елесным состоянием.
     Ла Виро, ошеломленный и одновременно охваченный экстазом все же прервал
гостя снова - очевидно, свойство прерывать неотделимо от человека.
     Геринг помолчал и добавил:
     - Как мне слишком хорошо известно. - Раздался смех.
     - Простите меня, - сказал Ла Виро. - Но как можно восстановить  умершее
тело?
     Он смотрел на свое собственное тело и не мог понять,  как  оно,  бывшее
прахом, восстало вновь.
     - У нас есть инструменты, обнаруживающие и  исследующие  ка,  -  сказал
гость. -  Они  способны  уловить  любую  нематериальную  молекулу.  А  потом
происходит процесс преобразования энергии в материю.
     - И вы можете воспроизвести любую ка  на  любой  стадии?  Вот,  скажем,
кто-то умер в восемьдесят лет. Можете вы  воспроизвести  его  двадцатилетнюю
ка?
     - Нет. В природе существует только одна ка  -  ка  восьмидесятилетнего.
Поэтому, пока разум еще  не  начал  действовать,  тело,  восстановленное  по
записи,  омолаживается  до  двадцатилетнего  возраста.   Все   его   дефекты
исправляются.  При  первом  воскрешении  на  этой  планете   энергия   снова
преобразуется в материю. Все это  время  тела  находятся  в  бессознательном
состоянии.
     - А если сделать два одинаковых тела? В которое из них войдет ка?
     - Предположительно в то, которое оживят первым.  Как  бы  синхронно  ни
проводились воскрешения, всегда будет разница хотя бы в  микросекунду.  Наши
машины не могут оживлять разные тела в  абсолютно  одинаковое  время.  Кроме
того, мы никогда не пошли бы  на  такой  эксперимент.  Это  было  бы  дурно.
Неэтично.
     - Да - но предположим?
     - Тело, лишенное ка, разовьет, полагаю, свою собственную. И хотя второе
тело является копией первого, оно уже не будет тем, что прежде. Другая среда
и другой опыт сделают и тело другим. Воскресший, хотя и будет  всегда  похож
на умершего, станет другим человеком.
     Однако не  будем  отвлекаться  на  мелочи.  Важно  другое.  Большинство
лишенных тела ка так и пребывают вечно в бессознательном состоянии. Так  мы,
по крайней мере, надеемся. Какой это ад -  быть  заключенным  в  неосязаемой
оболочке, не имея возможности управлять ею, без связи с другими - и при этом
все сознавать. Такой муки не заслуживают самые  закоренелые  грешники.  Даже
подумать страшно.
     Во всяком случае, никто из  воскрешенных  не  помнит  ни  о  чем  между
смертью и новой жизнью.
     И гость сказал Ла Виро, что из тех биллионов, что умерли на Земле, лишь
ничтожно малая часть не входит в эту орду блуждающих ка. Эта  часть  выбыла.
Исчезла. Неведомо куда, неведомо зачем. Древние сказали  этикам  лишь  одно:
эти  немногие  "продвинулись".  Слились  с  Творцом  или  по  крайней   мере
составляют ему компанию.
     Гость сказал, что понимает, сколько вопросов возникло  у  Ла  Виро.  Он
ответит, но лишь на те, что касаются самой сути дела.  Откуда  этики  знают,
что некоторые ка "продвинулись"? Как можно вычислить, что не  хватает  одной
из биллионов ка?
     - Ты должен уже представлять себе, какого развития достигла наша  наука
и техника. Ведь даже силы, создавшие этот мир  и  вернувшие  тебя  к  жизни,
недоступны твоему пониманию. Но то, что видел здесь ты, - лишь  малая  часть
того, что нам доступно. И я  говорю  тебе,  что  у  нас  на  учете  все  ка,
когда-либо существовавшие на Земле. На это ушло больше ста лет, но мы  сочли
их все.
     Наука, и только она, позволила  осуществить  то,  что  раньше  казалось
доступным лишь для сверхъестественных сил. Разум человека сделал то, чего не
намеревался делать сам Создатель. Не намеревался, полагаю я, как раз потому,
что знал: мыслящие существа  сделают  это  за  него.  Возможно,  способность
мыслить есть ка Бога.
     Позволь  и  мне  сделать  небольшое  отступление,   имеющее,   впрочем,
отношение к делу. Ты, я вижу, смотришь на меня если не как на бога,  то  как
на его кузена. Ты тяжело дышишь, от тебя пахнет  страхом,  на  лице  у  тебя
написано благоговение. Не бойся,  Я  действительно  выше  тебя  в  этическом
смысле, но гордиться  тут  нечем.  Ты  можешь  сравняться  со  мной  и  даже
превзойти меня.
