уктур выделялись черные и красные зерна  -
"черные клады", не имевшие выхода в сферу сознания. Что  они  хранили,
какие знания, какими последствиями грозило их вскрытие, медицина  пока
не знала.
    - Параллельный  перенос  готов,  -  просочился  в  уши   пси-шепот
Зарембы; он имел в виду готовность аппаратуры записи,  подключаемой  в
случае  непредвиденных  осложнений  и  берущей  на  себя  выход  чужой
информации.
    Рядом  с  проекцией  мозга  возникло  его  схематическое  объемное
изображение с расписанными векторами нейрохирургического вмешательства
- модель операции, рассчитанная Железовским.
    Стрелка под  номером  "один"  запульсировала,  раздался  пси-голос
Пирогова:
    - Энцефалон - церебрум - телеэнцефалон, программа "бэта",  прогноз
три к одному, гипотетическое подключение родовой памяти и  маатанского
"введения": основные рефлексы.
    Шум в голове усилился: "поток воды" набирал скорость.  Со  зрением
стало  твориться  что-то  странное:  форма  предметов  начала   плыть,
цветовосприятие  изменилось,  изображение  перед  глазами   задрожало,
принялось мигать. Где-то послышались голоса, возгласы,  смех,  гулы  и
свисты... На фоне черной плоской доски, появившейся "перед глазами"  -
отражение поля связи, - всплыли строки:
    Стал мигать обвал сознанья; Вот, казалось, озарятся Даже  те  углы
рассудка, Где теперь светло, как днем.
    Пастернак, подумал без удивления  Мальгин,  как  нечто  ординарное
восприняв выходы-причуды собственной памяти.
    Снова послышался смех и вслед за  тем  голос  Зарембы,  тихий,  но
отчетливый:
    - Все в порядке, мастер, это заговорила  твоя  первая  сигнальная.
Набит ты стихами и ненужными переживаниями изрядно.
    - Не отвлекайся, Иван, - долетел недовольный возглас Джумы, -  это
слой  культуры...  которой  тебе  пока  еще   не   хватает.   Дыхание,
альфа-ритм, кардиограмма - в норме.
    - Есть выход! - вклинился в разговор Пирогов.
    Мальгину вдруг показалось, что у него шесть рук и по крайней  мере
две головы. Ноги он перестал чувствовать совсем, сознание раздвоилось:
он ощущал себя лежащим в операционном кресле и одновременно висящим  в
пустоте, в невесомости!
    Тело отвердело, покрылось кристаллической чешуей, а вместо  сердца
зашевелилась и  принялась  пульсировать  раскаленная  добела  масса  -
"солнечная материя" в  упругой  оболочке,  грозящей  вот-вот  лопнуть.
Дыхание стало ненужным, мысли вспыхивали  в  темных  подвалах  "обеих"
голов  сверкающими  полотнищами  реклам.  Мальгин   потерял   ощущение
времени, он "листал" справочник маатанской жизни, ничему не  удивляясь
и в то же время  с  безмерным  удивлением.  Звуки,  приходящие  извне,
обрели вкус и цвет, изображения предметов и картин - плотность, вес  и
запах, сложнейшие гаммы запахов...
    - Отсечка дыхания! - пробился в пустоту двух голов чей-то  колючий
красный голос. - Остановка сердца! Включаю водитель...
    - Синестезия [Синестезия - смешение  чувств.],  -  вторил  первому
второй  голос,  фиолетовый  с  синим.  -  Дели  каналы  приема,  Иван.
Состояние трансляции.
    - Информтоксикоз, - гулко врезался  в  сознание  еще  один  голос,
оранжевый,  с  металлическим   привкусом.   -   Отсоединяю   связь   с
комиссуральными волокнами, пошел блок.
