орода, вместо того  чтобы  подавить  сначала  базы
королевских воздушных сил, теперь уничтожающих Германию. Решение же  Гитлера
о нападении на нейтральную Россию перед покорением Англии в  конечном  счете
привело к падению Германии.
     Гитлер намеревался еще вторгнуться в Швецию после взятия  Норвегии.  Но
Геринг, любивший Швецию, пригрозил в этом случае уйти в отставку.  При  этом
он внушал Гитлеру, как полезна им будет нейтральная Швеция.
     Здоровье его перед войной ухудшилось. В конфликтных ситуациях болезнь и
волнения,  связанные  с  потерей  престижа,  заставляли  его   прибегать   к
наркотикам. Геринг терзался, нервничал, впадал в меланхолию и скатывался все
ниже, не в силах остановиться. А его любимая страна  погружалась  в  Сумерки
Богов - это ужасало Геринга, но приносило какое-то  странное  удовлетворение
Гитлеру.
     Когда союзники начали наступление на Германию по всем  фронтам,  Геринг
решил, что пора ему возглавить правительство. Фюрер, однако, лишил его  всех
чинов и званий и выгнал из партии. Злейший враг Геринга Мартин Борман  отдал
приказ об его аресте.
     В конце войны, при попытке уйти от русских,  Геринг  был  взят  в  плен
американским лейтенантом, по иронии судьбы евреем. На Нюрнбергском  процессе
Геринг защищал  себя  сам,  но  неубедительно.  Несмотря  на  все  содеянное
Гитлером, он защищал и его, верный ему до конца.
     Приговор был предрешен. Осужденный на  казнь  через  повешение,  Геринг
накануне, 15 октября  1946  года,  проглотил  одну  из  капсул  с  цианидом,
спрятанных им в камере, и умер. Его кремировали,  и  пепел,  согласно  одной
версии, высыпали в мусорную кучу лагеря Дахау.  Другие,  более  авторитетные
источники утверждают, что прах рассыпали  по  грунтовой  проселочной  дороге
близ Мюнхена.
     Таков был конец земного существования Геринга. Он умер охотно, радуясь,
что избавится от телесных и душевных страдании, от  сознания,  что  потерпел
полный крах, и от клейма нацистского военного преступника. Сожалел он только
об одном - что его Эмму и маленькую Эдду некому теперь защитить.

        "ГЛАВА 18"

     Но это был еще не конец. Геринг  помимо  своей  воли  воскрес  на  этой
планете, снова став стройным молодым человеком. Как  это  произошло,  он  не
понимал. Он избавился от своего  ревматизма,  от  опухших  лимфоузлов  и  от
пристрастия к паракодеину.
     Он решил разыскать Эмму и Эдду. А заодно  и  Карин.  Как  он  ухитрится
поладить с обеими женами, он не думал. Поиски  продлятся  достаточно  долго,
чтобы обдумать это.
     Никого из них он так и не нашел.
     Старый Герман Геринг, честолюбивый и  беззастенчивый  оппортунист,  все
еще жил в нем. Он сделал  много  такого,  чего  глубоко  стыдился  и  в  чем
раскаивался потом, когда  после  множества  приключений  и  долгих  скитаний
примкнул  к  Церкви  Второго  Шанса.  Его  обращение  совершилось  быстро  и
драматично, подобно обращению Савла из Тарса на дороге  в  Дамаск  -  Геринг
находился тогда в маленьком суверенном государстве  Тамоанкан.  Жили  там  в
основном мексиканцы десятого  века,  говорившие  на  индейском  диалекте,  и
индейцы навахо из  двадцатого  века.  Герман  жил  в  странноприимном  доме,
усваивая догматы и требования Церкви.
     Потом он перебрался в освободившуюся хижину. Вскоре  с  ним  поселилась
женщина по имени Чопилотль. Она тоже была  шансером,  но  настояла  на  том,
чтобы поставить в хижине  идола  из  мыльного  камня,  безобразное  изваяние
сантиметров тридцать высотой, изображающее Ксочикетцаль,  богиню  физической
любви и деторождения. Чопилотль поклонялась ей так  истово,  что  требовала,
чтобы Герман занимался с ней любовью перед идолом, при свете  двух  факелов.
Герман не возражал, но частота этих сеансов утомляла его.
     Ему казалось также, что он напрасно позволяет своей подруге поклоняться
языческому божеству. И он пошел к епископу - к навахо, который на Земле  был
мормоном.