     Я обладаю властью, по сравнению с которой наука твоего времени  годится
разве что для обезьян. Однако я не умнее наиболее умных жителей Реки. И тоже
могу ошибаться.
     Запомни еще вот что - и, когда начнешь проповедовать, всякий раз говори
об этом. Тот, кто лезет вверх, может скатиться вниз. Другими словами,  бойся
регресса. Тебе незнакомо это слово?  Бойся  скатиться  вниз.  Покуда  ка  не
расправит крылья и не улетит  в  неведомые  пределы,  регресс  всегда  будет
угрожать ей. Кто живет во плоти, живет под угрозой.
     Это точно так же относится ко мне, как и к тебе.
     В этот миг Ла Виро протянул к пришельцу руку, желая дотронуться до него
и убедиться, что он и вправду из плоти и крови.
     Гость отпрянул и крикнул:
     - Не делай этого!
     Ла Виро убрал руку, но явно обиделся. Гость сказал:
     - Мне очень жаль, ты не представляешь себе, как жаль, но  пожалуйста  -
не трогай меня. Больше я ничего говорить не  буду  Но  когда  ты  достигнешь
черты, за которой я смогу тебя обнять, ты меня поймешь.
     И тогда, братья и сестры, гость стал говорить, почему  Ла  Виро  должен
основать эту новую религию. Название для церкви  придумал  сам  Ла  Виро,  и
гость ни к чему его не  принуждал,  просто  сказал,  что  это  следовало  бы
сделать. Но, очевидно,  пришелец  знал,  к  кому  обратиться,  ибо  Ла  Виро
пообещал все исполнить.
     Принципы Церкви Второго Шанса и способы воплощения их в жизнь мы теперь
обсуждать  не  будем.  Слишком  много  времени  нужно,  чтобы  выдвинуть   и
обосновать их. Отложим это до будущей ночи.
     Под конец Ла Виро  спросил  этика,  почему  тот  выбрал  именно  его  в
основатели Церкви.
     - Ведь я - невежественный полукровка. Вырос в  глухом  канадском  лесу.
Мой отец был белый траппер, а мать -  индианка.  Британцы,  правившие  нашей
страной, смотрели свысока на них  обоих.  Мать  почти  отвергло  собственное
племя, потому что она вышла за белого.  А  отца  англичане,  на  которых  он
работал, обзывали мужем скво, грязным французишкой.
     Я был очень велик  для  своего  возраста  и  в  четырнадцать  уже  стал
лесорубом. В  двадцать  из-за  несчастного  случая  я  стал  калекой  и  всю
оставшуюся жизнь стряпал в  лагерях  дровосеков.  Моя  жена,  тоже  метиска,
подрабатывала стиркой. У нас было семеро детей  -  четверо  рано  умерли,  а
остальные стыдились своих родителей. Но мы жертвовали для них  всем,  любили
их и старались хорошо воспитать. Два моих сына уехали работать в Монреаль, а
потом  погибли  во  Франции,  сражаясь  на  стороне  англичан,  которые   их
презирали. Дочь стала шлюхой, заболела и умерла  -  так  я  слышал.  А  жена
умерла от разбитого сердца.
     Я рассказываю тебе это не потому, что ищу сочувствия.  Я  просто  хочу,
чтобы ты знал, кто я и что я. Как ты можешь просить,  чтобы  я  проповедовал
другим, если я родных детей не сумел убедить в правоте своей веры? Если  моя
собственная жена умерла, проклиная Бога? Как же я смогу говорить  с  людьми,
которые были раньше учеными, государственными деятелями и священниками?
     - Я вижу по твоему ватану, что сможешь, - улыбнулся  гость.  Он  встал,
снял с шеи золотую спираль на серебряном шнурке и надел ее на шею Ла Виро. -
Это тебе, Жак Жийо. Носи ее с честью. Прощай. Возможно, мы  еще  увидимся  в
этом мире, а возможно, и нет.
     - Подожди! - сказал Ла Виро. - У меня еще столько вопросов!
     - Ты знаешь достаточно. Благослови тебя Бог.
     И гость ушел. Снаружи по-прежнему бушевали дождь, гром  и  молния.  Миг
спустя Жийо тоже вышел, но гостя  и  след  простыл.  Ла  Виро  обвел  взором
грозовое небо и вернулся в хижину. Там он сидел, пока не прогремели питающие
камни и не настал день. Тогда он спустился на равнину и рассказал, что с ним
случилось. Как он  и  сказал,  все,  кто  услышал  его  рассказ,  сочли  его
безумцем. Но со временем появились и такие, что поверили ему.


        " * ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ * "
     ПАРОХОДЫ ПРИБЫВАЮТ В ВИРОЛАНДО

        "ГЛАВА 21"

     Около тридцати трех лет назад Герман приплыл в Вироландо. Он  собирался
задержаться там лишь на время, нужное для нескольких бесед с Ла  Виро,  если
тот допустит его к себе. А там он снова отправится  туда,  куда  пошлет  его
Церковь. Но Ла Виро попросил его остаться здесь, не сказав, для чего  и  как
долго. Прожив здесь год, Герман взял себе имя Фениксо.
     Это были счастливейшие годы его жизни. И не было повода думать, что  он
скоро покинет этот край.
     Этот день будет похож на много  других,  но  эта  похожесть  сладка,  а
небольшое разнообразие украсит ее.
     После завтрака Герман поднялся к большому дому, построенному на вершине
скального столба, и прочел там лекцию своим  семинаристам,  закончив  ее  за
полчаса до полудня. Потом быстро сошел вниз и встретился у питающего камня с
Крен. После они поднялись на другую скалу, привязали к  себе  дельтапланы  и
прыгнули в шестисотфутовую пропасть.
     Над Вироландо сверкали тысячи планеров  -  они  парили  вверх  и  вниз,
описывали круги, ныряли, взмывали, падали, танцевали. Герман чувствовал себя
птицей, нет - вольным духом. Пусть это иллюзия свободы - ведь всякая свобода
иллюзия - но эта самая лучшая.
     Дельтаплан у Германа был ярко-красный, в память об эскадрилье,  которой
он командовал после гибели Манфреда фон Рихтхофена. Алый цвет символизировал
также кровь, пролитую мучениками Церкви. В небе  было  много  таких  красных
птиц вперемешку с белыми, черными, желтыми, оранжевыми, зелеными,  синими  и
пурпурными. В этой благословенной земле залегали гематит и другие  руды,  из
которых делались красители. И не только этим она была благословенна.
     Герман вился в проеме между скалами, огибая  мосты,  где  стояли  дома,
порой в опасной близости от каменных и деревянных опор. Грешно так рисковать
своей жизнью, но он не мог устоять. Прежний волнующий трепет земных  полетов
вернулся к нему, став вдвое острее. Тут в ушах не ревели моторы, в ноздри не
бил запах горелого масла, не было ощущения, что ты заперт.
     Иногда он проплывал  мимо  воздушных  шаров,  махая  людям  в  плетеных
корзинах. На каникулах они с Крен тоже сядут на воздушный шар, поднимутся на
тысячу метров и предоставят ветру нести их по долине. Бывало, они плыли  так
целыми днями, болтали, ели,  занимались  любовью  в  тесноте,  двигаясь  без
толчков, без единого дуновения ветра - ведь они летели с той  же  скоростью,
что и он.
     Выпустив  в  сумерках  водород,  они  приземлялись  на  берегу,   клали
свернутую оболочку в корзину и наутро, взяв лодку, плыли  обратно  вверх  по
Реке.
     Через полчаса Герман устремился вниз вдоль Реки, спустился и побежал по
берегу. Как сотни других летунов,  он  отвязал  свой  дельтаплан  и  с  этой
громоздкой ношей на спине пошел к скале, с которой взлетел.
     Его остановил посыльный в красно-желтой шапочке.
     - Брат Фениксо, Ла Виро хочет тебя видеть.
     - Спасибо, - сказал Герман, но в душе  содрогнулся.  Неужели  верховный
епископ решил, что пришло время отослать его прочь?
     Тот, кто звался Человек, ждал его в своей квартире, в храме из красного
и черного камня. Из высоких палат Германа провели  в  небольшую  комнату,  и
дубовая  дверь  закрылась  за  ним.  Там  стояла  простая  мебель:   большой
письменный стол,  несколько  стульев,  обтянутых  рыбьей  кожей,  бамбуковые
стульчики, две кровати, стол, где помещались кувшины  с  водой  и  небольшой
выбор спиртных  напитков,  чашки,  сигары,  сигареты,  зажигалки  и  спички.