    Мальгин с огромной высоты упал на  землю,  но  мягко,  без  особых
болезненных ощущений, и  оказался  в  кресле.  Зрение  прояснилось.  В
голове продолжало шуметь и всхлипывать и, как заноза, торчало ощущение
заползшего туда жука.
    - Может быть, остановим? - спросил Джума;  гортанные  интонации  в
голосе его усилились.
    - Пару минут отдохну  и  продолжим,  -  отрезал  Мальгин,  пытаясь
выковырнуть из головы застрявшего "жука".
    Гиппократ и Пирогов перебросились между собой какими-то репликами,
но скорость их  разговора  лежала  далеко  за  пределами  человеческих
реакций.
    - "Черные клады"  -  это  преобразованные  нейронные  ансамбли,  -
сказал Пирогов уже в нормальном темпе. -  Чистый  стаз  криптогнозы  в
сферу сознания  невозможен,  только  эмиссионный  перевод  в  глубокую
память.  Вызов  информации  оттуда  будет  зависеть  лишь  от  волевых
возможностей перципиента.
    Мальгин смотрел на изображение своего мозга, пульсирующее  огнями,
и считал черные и алые зерна - их набралось  около  двух  десятков,  а
было прощупано лишь одно из них.
    - Не буди лихо, пока оно тихо, - пробормотал хирург.
    - Что? - просочился вопрос Зарембы. - Что ты сказал?
    - Поехали дальше.
    И опять сквозь голову с шумом "полился поток воды", несший  внутри
себя "пузыри" странных ощущений.
    Повторилась   метаморфоза   со   зрением,    чувства    смешались,
контролировать операцию снова стало невозможно, приходилось  опираться
лишь на  рекомендации  Пирогова  и  реплики  хирургов.  Молчал  только
Железовский, контролирующий совпадение хода операции с рассчитанной им
моделью. А потом голову пронзила  такая  боль,  что  Мальгин  едва  не
закричал, с трудом удержав готовый сорваться с языка приказ прекратить
операцию.
    Пирогов и Гиппократ, правда, уловили его желание,  но  Клим  успел
послать им яростное "вперед"!
    Перед глазами появился отец, покачал головой,  что-то  говоря,  но
что именно - Мальгин не  расслышал.  Отца  сменила  мама,  укоризненно
грозя ему  пальцем.  И  ее  голоса  Клим  не  услышал,  в  ушах  стоял
стоголосый стон пси-реки, рвущейся сквозь плотину мозга... Мелькнул  в
стороне Таланов, бежал навстречу Заремба  -  руки  в  карманах,  Джума
держал на руках плачущую Карой и отворачивал лицо, но все равно видно,
что лицо у него измученное и несчастное. Что-то кричал  Ромашин,  сидя
верхом на глыбе "черного человека", Майкл Лондон  -  наполовину  тигр,
наполовину человек - готовился  к  прыжку,  и  во  все  небо  улыбался
загадочно, с превосходством в глазах, Даниил Шаламов...
    Очнулся Мальгин от наступившей звонкой тишины и ощущения безмерной
пустоты в голове.
    - Нейровегетативная стабилизация, - прошелестел чей-то  бесплотный
голос (Гиппократа?  Пирогова?).  -  Двигательный  покой.  Нарушений  в
программе нет. Мнемозапас девяносто девять.
    - Как ты себя чувствуешь? - сквозь  толщу  безразличия  прорывался
возглас Джумы.
    Нормально, мысленно ответил Мальгин. Долго еще?
    - Вскрыли половину. -  Это  уже  Заремба.  -  Кое-что  не  удалось
перенести чисто, отсюда болевые нейронаводки, анестезия справляется не
сразу. Потерпишь?
    - Можем остановить вообще, - предложил Джума.
    - Нет, -  отрезал  Мальгин.  -  Не  останавливайтесь,  что  бы  ни
случилось. Дальше  самого  себя  я  не  убегу,  а  с  моими  реакциями
аппаратура справится, она даже шизофреников выдерживает.
