мент его не  было
поблизости. По местным законам он не мог покарать убийцу, который имел все
права на рабыню. Но, однажды, придравшись к арабу,  Бартон  нещадно  избил
его и выгнал - якобы за леность и воровство.
     Потягивая вино из лишайника, Оуэн и Фригейт с  увлечением  вспоминали
былые дни. Бартон обратил внимание, насколько Билл лучше помнит  друзей  и
события прошлого. Странно, подумал он, ведь у  Пита  всегда  была  хорошая
память.
     - Помнишь, мы не могли пропустить ни  одного  фильма  в  этих  старых
киношках - "Принцессе", "Колумбии", "Аполлоне"? - увлеченно говорил  Оуэн.
- В субботу мы решали, сколько лент нам удастся посмотреть за день. Мы шли
на два сеанса в "Принцессу", потом еще на два - в "Колумбию" и на три -  в
"Аполлон", да еще умудрялись попасть на ночной фильм в "Мэдисон".
     Фригейт смеялся и поддакивал, но по выражению его лица было ясно, что
многого не припоминает.
     - А помнишь поездку в Сент-Луис  вместе  с  Элом  Эверхардом,  Джеком
Диркманом и Дэном Дабином? Нас отдали на  попечение  кузине  Эла,  мы  еще
гуляли по кладбищу... как оно называлось?
     - Совсем не помню, черт меня побери.
     - Держу пари, ты не мог забыть, как вы с нашей  опекуншей  бегали  по
всему  кладбищу,  прыгали  через  могилы,  целовались   сквозь   венки   и
расцарапали носы о жестяные листья... Нет, такое не забывается!
     - Господи, неужели  это  было  на  самом  деле?  -  криво  усмехнулся
Фригейт.
     - Тебе вскружил голову ветер свободы! И кое-кто еще! Хо-хо!
     Воспоминания  продолжались.  Затем  разговор  переключился   на   дни
Великого Воскрешения и стал общим. Это являлось излюбленной  темой.  Никто
не мог забыть тот страшный, неповторимый день, в каждом до  сих  пор  жили
его ужас и смятение. Бартон вначале удивлялся, что об  этом  не  перестают
толковать, но потом понял - возвращение к тому дню сродни исповеди.  Люди,
выплескивая свой страх в словах, надеялись в конце  концов  избавиться  от
потрясения.
     На этот раз все пришли к общему мнению, что каждый из  них  вел  себя
достаточно глупо.
     - Я припоминаю, как пыталась сохранить достоинство благородной  леди,
- улыбнулась Алиса. - И не только я одна. Но большую часть людей  охватила
истерика - естественно, все испытали сильнейший  шок.  Даже  странно,  что
никто  вновь  не  умер  от  сердечного  приступа.  Одна  мысль,   что   ты
разгуливаешь после своей смерти, способна убить любого.
     - Я совершенно уверен, -  заявил  Монат,  -  что  перед  воскрешением
неизвестные благодетели ввели нам какой-то препарат для смягчения шока. До
сих пор мы находим в своих чашах Жвачку Сновидений, своем рода психический
депрессант. Правда, она часто провоцирует людей на чудовищные поступки.
     Алиса взглянула на Бартона. Даже после стольких лет при  воспоминании
о том, что произошло между ними в первую же ночь, ее лицо заалело. Тогда в
несколько минут рухнули все созданные прошлой жизнью барьеры, и  они  вели
себя как  настоящие  животные.  Все  тайные  помыслы  и  желания  внезапно
вырвались на свободу.
     Беседой завладел Монат. Несмотря на свою мягкую  обходительность,  он
при первой встрече обычно вызывал неприязнь. Людей отпугивала его странная
внешность и неземное происхождение.
     Ему часто приходилось рассказывать о жизни на  родной  планете  и  на
Земле. Лишь немногие знали, что именно  Монат  уничтожил  почти  весь  род
людской. Никто из присутствующих, за исключением Фригейта, не жил на Земле
в то время, когда космический корабль с Тау Кита прилетел на нашу планету.
     - Все это очень странно, - заметил Бартон. - По словам Пита,  в  2008
году на Земле обитало около восьми миллиардов человек.  Из  них  я  никого
здесь не встретил, кроме Моната и Пита. А вы?
     Не посчастливилось и остальным. Из местных  после  семидесятых  годов
двадцатого столетия жили лишь Оуэн и еще одна женщина. Она умерла  в  1982
году, он - в 1981.