Обстановку  довершали  ночной  горшок,  два  Грааля  и  одежда,  висящая  на
колышках, вбитых в стену. Имелся туалетный столик перед слюдяным зеркалом на
стене и еще один, где лежали помада,  ножнички  и  гребенки,  которые  порой
поставлялись Граалями. Пол покрывали циновки из бамбукового волокна и  среди
них звезда из рыбьей кожи. В гнездах на стенах горели четыре  факела.  Дверь
во внешней стене была открыта. Через отдушины в потолке поступал воздух.
     При появлении Германа Ла Виро встал  -  огромный,  ростом  шесть  футов
шесть дюймов, и очень смуглый. Нос у него напоминал клюв исполинского орла.
     -  Добро  пожаловать,  Фениксо,  -  пробасил  он.  -  Садись.   Выпьешь
чего-нибудь? Хочешь сигару?
     - Нет, Жак, благодарю. - Герман сел на указанный ему мягкий стул.
     Верховный епископ занял свое место.
     - Ты, конечно, слышал о гигантском железном корабле,  идущем  вверх  по
Реке? Барабаны передают, что он сейчас  в  восьмистах  километрах  от  нашей
южной границы. Значит, дня через два он эту границу пересечет
     Ты рассказал мне все, что знал, об этом Клеменсе и  о  его  компаньоне,
Иоанне Безземельном. О том, что случилось после того, как  тебя  убили,  ты,
конечно, знать не  мог.  Но  эти  двое,  очевидно,  отбили  своих  врагов  и
построили свой корабль. Скоро они пройдут через нашу территорию. Насколько я
слышал, они не воинственны, и нам можно их не бояться. Они сами нуждаются  в
содействии тех, кому принадлежат прибрежные  питающие  камни.  Они  могут  и
силой взять то, что им нужно, но идут на это лишь в крайнем случае. Однако я
слышал тревожные вести о поведении части команды, когда ее - как это? -  да,
увольняют на берег. Имели место безобразные случаи, в основном  связанные  с
пьянством и женщинами.
     - Прости, Жак, но я не думаю, чтобы Клеменс  стал  держать  у  себя  на
борту таких людей. Он был одержим своей идеей и  порой  делал  то,  чего  не
следовало бы делать, чтобы построить корабль. Но он  не  тот  человек  -  во
всяком случае, раньше был не тот, - чтобы мириться с подобным поведением.
     - Кто знает, как он изменился с тех пор? Притом корабль  называется  не
так, как ты говорил, а "Рекс грандиссимус".
     - Странно. Такое название выбрал бы скорее король Иоанн.
     - По твоим рассказам об этом Иоанне можно  предположить,  что  он  убил
Клеменса и забрал корабль себе. Так  это  или  нет,  но  я  хочу,  чтобы  ты
встретил этот корабль на границе.
     - Я?
     - Ты знал тех, кто его строил. Я хочу, чтобы ты на границе  поднялся  к
ним на борт. Выясни, что там за ситуация, что за люди. Прикинь также,  каков
их военный потенциал.
     Герман принял удивленный вид.
     - Ты, Фениксо, передал мне историю, которую тот носатый великан  -  Джо
Миллер? - рассказал Клеменсу, а тот рассказал другим. Если  это  правда,  то
посреди полярного моря на  севере  стоит  некая  башня.  Эти  люди  намерены
добраться до нее. И я считаю это намерение дурным.
     - Дурным?
     - Ведь эту башню явно воздвигли этики. А эти корабельщики вознамерились
проникнуть в нее, раскрыть ее тайны - а возможно, захватить  этиков  в  плен
или даже убить их.
     - Ты не можешь этого знать.
     - Нет, но здравый смысл заставляет это предположить.
     - Клеменс при мне никогда не говорил, что хочет власти. Он хотел только
доплыть до истоков Реки.
     - Публично он мог говорить совсем не то, что в узком кругу.
     - Послушай, Жак. Ну какое нам дело, если они даже и впрямь доберутся до
башни? Не думаешь ли ты, что их жалкая техника и оружие позволят им  сладить
с этиками? Люди для  этиков  -  что  черви.  Кроме  того,  что  мы-то  можем
поделать? Нельзя же нам задержать их силой.
     Епископ подался вперед, схватившись коричневыми ручищами за края стола,
и впился взглядом в Германа, словно желая снять с него шелуху слой за  слоем
и добраться до ядра.
     - Неладно что-то в этом мире, куда как  неладно!  Сначала  прекратились
малые воскрешения. Мне сдается, это случилось вскоре после того, как ты ожил
в последний раз. Помнишь ты ужас, который вызвала эта новость?
     - Я и сам мучился тогда, - кивнул Герман. - Меня обуревали  сомнения  и
отчаяние.