    В третий раз невидимый, но отчетливо слышимый водный поток  хлынул
сквозь мозг, растворяя в себе мысли, путая чувства, заполняя  огромный
объем головы пеной неизведанных эмоций и непереводимых на человеческий
язык понятий... А затем Мальгин, оставаясь в  сознании,  с  отчетливым
всплеском нырнул в серый омут глухоты и полного отсутствия  каких-либо
чувств.  Вереницей  стали  проплывать  мимо  (слева?  справа?   внизу?
вверху?) бесплотные призраки невиданных прежде фигур, но определить их
форму Клим не мог, просто не знал, что эти  многомерные  фигуры  -  не
плод его воображения, а отраженные подсознанием информационные блоки и
цепи.
    Ощущение "погружения в  омут"  не  пропадало,  хирурга  засасывало
куда-то  глубоко  "вниз",  в  преисподнюю,   ощущаемую,   как   вязкий
колышущийся мрак. Что-то черное, огромное, без рук и  ног,  ворочалось
там и открывало пасть, собираясь поглотить  человека  целиком.  Однако
ужаса Клим не чувствовал. Затопленный безразличием  ко  всему,  в  том
числе и к себе, он просто ждал, чем все кончится.
    Лишь однажды извне прорвались какие-то далекие раздражающие вопли,
звонки, ужасный болезненный шум, и тут же все  стихло.  Кругом  царили
тишина и покой да наплывала, становясь гуще, серая вязкая жижа, сквозь
которую просматривалось мрачное черное дно этого мира.
    "Тону", - выплыла откуда-то вялая мысль, написанная белым дымом на
сером фоне. Дым свернулся в струйку и растворился  в  мутной  серости.
Второе слово было уже полупрозрачным, Мальгин с трудом  разобрал  его:
Купава... Третье было  совсем  прозрачным  -  не  имя  и  не  название
предмета или явления, странное слово, ласковое, хрупкое... но удержать
его в сознании Клим уже не смог...
    И вдруг снова где-то далеко-далеко, на  краю  света,  приоткрылась
дверца в  иной  мир,  раздались  дивные,  волшебные,  чарующие  звуки,
потрясающе чистые и прекрасные, всколыхнувшие серую муть и вонзившиеся
в сердце сладкой томящей болью...
    Музыка,  проговорил  кто-то  внутри  Мальгина.   Слово   почему-то
волновало и звало  куда-то,  сама  музыка  уже  пропала,  но  ощущение
неудобства осталось. Рядом кто-то стоял... и смотрел на него... кто-то
знакомый и добрый... протягивал руки и звал, без голоса, а звал...
    - Что? - спросил Мальгин, не ощущая ни губ, ни языка.
    И услышал наконец:
    - Пора вставать, сынок.
    Он открыл глаза.
    Деревенская изба, белый потолок, русская печь с лежанкой, в углу -
иконка. Он лежит на кровати, маленький, в белой рубашонке, а  над  ним
склонилось сморщенное, морщинки - лучиками, улыбающееся доброе лицо.
    - Отямился,  родимый?  Вот  и  хорошо,  пройдет  онава  [Слабость,
утомление (древнерус.).], не рюмзай, побежишь к друзьям...
    - Бабушка, - прошептал, давясь слезами, Мальгин. - Я заболел, да?
    Серая муть, глухой шум, чьи-то птичьи голоса:
    - Пошел, пошел! Иван - активируй назион...
    - Многовекторное сканирование!
    - Корпус каллозум - ноль...
    - Энцефалон - ноль...
    - Церебрум - слабые импульсы, пульс нитевидный...
    - Давление сорок на десять...
    - Пошел, пошел, дальше - вегетативная симпатика,  парасимпатика  -
аппаратно, периферия - эгостеника...
    Новый наплыв.