     - Да, я знаю, что она держит у себя  это  изваяние,  -  сказал  епископ
Чъягии. - Наша церковь не одобряет  идолопоклонства  и  политеизма,  Герман.
Тебе это известно. Однако разрешает своей пастве держать дома идолов  -  при
условии, если верующий  понимает,  что  это  всего  лишь  символ.  Согласен,
опасность  есть,  поскольку  верующие  слишком  легко  путают  символику   с
реальностью.  И  этим  страдают  не  только  дикари.  Даже  так   называемые
цивилизованные люди попадаются в эту психологическую ловушку.
     Чопилотль не умеет мыслить отвлеченно, но женщина она хорошая. Если  мы
будем чересчур упорствовать и потребуем, чтобы она выбросила  своего  идола,
она может вернуться к настоящему язычеству. Лучше, скажем так,  отлучать  ее
от груди постепенно. Ты ведь видел, сколько здесь идолов? Многим  из  них  в
свое время усиленно поклонялись. Но постепенно мы  отучили  от  этого  людей
путем терпеливого и мягкого убеждения. Теперь каменные боги стали для многих
своих прежних почитателей лишь произведениями искусства.
     Со временем Чопилотль станет так же смотреть на свою богиню. Я возлагаю
на тебя обязанность помочь ей преодолеть свое прискорбное заблуждение.
     - То есть подсунуть ей теологическую соску? - сказал Герман.
     Епископ засмеялся:
     - Я получил степень доктора философии в Чикагском университете. Слишком
напыщенно выражаюсь, да? Выпей, сын мой, и расскажи  мне  еще  что-нибудь  о
себе.
     В  конце  года  Герман  принял  крещение  вместе  с   другими   нагими,
трясущимися и стучащими зубами неофитами. Потом он вытер полотенцем какую-то
женщину, а та - его. Им всем дали длинные одежды, и епископ повесил  на  шею
каждому спиральный позвонок "рогатой рыбы". Это не означало посвящения в сан
- каждый просто стал называться Insrtuisto, Учитель.
     Герман чувствовал себя  обманщиком.  Кто  он  Такой,  чтобы  наставлять
других и быть, по сути  дела,  священником?  Он  не  был  даже  уверен,  что
искренне верует в Бога или в церковь. Хотя нет, это уж слишком. Он веровал -
большую часть времени.
     - Твои сомнения относятся к себе самому, - сказал  ему  епископ.  -  Ты
полагаешь, что далек от идеала. Считаешь себя недостойным. Нужно  преодолеть
это в себе, Герман. Каждый может стать достойным и спастись. И ты,  и  я,  и
все чада Божьи. - Епископ засмеялся. - Обрати внимание на две  крайности,  к
которым ты склонен. Порой ты проявляешь высокомерие  и  считаешь  себя  выше
других. Но чаще ты впадаешь в смирение. Чрезмерное  смирение.  Я  сказал  бы
даже,  тошнотворное  смирение.  Это  лишь  оборотная  сторона   высокомерия.
Истинное смирение состоит в том,  чтобы  сознавать  свое  истинное  место  в
масштабе космоса.
     Я сам постоянно учусь. И молюсь о продлении своей жизни на такой  срок,
чтобы успеть избавиться  от  всяческого  самообмана.  Но  нельзя  все  время
заниматься только самокопанием. Мы должны работать и  с  людьми.  Монашеский
постриг, уход от мира, затворничество - все это чушь собачья. Итак, куда  ты
хотел бы отправиться? Вверх по Реке или вниз?
     - Мне очень не хочется уезжать отсюда, - сказал Герман. - Здесь  я  был
счастлив. Впервые за долгое время я чувствовал себя членом большой семьи.
     - Твоя семья живет от одного конца Реки до другого. Да, в  ней  есть  и
неприятные родственники. Но в какой семье их  нету?  Твоя  работа  в  том  и
состоит, чтобы научить их верно мыслить. Впрочем, это  уже  вторая  ступень.
Первая - это открыть людям глаза на то, что они мыслят неверно.
     - Вот в том-то и беда. Я  не  уверен,  что  сам  преодолел  эту  первую
ступень.
     - Если бы  я  сомневался  в  этом,  то  не  позволил  бы  тебе  принять
посвящение. Так куда же? Вверх или вниз?
     - Вниз, - сказал Герман.
     -  Хорошо,  -  поднял  брови  Чъягии.  -  Но  неофиты,   как   правило,
предпочитают отправляться вверх по Реке. Где-то там, как говорят,  живет  Ла
Виро, и они жаждут увидеть его и побеседовать с ним.