     - Меня тоже. Но я, как архиепископ, обязан был успокоить  свою  паству.
Не владея при этом никакими  фактами,  которые  могли  бы  вселить  надежду.
Выглядело так, будто срок, отпущенный нам, уже истек и те, что могли достичь
Продвижения, уже достигли его. Остальные же  умрут,  и  их  ка  будут  вечно
блуждать по Вселенной, не зная искупления.
     Но я все-таки так не думал. Я ведь  знал,  что  сам  к  Продвижению  не
готов. Для этого мне предстояло пройти долгий, возможно, очень долгий, путь.
     А разве этик выбрал бы меня в основатели Церкви, если бы не знал, что у
меня есть все возможности для Продвижения?
     Неужели я - ты не можешь представить, как  мучила  меня  эта  мысль,  -
неужели я оказался недостоин? Неужто я, избранный, чтобы указать другим путь
к спасению, сам  остался  позади?  Как  Моисей,  приведший  евреев  к  земле
обетованной, но сам не получивший дозволения умереть на ней.
     - О нет! - тихо произнес Герман. - Не может такого быть!
     - Может. Я только человек, не бог. Я  даже  подумывал  уйти  со  своего
поста. Мне казалось, что я запустил собственный этический рост  оттого,  что
слишком занят  делами  Церкви.  Я  стал  высокомерен;  власть,  данная  мне,
исподволь портила меня. Я хотел, чтобы епископы избрали нового главу. А я бы
сменил имя и уплыл вниз по Реке миссионером. Нет,  не  возражай.  Я  всерьез
размышлял об этом. Но потом  сказал  себе,  что  так  я  предал  бы  этиков,
оказавших мне доверие. И, возможно,  то  страшное,  что  случилось  с  нами,
объясняется чем-нибудь другим. Тем временем я должен  был  как-то  объяснить
это людям. Ты знаешь, как я это сделал; ты услышал это одним из первых.
     Герман кивнул. Тогда епископ доверил ему нести слово  пастыря  вниз  по
Реке на целых две тысячи  миль.  Это  означало  годовую  разлуку  с  любимой
страной, но Герман рад был послужить Ла Виро и Церкви. Не  бойтесь,  гласило
слово. Будьте тверды в своей вере. Последние дни еще не пришли. Испытание не
окончено. Мы сейчас в растерянности, но  долго  это  не  продлится.  Однажды
мертвые восстанут снова, как обещано. Те, что создали этот мир  и  дали  вам
бессмертие, не оставят вас. Нынешнее  положение  вещей  послано,  чтобы  вас
испытать. Не бойтесь и верьте.
     Многие спрашивали Германа, для  чего  послано  это  испытание.  Он  мог
ответить только, что ему это неведомо. Быть может, Ла
     Виро знает об этом от  этиков.  Быть  может,  испытание  потеряет  свой
смысл, если все будут знать, в чем оно состоит.
     Кое-кого этот ответ не удовлетворял, и они в озлоблении  отрекались  от
Церкви. Но большинство осталось верными,  и  в  их  ряды,  как  ни  странно,
прибыло  много  новообращенных.  Этих  привел  к  Церкви  страх:   а   вдруг
действительно есть второй шанс на бессмертие, и теперь остается совсем  мало
времени, чтобы им воспользоваться. Такая позиция не была рациональной - ведь
Ла Виро сказал, что воскрешения возобновятся. Но люди не собирались упускать
свой шанс.
     Страха надолго не хватит, но главное - вступить на верный путь.
     Возможно, позднее человек обретет истинную веру.
     - Единственное, что было не совсем правдиво в моем послании,  -  сказал
Ла Виро, - это слова о посланном нам испытании. Я не имел прямого указания -
мой гость не говорил мне, что так будет. Но не было в  моих  словах  и  лжи,
пусть даже спасительной. Прекращение воскрешений - действительно  испытание.
Испытание нашего мужества и веры. Все мы подверглись пробе.
     В то время я думал, что этики предприняли это с какой-то благой  целью.
Очень возможно, что так оно и есть. Но ведь гость говорил мне, что он и  его
собратья - только люди, хотя и наделенные  огромной  силой.  Что  они  могут
ошибаться. А значит,  и  несокрушимостью  они  не  обладают.  С  ними  может
случиться несчастье, и враги способны причинить им вред.
     - Какие враги? - встрепенулся Герман.
     - Я не знаю, кто они, и не знаю, есть ли они вообще.  Но  подумай.  Тот
получеловек - нет, не стану так его называть, он все же человек, несмотря на
свою внешность -  тот  Джо