    Он сидит на траве и ревет, рука по локоть красная, в сыпи. И голос
над головой, певучий, ласковый:
    - Острекался, баловень? Говорила -  там  крапива,  а  ты  все  сам
норовишь проверить. Ну ладно, мы ее, лихоманку, сейчас полечим.
    Удар, клубы пыли кругом, серое с желтым, и  белые  просверки,  как
сполохи далекой грозы, и те же птичьи голоса:
    - Фибрилляция... сердечно-сосудистая заработала...
    - Гипервентиляция!
    - Стереотаксический контакт - зеленый ноль...
    - Таламус, ретикулярная,  восходящие  -  норма...  легкие,  почки,
селезенка - пока аппаратно...
    - Вылезет,   парень   сильный.   Аристарх,   убери   отрицательные
гармоники, он все время скатывается... гипофиз,  апифиз,  щитовидка  -
норма...
    Еще наплыв.
    Пруд. Мелкий дождь. Сыро, холодно, тоскливо... И голос сзади:
    - Вот он где, тохтуй  [Тохтуй  -  баран,  у  которого  только  что
появились рога.] наш привередливый. Что квелый такой? Ну, поссорились,
а прав ли был? А если и прав, мужчина ты или михлюй [Михлюй -  зевака,
разиня.] ушастый? Досыть хмуриться, прошла падорога - пройдет и назола
[Падорога - непогода, назола - печаль, тоска (древнерус.).]...
    Боль!
    Тягучая, дергающая, саднящая боль... в голове, в животе, в сердце,
во всем теле... И глухой шум, и грохот скатывающихся в бездну  камней,
и он - висящий  над  бездной.  Откуда-то  из  мглы  протянулись  вдруг
сильные руки, поддержали, отнесли от пропасти, уложили на траву...
    - Оклемался! - Голос громкий, радостный и знакомый.
    - Джума! - заикаясь, выговорил Мальгин. - Я жив?
    - Порядок! - ответили ему со смехом.
    "Что случилось?" - хотел  он  спросить,  но  не  успел:  наступила
темнота.


                               Глава 7

    Как самочувствие?
    Этот вопрос преследовал Мальгина каждые полчаса  в  течение  суток
после операции, вошедшей во Внеземной информационный банк  медицинских
сведений под названием "Выявление  "черных  кладов"  -  закодированных
генных записей в мозгу человека"; звонили коллеги по  работе,  друзья,
знакомые,  родственники,   неизвестно   каким   образом   узнавшие   о
рискованном эксперименте. Дважды звонили Ромашин и отец, потом  Карой,
и лишь Купава не позвонила ни разу. Скорее  всего  она  ни  о  чем  не
знала, как и ее добровольный  информатор  Марсель  Гзаронваль,  он  же
Семен Руцкий, перешедший из отряда  курьеров-спасателей  на  работу  в
один из районных центров службы сервиса.
    Мальгин должен был находиться под наблюдением врачей  в  институте
еще как минимум трое суток - по рекомендации Гиппократа, но уже  через
сутки  не  выдержал  и  буквально  сбежал   домой.   Его   мотивировки
"прекрасного самочувствия" не возымели бы никакого действия,  если  бы
не поддержка  хирургического  инка,  не  выявившего  послеоперационных
патологий, и директора института Стобецкого. И  лишь  последний  знал,
что его собственное решение основано на согласии службы  безопасности,
контролирующей пациента своими средствами.
    Клим  и  вправду  чувствовал  себя   сносно.   Ушли   головные   и
фантомальные боли  -  беспричинные,  от  срабатывания  перенапряженных
нервных  узлов,  шум  в  ушах  прекратился,   вялость   и   сонливость
улетучились, и лишь мышечная слабость напоминала  о  буре,  бушевавшей
недавно в голове,  поднявшей  на  ноги  все  иммунно-защитные  резервы
организма.