     - На Реке обитает  не  меньше  тридцати  шести  миллиардов.  Из  них,
по-видимому, многие жили в период между 1983 и 2008 годами. Но где они?
     - Возможно, у соседнего грейлстоуна, -  предположил  Фригейт,  -  или
того, мимо  которого  мы  проплыли  вчера.  Никто  же  здесь  не  проводил
переписи, да она и невозможна. Мы видели на берегах сотни тысяч людей,  но
могли поговорить лишь с десятком в день.
     Какое-то время они обсуждали причины  воскрешения  и  его  загадочных
организаторов. Потом разговор зашел об отсутствии растительности на  лицах
мужчин и восстановлении девственной плевы  у  женщин  перед  воскрешением.
Половина  мужчин  осталась  чрезвычайно   довольной   тем,   что   исчезла
необходимость бриться; другая - негодовала  при  мысли  о  потере  усов  и
бород.
     Весьма удивительной казалась и та  щедрость,  с  которой  грейлстоуны
снабжали губной помадой и косметикой одинаково  и  мужчин,  и  женщин.  По
мнению Фригейта, это означало,  что  их  неведомые  покровители  не  любят
бриться, но широко используют макияж - причем не взирая на пол.
     Алиса перевела разговор на пребывание Бартона  в  предвоскресительном
коконе. Эта история всех заинтересовала, но Бартон отказался  говорить  на
эту тему, сославшись на потерю памяти; после удара по  голове  его  мучили
сильные боли. Он заметил недоверчивую  улыбку  Моната  и  заподозрил,  что
инопланетянин ясно видит его лукавство. Но тот не проронил  ни  слова.  Не
зная причин, заставлявших Бартона молчать,  он,  признавал  его  право  на
скрытность.
     Фригейт  и  Алиса  пересказали  его  историю  -  так,  как   она   им
запомнилась. Кое-что они напутали, но он ничего не стал поправлять.
     - Если все так, - заметил один из сидевших у костра мужчин, - то наше
воскрешение не является сверхъестественным событием.  Оно  -  результат  -
научного знания. Занятно!
     - Да, действительно, - согласилась Алиса. - Но почему же  воскрешения
прекратились? Почему мы вновь обречены на смерть, на вечную смерть?
     Воцарилось угрюмое молчание. Его прервал Казз.
     - Бьюсь об заклад, что Бартон-нак не забыл  ту  историю  со  Спрюсом,
шпионом этиков.
     Со всех сторон посыпались вопросы.
     Бартон хлебнул хороший глоток спиртного  и  начал  рассказ.  Однажды,
поведал он, его вместе с друзьями захватили в  плен.  Они  превратились  в
рабов, в живое приложение к своим чашам. Слушателям не надо было объяснять
смысл этих слов - почти каждый  испытал  и  плен,  и  рабство.  Захватчики
атаковали  судно  Бартона  и,  после  ожесточенной  схватки,  его  команда
оказалась в концлагере. У них  забирали  весь  табак,  вино,  марихуану  и
Жвачку Сновидений - вместе с половиной пищи.  Пленники  вели  полуголодное
существование.
     Прошло несколько месяцев  и  Бартон,  вместе  с  человеком  по  имени
Таргоф, поднял мятеж и одержал победу.



24

     - Через пару  дней  после  того,  как  мы  вновь  обрели  свободу,  -
продолжал свою историю Бартон, -  ко  мне  подошел  Казз.  Он  был  сильно
возбужден. "Помнишь, я говорил тебе, что вижу знаки? - сказал он. - Ты  не
понял и не обратил внимания, хотя я пытался объяснить... но тогда я совсем
плохо говорил по-английски. Теперь я опять встретил человека,  который  не
имеет на лбу ЭТОГО!"
     - И мой друг, мой нак, как он говорит,  показал  на  середину  своего
лба. Затем Казз продолжал: "Я знаю, ты не видишь ЭТОГО, как  не  видят  ни
Пит, ни Монат. А я могу разглядеть  знак  на  лбу  каждого,  кроме  одного
человека, о котором как-то пытался тебе сказать. Я видел еще  женщину  без
ЭТОГО, но промолчал. И сегодня я встретил третьего, тоже без знака".
     - Я ничего не понял, но Монат объяснил мне: "Казз хочет сказать,  что
он различает какие-то символы или знаки на лбу каждого из  нас.  Он  может
увидеть их только при ярком солнечном свете и под определенным углом.  Все
встречавшиеся ему люди имели эти метки, кроме троих".