     - Вот потому-то я и выбрал другое направление. Я недостоин.
     - Я иногда сожалею о том, что нам запрещено всякое насилие, -  вздохнул
епископ. - Мне страшно хочется дать тебе  пинка  в  зад.  Что  ж,  хорошо  -
отправляйся вниз, мой худосочный Моисей. Но я обязываю тебя передать кое-что
епископу той местности, где ты поселишься. Скажи ему  или  ей,  что  епископ
Чъягии шлет свой привет. А еще скажи так: "Некоторые птицы думают,  что  они
черви".
     - Что это значит?
     - Надеюсь, что когда-нибудь ты это  поймешь.  -  И  Чъягии  благословил
Германа, взмахнув тремя вытянутыми пальцами правой руки. Потом обнял  его  и
поцеловал в губы. - Ступай, сын мой, и пусть твоя ка претворится в акх.
     - Да воспарят наши акхи рядом, - ответил подобающей формулой  Герман  и
вышел из хижины, заливаясь слезами.
     Он всегда был сентиментален, но убедил себя, что плачет из-за  любви  к
этому маленькому, смуглому,  изрекающему  сентенции  человеку.  В  семинарии
Герману хорошо вдолбили разницу между сантиментами и любовью. И  это  любовь
вызвала прилив его чувств. Или нет?
     Епископ говорил на уроке, что ученики  постигнут  разницу  лишь  тогда,
когда приобретут практический опыт в обращении с  этими  чувствами.  И  даже
тогда без помощи разума им не отличить одно от другого.
     Плот, на котором Герман должен  был  плыть,  строил  он  сам  вместе  с
семерыми своими спутниками. Среди них была и Чопилотль. Герман  зашел  в  их
хижину за ней и за немногими своими пожитками. Чопилотль с  двумя  соседками
укладывала идола на деревянные салазки.
     - Уж не думаешь ли ты тащить эту штуковину с собой? - спросил Герман.
     - Конечно. Бросить ее здесь - все равно что оставить свою ка. И никакая
это не штуковина. Это Ксочикетцаль.
     - Это только символ, в сотый раз тебе говорю, - нахмурился Герман.
     - Пускай символ. Если я брошу  ее,  не  видать  мне  удачи.  Она  очень
рассердится.
     Герман ощутил тоску и беспокойство. В первый же день  своей  миссии  он
сталкивается с ситуацией, правильного решения которой не знает.
     "Помни о конце своем, сын мой, и будь мудр",  -  говорил  ему  епископ,
цитируя Екклезиаста.
     Нужно  действовать  так,  чтобы  это  событие  привело  к   правильному
результату.
     - Вот что, Чопилотль. Пока ты держала идола здесь, все было хорошо - во
всяком случае, не так уж плохо. Местные  жители  тебя  понимали.  Но  жители
других мест не поймут. Мы миссионеры, посвятившие себя  обращению  других  в
веру, которую считаем истиной. Мы опираемся на учение Ла  Виро,  получившего
откровение от одного из создателей этого мира.
     Но как мы сумеем кого-то убедить, если среди нас есть  идолопоклонница?
Та, что поклоняется каменной статуе?  Притом  не  очень  приглядной  статуе,
должен добавить, хотя это несущественно. Люди  только  посмеются  над  нами.
Скажут, что мы - невежественные, суеверные язычники. И на нас  ляжет  тяжкий
грех, ибо мы выставим свою церковь в совершенно неверном свете.
     - А ты им скажи, что она - только символ, - хмуро предложила Чопилотль.
     - Говорю тебе, они не поймут! - повысил голос Герман. - Кроме того, это
будет ложь. Видно же, что эта вещь  для  тебя  гораздо  больше,  чем  просто
символ.
     - А ты бы выбросил свой позвонок?
     - Это совсем другое. Это знак моей веры, моей принадлежности к  Церкви.
Я ему не поклоняюсь.
     На ее темном лице в сардонической усмешке сверкнули белые зубы.
     - Выброси его, тогда и я оставлю ту, кого люблю.
     - Чепуха! Ты же знаешь, я не могу! Хватит вздор городить, сучка этакая.
     - Как ты покраснел. Где твое любящее понимание?
     Герман сделал глубокий вдох.
     - Ладно. Бери ее, - сказал он и пошел прочь.
     - А разве ты мне не поможешь?
     - Чтобы я стал соучастником святотатства? - обернулся он.
     - Раз ты согласился, чтобы она плыла с нами, ты уже соучастник.
     Чопилотль вообще-то была неглупа, но страдала  эмоциональной  тупостью.