    Ничего сверх  обычного  восприятия  окружающего  мира  Мальгин  не
ощущал и даже почувствовал легкое разочарование, когда попытался ночью
"напрячь" центры новых знаний и у него ничего не получилось. Но  потом
вспомнилось: "чтение  темного  знания  возможно  только  при  огромном
напряжении воли", - и хирург успокоился.  Время  огромного  напряжения
еще не пришло, да и кто знает, что это такое и как проявляется?
    Домой его провожали Заремба  и  Джума  Хан.  Железовский  ушел  из
института  сразу  после  операции,  довольный  результатом  и   полным
соответствием своей модели  с  ходом  эксперимента.  Уходя,  он  кинул
загадочную фразу (ее привел Джума): "Что ж, еще одним стало больше..."
Что он хотел этим сказать, догадаться было трудно.
    - Знаешь, на кого ты похож? - сказал безопасник,  уложив  Клима  в
спальню под надзор переносного медкомбайна.  -  Вылитый  Фантомас.  Но
тебе эта прическа идет из-за  высокого  лба.  Лежи  теперь,  привыкай.
Кормить мы тебя будем сами, точно по времени, ты  понимаешь.  Вот  это
пойло будешь пить, как минимум, три раза в  день.  -  Хан  поставил  у
изголовья   кровати   графин   с   темно-рубиновым   зельем.   -   Это
общеукрепляющий бальзам, целый комплекс  трав  и  снадобий.  Вообще-то
первое время я бы у тебя пожил, а?
    - Или я, - вставил Заремба, изучающий жилище хозяина. - А это кто?
Кого-то она мне напоминает.
    Мальгин перевел взгляд: Иван  разглядывал  стереографию  Купавы  в
детстве, здесь ей было двенадцать лет.
    - Это моя... Наяда.
    - Сестра, что ли? Ты о ней не рассказывал.
    - Наяды - нимфы родников и ручьев, феи печали, - улыбнулся  Джума,
глядя на Мальгина прищуренными глазами. - Но надо признаться,  ты  нас
удивил, мастер.
    - Чем? - тихо спросил Клим, прислушиваясь  к  тонкому  замирающему
звону в голове: словно кто-то нежно тронул струну гитары.
    - Да уж, было дело, - согласился Заремба, оживляясь.  -  Лежишь  в
полной отключке, глаза под лоб,  и  вдруг  начинаешь  давать  указания
Пирогову - куда направлять лучи сканера. Мы обалдели! Да и еще моменты
были интересные.
    - Какие?  -  Внутри  что-то  болезненно  напряглось,  на   колонке
медкомбайна  вспыхнули  алые  огоньки:   инк   аппарата   зафиксировал
ухудшение состояния пациента.
    - Потом, потом об этом, - быстро сказал Джума. - На, выпей.
    Мальгин  послушно  выцедил  стакан  почти  черного,  с   рубиновым
просверком, напитка, уперся требовательным взглядом в Зарембу:
    - Выкладывай.
    Молодой нейрохирург помялся, посматривая на недовольного Хана.
    - Да, в общем-то, ничего такого... один раз показалось, что ты нас
всех внимательно рассматриваешь... с  закрытыми  глазами.  Ну  и  тому
подобное. Тебе все  Гиппократ  расскажет,  попозже,  когда  окрепнешь.
Главное, что нам еле удалось тебя вытащить  из  Запределья...  -  Иван
осекся, виновато поглядев на Джуму.
    - Вот как? - Мальгин тоже посмотрел на врача.  -  И  как  вам  это
удалось? Я действительно одно время чувствовал,  что  меня  затягивает
серая трясина.
    - Трясина полного покоя, - буркнул Джума.
    - Ни один раздражитель не действовал, и тогда он, - Заремба кивнул
на  Хана,  -  откуда-то  притащил  в  операционную  малый   синтезатор
"Паганини" и начал играть. Ты и выкарабкался.