     - Фригейт добавил, что, по-видимому, Казз  способен  видеть  в  более
широком спектральном диапазоне, чем  люди  позднейших  эпох.  Очевидно,  в
ультрафиолете, так как метки голубоватые. Во  всяком  случае,  так  он  их
описывал. Мы, за редкими исключениями,  помечены,  как  скотина.  Все  это
время Казз и его подруга Бест видели их на лбах людей - только  при  ярком
свете, разумеется.
     Эти слова вызвали у присутствующих изумление и  даже  некоторый  шок.
Бартон переждал, пока утихнут страсти.
     -  Люди  двадцатого  столетия,  возможно,  знают  о   новом   взгляде
антропологов  на  положение   неандертальцев   в   истории   человечества.
Установлено, что они являются не какими-то особыми существами, а  подвидом
Гомо Сапиенс. От нас их отличают физическое  строение  и  форма  зубов,  а
также способность видеть в ультрафиолетовом диапазоне спектра.
     -  Очевидно,  наши  неведомые  благодетели  создавшие  этот   мир   и
пометившие нас, как скотов, не подозревали  об  особенностях  зрения  гомо
неандерталис, - Бартон усмехнулся. - Вот вам доказательство,  что  они  не
всеведущи. Я спросил, у кого же нет на  лбу  знака,  и  Казз  ответил:  "У
Роберта Спрюса!"
     - Спрюс жил среди рабов. Он представлялся англичанином, родившимся  в
1945 году. Больше о нем ничего не было известно.
     - Я сказал, что его нужно допросить, но Фригейт заметил, что  сначала
его следует поймать; Спрюс сбежал. Казз, по наивности, спросил его  насчет
метки - Спрюс побледнел и через несколько минут скрылся. Фригейт  и  Монат
разослали поисковые отряды, но его пока не обнаружили.
     - Его нашли в холмах через несколько часов и привели к членам  Совета
этого государства. Спрюс был бледен, весь дрожал,  но  бесстрашно  смотрел
нам в глаза.
     - Я выложил ему все: что мы подозреваем в нем  агента  этиков  и  что
применим даже пытку, чтобы узнать правду. Тут я солгал - вряд ли мы  стали
бы его пытать. Но Спрюс поверил угрозе и сказал: "Если вы  начнете  мучить
меня, то потеряете шанс на вечную жизнь или, как минимум, будете отброшены
далеко назад на вашем пути к конечной цели". Я  поинтересовался,  о  какой
цели идет речь, но он не ответил, прошептав: "Мы слишком  чувствительны  и
не в силах переносить боль".
     - Он перестал отвечать на наши  вопросы,  и  один  из  членов  Совета
пригрозил, что его подвесят над костром. Тут вмешался Монат,  сказав,  что
наука его родного  мира  намного  опередила  земную,  а  потому  он  более
подготовлен к анализу  и  пониманию  конечной  цели  этиков.  Кроме  того,
добавил он, допрос под пыткой не даст никаких результатов  -  Спрюс  может
исказить истину.  Лучше  сделать  так:  он,  Монат,  поделится  некоторыми
соображениями об этиках и их агентах, а  дело  Спрюса  -  подтвердить  или
опровергнуть их. Таким образом, Спрюсу не надо ничего говорить  самому,  и
он не предаст своих хозяев.
     - Весьма своеобразное соглашение, - заметил Оуэн.
     -  Именно  так.  Монат  надеялся  выудить  какую-нибудь   информацию.
Повторяю, мы не собирались пытать Спрюса и, скорее, прибегли бы к гипнозу.
И Монат, и я довольно опытные гипнотизеры. Однако дело  обернулось  совсем
иначе.
     Монат сказал: "Согласно моим  предположениям,  ваша  раса  -  земного
происхождения. Хронологически вы принадлежите к эпохе,  наступившей  много
позже  2008  года,  и  являетесь  потомками  тех  немногих,  кто   избежал
воздействия  деструктора  нашего  орбитального  корабля.  Судя  по  уровню
технологии  и  энергетической  мощи,  понадобившихся  для   преобразования
поверхности  этой  планеты  в  огромную  долину  Реки,  вас  отделяет   от
названного года большой временной промежуток. Мне думается, ваше  время  -
пятидесятый век новой эры". Спрюс ответил,  что  надо  прибавить  еще  два
тысячелетия.
     - Дальше  Монат  предположил,  что  воскрешению  подверглось  не  все
человечество. Для этого даже здесь не хватило бы места.  Известно,  что  в
долине нет детей, умерших до пяти лет, нет слабоумных и сумасшедших. Нет и
тех, кто жил на Земле после двадцатого века. Так где же все эти люди?