Герман с легкой улыбкой продолжал идти своей  дорогой.  Придя  к  плоту,  он
сообщил другим, что их ожидает.
     - Почему ты позволяешь ей это, брат? - спросил Флейскац. Родным  языком
этого рыжеволосого великана был старогерманский, одно из наречий Центральной
Европы во втором тысячелетии до нашей эры. От старогерманского отпочковались
позднее норвежский, шведский, датский, исландский, немецкий,  голландский  и
английский языки. Раньше Флейскац прозывался  Вульфац,  то  есть  Волк,  как
воин, вселяющий страх во врагов.
     Но в Мире  Реки,  вступив  в  Церковь,  Вульфац  переименовал  себя  во
Флейскаца, что на его языке значило "клок мяса". Никто не  знал,  почему  он
назвал себя именно так  -  скорее  всего  потому,  что  считал  себя  куском
здоровой плоти в  дурном  теле.  Этот  кусок,  вырванный  из  старого  тела,
способен, в духовном смысле, вырасти в совершенно новое, полностью  здоровое
тело.
     - Ты мне, главное, не противоречь, - сказал Герман Флейскацу. -  Вопрос
решится раньше, чем мы успеем отплыть на пятьдесят метров от берега.
     Они сели и закурили, наблюдая, как Чопилотль  тащит  салазки  со  своей
ношей. Наконец  она,  красная,  потная  и  запыхавшаяся,  пересекла  широкую
равнину и принялась ругать Германа, сказав  в  заключение,  что  ему  теперь
долго придется спать в одиночестве.
     - Эта женщина  не  может  служить  хорошим  примером,  брат,  -  сказал
Флейскац.
     - Терпение, брат, - спокойно ответил Герман.
     Плот стоял у берега на якоре,  которым  служил  камень,  привязанный  к
бечевке из рыбьей кожи  Чопилотль  попросила  сидящих  на  плоту  помочь  ей
втянуть туда салазки. Те улыбнулись, но не двинулись с места. Бурча под  нос
ругательства, она сама втащила свой груз.  Ко  всеобщему  удивлению,  Герман
помог ей отвязать идола и дотащить его до середины плота.
     Они подняли якорь  и  отчалили,  махая  тем,  кто  собрался  на  берегу
пожелать им доброго пути. На мачте  подняли  квадратный  парус  и  потравили
брасы так, чтобы выйти на середину Реки. Здесь течение  и  ветер  подхватили
плот; парус выровняли, и он надулся до отказа. Брат Флейскац стоял у руля.
     Надутая Чопилотль удалилась в шатер, устроенный у мачты.
     Герман потихоньку перекатил идола на правый  борт  под  вопросительными
взглядами остальных, ухмыляясь и знаком призывая их к молчанию. Чопилотль не
ведала, что происходит, но, когда идол оказался на самом краю,  плот  слегка
накренился. Чопилотль выглянула наружу и завопила.
     Герман уже поставил статую торчком.
     - Я делаю это для твоего блага и для  блага  Церкви!  -  крикнул  он  и
столкнул глыбу за борт. Чопилотль с криком бросилась к нему. Идол бухнулся в
воду и затонул.
     Позднее попутчики сообщили Герману, что Чопилотль треснула его в  висок
своим Граалем.
     Он все же сохранил достаточно сознания, чтобы увидеть, как она, держась
за Грааль, плывет к берегу. Бесса, женщина Флейскаца,  сплавала  за  Граалем
Германа, который Чопилотль швырнула за борт.
     - Насилие порождает насилие, - сказала Бесса, вручая Герману контейнер.
     - Спасибо, что выловила его, - сказал он. И сел, мучимый болью в голове
и муками совести. Ясно было, почему Бесса сказала так.
     Утопив идола, он совершил насилие. Он не имел права лишать Чопилотль ее
святыни. И даже если бы он имел это право, не следовало бы им пользоваться.
     Надо было показать ей, в чем ее ошибка, и заложить  в  ее  ум  закваску
доброго примера, на которой  мог  бы  потом  взойти  дух.  А  Герман  только
разгневал ее и толкнул к насилию. Теперь  она,  вероятно,  попросит  кого-то
изваять ей нового идола.
     Такое начало не назовешь удачным.
     Он продолжал думать о Чопилотль. Почему он ее  выбрал?  Она  красива  и
очень соблазнительна, но она индианка, и Германа  слегка  коробила  мысль  о
союзе с цветной женщиной. Может, он для того и взял ее, чтобы доказать себе,
что  свободен  от  предрассудков?  Неужто  им  двигали   столь   недостойные
побуждения?
