
удержался от ехидной тирады:
    - Боишься, что на стадии прогноза  не  учту  какую-нибудь  мелочь?
Стобецкий еще не ошибался в анализе.
    - Я знаю. - Мальгин остался бесстрастным. - Но решать судьбу этого
парня буду, наверное, я.
    Виом погас, Стобецкий выключил интерком.
    - Индюк, - сказал Заремба простодушно. - Клим, вспомни обо мне,  я
не подведу. Желаю удачи.
    Мальгин остался один. Минут десять он сидел в  том  же  положении,
боролся  с  воспоминаниями  и,  победив,  дал  задание   киб-секретарю
связаться со спасательной службой и собрать  все  материалы  о  работе
Шаламова. После этого спустился в  клинику  Стобецкого,  где  автоматы
реанимакамеры, насколько это возможно, поддерживали оптимальную  среду
для одного пациента, Даниила Шаламова, мастера-спасателя тридцати двух
лет от роду, верного своим принципам всегда и везде, даже в  ситуации,
когда выбор один - жизнь своя за жизнь чужую...
    Стобецкий не сказал ни слова, когда Мальгин сел рядом и  вывел  на
второй эмкан параллельный выход  диагностера.  До  глубокой  ночи  они
работали в полной тишине, связанные оперативным  полем  компьютера,  а
когда  закончили  формирование  отчета,  долго  сидели  за  светящимся
"кактусом"  вириала  и  смотрели   на   неподвижное   тело   Шаламова,
погруженные каждый в свои мысли и чувства. Их рабочие отношения  можно
было  бы  выразить  двумя  словами:  унисон  диссонансов.  Но  это,  в
общем-то, парадоксальное словосочетание точно  определяло  способности
каждого видеть границы принципиальной оценки событий.  Стобецкий  ушел
раньше, буркнув "спокойной ночи". Мальгин вернулся в кабинет, еще  раз
перечитал собственные  выводы,  зафиксированные  памятью  машины  -  в
институте  ее  все  называли  Гиппократом  [Инк  (интеллект-компьютер)
института.], - и в третьем часу ночи покинул  институт.  Думал  он,  к
собственному отвращению, только об одном: у Купавы будет ребенок...
    На консилиуме присутствовали едва ли не все крупнейшие специалисты
с приставкой "нейро" в области изучения и лечения человеческого  мозга
и нервной системы:  нейропсихологи  и  физиологи,  хирурги  и  химики,
кибернетики и лингвисты, психологи и генетики, в том  числе  и  доктор
неврологии Каминский, возглавлявший Европейский  центр  индивидуальной
психотерапии.
    Данные анализа состояния Шаламова  произвели  на  каждого  из  них
разное  впечатление,  но  в  одном  их  мнения  совпали:  случай   был
уникальным. Мозг пациента переродился почти на пятьдесят  процентов  и
продолжал  изменяться,  хотя   процесс   этот   и   замедлился   после
медикаментозного  вмешательства  врачей  спасательной  службы.  Начали
играть особую роль  интрамуральные  нейроны,  замурованные  в  стенках
сосудов, их объем  увеличился,  а  структура  изменилась,  теперь  они
объединились в автономную сеть, образовав  специфический  нейропиль  -
"скелет" новой нервной системы, почти  не  зависящей  от  головного  и
спинного мозга.
    За сутки, истекшие с момента  доставки  Шаламова  в  институт,  он
дважды приходил в себя, звал Джуму Хана или Мальгина, просил ничего не
сообщать Купаве, настойчиво требовал не пичкать его  нейролептиками  и
обойтись без хирургического вмешательства в его организм.  Каждый  раз
после этих кратких сеансов полного  сознания  у  него  останавливалось
сердце  и  наступала  клиническая  смерть,  но  ухищрениями   медиков,
вооруженных  тысячелетними  знаниями  методов  и  накопленным   опытом
медицины, опирающихся на умные машины и точнейшую аппаратуру,  Шаламов
снова возвращался к жизни, вернее, полужизни,  большую  часть  времени
проводя в глубоком беспамятстве. Он был явно неоперабелен, о чем прямо
заявил Стобецкий, но Мальгин, как, впрочем, и сам Готард, и Таланов, и
многие другие, не видели  иного  выхода:  Шаламова  надо  было  срочно
оперировать, он мог умереть в любую минуту.
    - Ну, хорошо, операция необходима, - согласился Каминский,  чем-то
напоминавший Мальгину дремлющего седого льва. - Но ведь сам пациент от
нее отказывается. Не нарушаем ли мы норм врачебной этики?  К  тому  же
поле хирургического вмешательства настолько  велико,  что  едва  ли  с
операцией справится один человек.  Вот  вы,  например,  справитесь?  -
Каминский посмотрел на Стобецкого.
    Готард нахмурился, пожевал губы и вдруг, к  удивлению  Мальгина  -
тот ожидал другого, отрицательно качнул головой.
    - Я, наверное, нет, а вот он справится. -  Кивок  на  Мальгина.  -
Клим   -   лучший   нейрохирург   Системы,   нейреконструктор   высшей
квалификации...
    - Оставьте  славословие,  Готард,  -  негромко   перебил   коллегу
Мальгин. - Бронислав прав,  оперировать  придется  сразу  два  десятка
пораженных участков, но не это главное. Операция ничего не даст,  если
мы не сможем стереть чужую информацию в  мозгу  больного.  Именно  она
формирует те структурные и  нейрохимические  изменения  мозга  и  тела
Шаламова  на  уровне  неосознанной   психики,   подсознания,   которые
превращают его в... - Мальгин запнулся,  -  в  нечеловека.  Но  вы  не
учитываете фактор времени. У нас  его  нет.  Дальше  будет  еще  хуже,
процесс перерождения продолжается, и скоро