     - Спрюс ответил, что они где-то в другом месте, и  это  все,  что  он
может сказать.
     - Монат стал его расспрашивать, каким  образом  производилась  запись
каждого человеческого существа на Земле,  что  за  устройства,  с  помощью
которых этики сканируют тела и разумы. Спрюс заявил, что в них нет  ничего
сверхъестественного;  для  нашего  воскрешения  применялись  лишь  научные
методы -  все  обитатели  Земли  от  каменного  века  до  2008  года  были
подвергнуты  наблюдению,  структура   каждой   клетки   человеческих   тел
сканировалась, данные накапливались - с тем, чтобы позднее использовать их
при воссоздании каждого индивидуума.
     -  По  мнению  Моната,  эти  записи  помещали  в  энергопреобразующие
конвертеры, способные воспроизвести по ним новое тело, но -  в  улучшенном
варианте.  При  материализации  исчезали  следы  старых  ран  и  болезней,
восстанавливались утраченные конечности и другие органы.  Когда  я  был  в
предвоскресительной камере, то сам наблюдал этот регенерационный процесс.
     - Монат предположил, что грейлстоуны  являются  терминалами  огромной
системы, использующей энергию расплавленного ядра планеты. Вот  почему  мы
появились рядом с ними -  в  тот  великий  день,  когда  произошло  первое
Воскрешение. Но больше всего его занимал вопрос -  зачем  все  это  нужно?
Спрюс ответил: "Если в вашей власти даровать людям новую жизнь,  разве  вы
не сочтете это своим этическим долгом?" Монат заметил, что он воскресил бы
лишь достойных.
     - И тут Спрюс взорвался. Он закричал, что Монат готов поставить  себя
вровень с Богом. Они, этики, считают, что всем  людям,  независимо  от  их
качеств - жестокости, глупости, эгоизма - надо предоставить второй шанс на
спасение. Однако нельзя ничего решать за них; каждый, в процессе духовного
самосовершенствования,  должен  подавить  животное  начало,  очиститься  и
возвыситься.
     - Монат прервал его,  спросив,  как  долго  продлится  этот  процесс:
тысячу лет? две тысячи? миллион? И  Спрюс  воскликнул:  "Вы  будете  здесь
столько времени, сколько необходимо для излечения! И только затем... -  он
помолчал, с ненавистью глядя на нас, затем прошептал: - Даже самые стойкие
из нас деградируют после общения с вами... Потом нас самих надо  лечить...
Я чувствую себя покрытым грязью".
     - Один из советников опять пригрозил ему пыткой огнем, чтобы вытянуть
правду. Спрюс закричал: "Нет, нет, вам это не удастся! Мне давно следовало
так поступить... Но кто знает, возможно, что..."
     Бартон сделал эффектную паузу.
     - И тут Спрюс упал замертво!
     Раздались возгласы изумления, и чей-то голос произнес; "Майн готт!"
     - Да, вот так! Но это еще не конец истории. Тело Спрюса отдали врачу;
нам казалось, что вряд ли он умер от сердечного приступа, причина в чем-то
другом. Пока шло вскрытие, мы обсуждали  произошедшее.  В  одном  мы  были
единодушны: в этом мире существовали агенты этиков или сами этики, которые
не были отмечены метками, но теперь нам не удастся их  обнаружить  даже  с
помощью Казза. Спрюс воскреснет и расскажет все, что мы знаем, и они,  без
сомнения, поставят знаки на лбах своих агентов.
     - Но для этого требовалось определенное время, а пока, возможно, Казз
сумел бы распознать их. Но так не вышло. Ни он, ни Бест больше никогда  не
встречали людей без меток на лбу. Впрочем, это уже не имело значения.
     - Три часа спустя хирург доложил о результатах  вскрытия.  Оказалось,
что тело Спрюса ничем не отличалось от любого другого  представителя  рода
Гомо Сапиенс...
     И вновь Бартон выдержал паузу.
     - Кроме одного крошечного устройства! Это был черный блестящий  шарик
- врач обнаружил его в поверхностных тканях  лобной  доли  мозга.  Он  был
подсоединен к нервным окончаниям тончайшими проволочками.  Чтобы  умереть,
Спрюсу достаточно было подумать о  смерти.  Каким-то  образом  этот  шарик
выполнял мысленную команду. Возможно, он выделил мгновенно действующий яд,
который врач не сумел распознать без необходимых для анализа  химикалий  и
инструментов. Во  всяком  случае,  в  теле  Спрюса  он  не  нашел  никакой
патологии. Вероятно, остановилось сердце - но  почему?  Никаких  очевидных
свидетельств подобной кончины не было.