     А будь она черной, курчавой, толстогубой американкой, смог бы  он  хотя
бы помыслить о сожительстве с ней? По правде  говоря,  нет.  Теперь  Герману
вспоминалось, что поначалу он искал себе еврейку. Но их, насколько он  знал,
в округе было только двое и они уже были заняты. Притом они жили во  времена
Ахава и Августа и были черны, как йеменские арабки, приземисты,  большеносы,
суеверны  и  склонны  к  насилию.  К  Церкви,  во  всяком  случае,  они   не
принадлежали, хотя, если подумать,  Чопилотль  тоже  суеверна  и  склонна  к
насилию.
     Но она была прихожанкой Церкви, и это означало, что  она  еще  способна
духовно возвыситься.
     Герман направил свои мысли к предмету, от которого они уворачивались.
     Он искал еврейку и взял себе индианку лишь для  того,  чтобы  успокоить
свою совесть. Чтобы показать самому себе, как он вырос духом. Так ли это  на
самом деле? Пусть Герман не  любил  Чопилотль  -  он  был  к  ней  привязан.
Преодолев  первоначальное  отвращение  к  физическому  контакту  с  ней,  он
испытывал только наслаждение от их любовных актов.
     Однако во время их нечастых, но бурных ссор у  него  так  и  рвались  с
языка расистские оскорбления.
     Истинное совершенство, истинная любовь придут к нему лишь тогда,  когда
он в таких случаях перестанет сдерживаться и будет  выкрикивать  вслух,  что
хочется. Преграда исчезнет, потому что он  не  станет  трястись  над  каждым
своим словом.
     Перед тобой еще долгий путь, Герман, сказал он себе.
     Но почему же тогда епископ  допустил  его  в  миссионеры?  Ведь  Чъягии
должен был видеть, что Герман еще не готов.

        "ГЛАВА 19"

     Когда много лет спустя Геринг оказался вблизи от Пароландо,  никого  из
его прежних спутников с ним уже не было. Одних убили, другие остались где-то
на Реке, чтобы заниматься миссионерской деятельностью там. Еще в  нескольких
тысячах миль от Пароландо Геринг услышал об упавшей там  звезде,  о  большом
метеорите. Говорили, что метеорит и поднятая  им  волна  убили  сотни  тысяч
человек, искорежив долину на шестьдесят миль в обе стороны.  Но  как  только
опасность минула,  множество  отрядов  устремилось  туда,  чтобы  поживиться
никелем и сталью. После свирепого побоища восторжествовали две  группировки.
Теперь они объединились и удерживали поле за собой.
     Другие слухи гласили, что из метеорита уже добывают  металлы  и  строят
гигантский корабль, а всем этим руководят два знаменитых человека.  Один  из
них - американский писатель Сэм Клеменс. Другой - король  Иоанн  Английский,
брат Ричарда Львиное Сердце. У Германа непонятно почему от  этих  россказней
взыграло сердце.
     Ему стало казаться, что он, сам того не зная, всегда  стремился  в  тот
край, где упала звезда.
     Проделав длинный путь, он прибыл в Пароландо. Слухи оправдались.
     Сэм Клеменс и король Иоанн, прозванный Безземельным, совместно  правили
страной, скрывавшей под собой сокровища метеорита. К тому времени металл уже
добывался вовсю, и округа напоминала маленький Рур.
     Повсюду виднелись сталеплавильные печи, прокатные станы, чаны с азотной
кислотой, а из боксита и криолита изготовлялся алюминий.
     Однако эти руды доставлялись уже  из  другого  государства,  и  не  без
сложностей.
     Душевный Город находился в двадцати милях ниже по  Реке  от  Пароландо.
Там имелись огромные залежи криолита, боксита, киновари  и  небольшой  запас
платины. Клеменс и Иоанн нуждались во  всем  этом,  но  правители  Душевного
Города, Элвуд Хакинг и Милтон Фаербрасс, заламывали несусветную цену. И были
явно не прочь прибрать к рукам никель и сталь метеорита.
     Местные политические интриги мало занимали Германа.  Его  задачей  было
обращать людей в веру Второго Шанса. А другая его задача, решил он вскоре, -
воспрепятствовать  строительству  большого  парохода.   Клеменс   и   Иоанн,
одержимые этой идеей, готовы  были  превратить  Пароландо  в  индустриальный
район,  лишив  его  всякой  растительности,  кроме  несокрушимых  "железных"