    - Музыка, - прошептал Клим, вспоминая волшебные звуки. - Я  так  и
подумал - музыка. Выходит, я твой должник, Джу...
    - Сочтемся. - Джума Хан легонько похлопал Мальгина по  руке.  -  К
счастью, мои музыкальные  пассажи  затронули  твою  родовую  память  и
потащили   цепочку    положительных    ассоциаций,    иначе    процесс
восстановления твоего "я" затянулся бы. Отдыхай, я приду вечером.
    Спасибо, хотел сказать Мальгин, но передумал: Джума не нуждался  в
одобрениях, а благодарность чувствовал и так.
    Он засыпал и просыпался каждые полчаса и снова засыпал под мелодию
дождя, и длилось это состояние почти до вечера, когда наконец  удалось
справиться  с  сонливостью  и  расслабленными  мышцами.  Приходил   ли
кто-нибудь к нему, Клим не помнил, а выяснять у  "домового"  не  стал.
Душа остановилась у глубокого провала в неизведанные глубины психики и
жаждала покоя, и даже мысли о Купаве  и  обо  всем,  что  было  с  ней
связано, не создавали привычного фона тоски и безнадежности.
    Сначала Мальгин  удивился  такому  безразличию,  потом  подумал  о
нейролептанальгетическом барьере, который ему обязаны  были  поставить
хирурги, и успокоился. Состояние покоя пройдет, а  с  тоской  бороться
нет смысла: он до сих пор  барахтается  в  болоте  собственных  оценок
происходящего и нравственных норм,  внушенных  ему  с  детства,  и  не
знает, что делать. Купаву не вернуть. Да  и  в  особой  опеке  она  не
нуждается. Должна же она соображать, куда  могут  завести  ее  попытки
ловить кайф с помощью  наркомузыки.  Хотя...  кто  знает,  поймет  ли,
друзья у нее не из клана заботливых помощников.  Вот  за  дочкой  надо
присмотреть. Ребенок-то мой, - вслух проговорил  Мальгин,  разглядывая
себя в зеркале. С другой стороны, еще жив Даниил, и, чтобы разобраться
в ситуации, необходимо его присутствие. Надо  помочь  Ромашину  в  его
реабилитирующем поиске, это снимет груз вины  с  обоих.  Что  касается
Купавы, то... может быть, есть смысл  запретить  себе  думать  о  ней,
включив свои новые "блоки"?
    Мальгин усмехнулся, покачал головой.
    В кого ты превратился, "человек-да"? Неужто так  и  будешь  теперь
жить с синдромом раздвоенности и нерешительности? Не пора  ли  вернуть
прежнюю  формулу  характера  -  воля,  плюс   твердость   духа,   плюс
убежденность в своей правоте?
    Не пора ли сосредоточиться именно на этом?
    Он напрягся и  сосредоточился,  в  голове  тихо  лопнула  гитарная
струна, серый ливень хлестнул, казалось, из окна сквозь голову,  родив
необычные ощущения, и все стихло. Перед глазами заколебались  предметы
домашней обстановки, сердце болезненно сжалось.  Хирург  ухватился  за
раму кровати, закрыл глаза, расслабился.
    Спокойно, парень, напрягаться тебе еще рано, слаб. Давай-ка думать
о приятном, например, об ужине.... или лучше о чистой родниковой воде,
о реке, лесе, грибной охоте наконец... Отпустило? Ну и слава Богу!  Из
спальни засвистел медкомбайн.
    - Слышу, слышу, эскулап, - с  досадой  отозвался  Клим,  осторожно
отрываясь от стены.  Прошлепал  в  спальню,  выпил  стакан  рубинового
бальзама и направился в душ. Купался долго, то с тихим наслаждением, с
подвыванием, то с воплями и  хлопаньем  по  спине  и  бокам,  а  когда
вытерся и прошествовал в  халате  к  "домовому",  собираясь  послушать
новости, в гостиную вошла Ка