     - Но, может быть, и среди нас есть такие люди?  -  спросила  какая-то
женщина. - Здесь и сейчас!
     Бартон  кивнул  головой,  и  все   заговорили   одновременно.   Гомон
продолжался минут пятнадцать. Наконец, он встал и  знаком  приказал  своей
команде отправляться на судно. По дороге Казз отвел его в сторону.
     - Бартон-нак, ты сказал, что вы с Монатом можете  гипнотизировать.  Я
вот что подумал... может в этом нет ничего странного, однако...
     - В чем дело?
     - Да так, ничего особенного. Когда я сказал Спрюсу, что  у  него  нет
знаков на лбу, он исчез через несколько минут, но я учуял  запах  пота  от
страха. За завтраком были Таргоф, доктор Штейнберг, Монат, Пит  и  другие.
Таргоф предложил собрать Совет, хотя Спрюса  уже  не  было.  Монат  и  Пит
согласились. И тут они сказали, что хотят меня немного еще  порасспросить.
Как выглядят эти знаки? Они разные или одинаковые?  Я  ответил  -  разные.
Многие из них... как это сказать? - похожие, да, так. Но  каждый...  черт,
не могу объяснить, какие они. Лучше нарисовать картинку.
     Неандерталец присел и начал чертить пальцем по песку. Бартон смотрел.
     - Некоторые напоминают китайские иероглифы, - сказал он, - но  вообще
эти символы ни на  что  не  похожи.  По-моему,  это  обозначения  числовой
системы.
     - Да, может быть. Но не в том главное. Понимаешь, Монат и  Пит  увели
меня в сторону еще до того, как мы пришли тебе рассказать, что  случилось.
Сначала мы направились в хижину Моната.
     Казз замолчал. Бартон нетерпеливо кинул:
     - Ну и?..
     - Я очень стараюсь вспомнить, но не могу. Я вошел  в  хижину  и...  и
все.
     - Что значит - все?
     - Бартон-нак, это значит - все. Я ничего не помню после тот, как туда
вошел. Вошел в дверь. А затем - мы уже идем с Питом и  Монатом  и  другими
советниками в твою хижину.
     Бартон испытал легкий шок, все еще не сознавая до  конца  серьезности
рассказанного Каззом.
     - Ты имеешь в виду,  что  ничего  не  помнишь  с  того  момента,  как
перешагнул порог хижины и до выхода из нее?
     - Я даже не помню, как вышел. Я очнулся в ста шагах от дома Моната.
     Бартон нахмурился. Алиса и Бест уже стояли на палубе. Они обернулись,
удивляясь, почему отстали мужчины.
     - Это весьма странно, Казз. Почему ты мне раньше не  рассказал?  Ведь
прошло много лет... Разве ты об этом никогда не думал?
     - Нет, никогда. Странно, да? Ни одной мысли. Я бы  и  про  хижину  не
вспомнил, но мне потом сказала Логу. Она видела, как  я  туда  входил.  За
завтраком ее не было, и она не знала, что произошло. Логу сидела у  дверей
хижины... их с Питом. Пит, Монат  и  я  направились  туда,  потом  они  ее
увидели и пошли к Монату. Она сказала  мне  об  этом  на  следующий  день.
Спрашивала,  почему  мы  не  захотели  разговаривать  при  ней.   Она   же
любопытная, как все женщины. Мужчины, те...
     - У женщин любопытство кошки, - усмехнулся Бартон, -  а  у  мужчин  -
обезьяны.
     - Да? Как это?
     - Звучит глубокомысленно, верно? Потом объясню. Ну, так что же?  Логу
заставила тебя вспомнить все, что было до и после входа в дом Моната?
     - Не совсем так, Бартон-нак. Я удивился, когда  она  мне  сказала.  Я
напряг голову... мозг едва не лопнул. В конце концов, я  смутно  вспомнил,
что мы подошли к дому Пита и там была Логу. Тогда Монат велел идти  в  его
хижину. А потом... я с трудом припоминаю, что мы двинулись к ней.
     У Казза был низкий лоб, и за тридцать лет он,  определенно,  не  стал
мыслителем, однако факты лежали на поверхности.
     - Ты думаешь, что они - обманщики?
     - Не знаю, - медленно ответил Бартон. - Мне ненавистна даже мысль  об
этом. Ведь многие годы... мы бы