дыдущего посещения. Я не предлагал попечительскому
совету никаких улучшений питания. У нас не было средств проверить, полностью
ли дети получают продукты, указанные в раскладке".
     Но мы выразили  удовлетворение  тем,  что  увидели.  Ну  как  же!  Наше
единодушие было восхитительно. Никто не жаловался. Еще  в  первый  раз  было
сделано все, чтобы пробудить в мальчиках охоту жаловаться. Они  видели,  как
хмурился  тогда  мистер  Друэ.  Они  слышали,  как  он  кричал  о  лгунах  и
отъявленных негодяях. Они узнали, что речь идет о его драгоценной  репутации
- куда более драгоценной, чем жизнь любого числа бедных детей. В  промежутке
между нашими посещениями они, несомненно, получили от него немало  отеческих
советов и наставлений. У них были все основания - и моральные и физические -
держаться бодро, мужественно и откровенно. И  все  же  ни  один  мальчик  не
пожаловался. Мы вернулись домой, в Холборнский приход, ликуя и радуясь.  Наш
клерк весело смаковал шутку насчет порки. Все было  прекрасно.  Так  как  же
можно было ждать, что в тутингском раю мистера Друэ возьмет  да  и  начнется
холера?
     Если бы нас предоставили достохвальному самоуправлению, на этот  вопрос
до сих пор не было бы ответа, а  репутация  мистера  Друэ  сияла  бы  полным
блеском. Но Совет  здравоохранения  -  институт,  с  каждым  днем  по-новому
доказывающий свою важность  и  полезность,  -  разрешил  все  недоумения.  А
именно: эпидемия холеры или напоминающего ее небывало злокачественного  тифа
вспыхнула  в  заведении  мистера  Друэ   потому,   что   оно   отвратительно
содержалось, возмутительно  инспектировалось,  нечестно  защищалось  и  было
позором для христианской общины и темным пятном для цивилизованной страны.

     20 января 1849 г.


       ^TФЕРМА В ТУТИНГЕ^U

     Перевод И. Гуровой

     В  прошлый  вторник  присяжные   следственного   суда   после   долгого
разбирательства,  проведенного  мистером  Уэкли,  вынесли  вердикт  по  делу
Фермера из Тутинга - "виновен в непредумышленном убийстве", а также выразили
сожаление по поводу несовершенства Закона о бедных * и надежду  на  то,  что
заведения, подобные заведению в Тутинге, скоро прекратят свое существование.
     В ходе этого расследования не было обнаружено никаких  фактов,  которые
могли бы смягчить впечатление от свидетельских показаний,  итог  которым  мы
подвели на прошлой неделе. Новые показания  только  лишний  раз  подтвердили
виновность  этого  человека,   теперь   признанную   официально.   Напротив,
физическое истощение детей, оставшихся в живых, подтвердилось  с  еще  более
страшной убедительностью. Защита сделала все,  что  было  в  силах  хорошего
адвоката, - но ничего сделать  было  нельзя.  Некий  образованный  свидетель
защиты сделал все что мог, не поскупившись на постыдные увертки и уклончивые
ответы, но и он ничего не мог поделать с фактами.
     Как кажется, некий попечительский совет счел  оскорбительным  для  себя
то, что писалось в связи с этим делом, и собирается выступить в свою защиту.
Любой  отдельный  человек   или   учреждение   непременно   чувствуют   себя
оскорбленными, если газеты отзовутся о них неодобрительно. Этому  существует
множество примеров. Мистер Тертел чрезвычайно негодовал на подобные нападки,
я мистер Гринекр * тоже. Но, признавая, что существует значительная  разница
между виной тех, кто отправил сотни детей в это страшное  место  и  бездумно
удовлетворялся редким и поверхностным  его  инспектированием,  и  виной  его
владельца, который видел его в любое время, в любой  час,  видел  все  самое
худшее, а не только казовую сторону, и продолжал на собственный страх и риск
извлекать выгоду из своего жестокого и опасного занятия, мы все  же  возьмем
на себя смелость повторить, что  для  причастного  к  этому  попечительского
совета  нельзя  найти  никаких  оправданий.  Попросту   говоря,   попечители
принимали на  веру  то,  в  чем  должны  были  убедиться  путем  тщательного
обследования. Существует некое заведение,  куда  принимают  детей  бедняков.
Один  попечительский  совет   посылает   туда   своих   подопечных,   другие
попечительские советы, как овцы, следуют его примеру. Предположим, что у  их
прихода не нашлось помещения для этих детей. В  работном  доме  прихода  св.
Панкраса, например, для них, возможно, не было  ничего  подходящего.  Однако
это еще не причина для того, чтобы отправлять их в Тутинг,  и  уж  никак  не
оправдание того, что они все-таки были туда посланы. С помощью той же логики
можно было бы оправдать их отправку  на  остров  Норфолк  *  или  на  берега
Нигера.
     Но мы не хотим влиять  на  приговор  уголовного  суда,  который  должен
вскоре  заняться  этим  делом.  Суд  будет   руководствоваться   законом   и
свидетельскими  показаниями,  и  нет  ни  малейшей  опасности,  что  простая
гуманность может вызвать  пристрастное  отношение  к  подсудимому.  В  наших
английских судах этого можно не опасаться. Мы только хотим в немногих словах
объяснить, почему мы считаем весьма желательным, чтобы кара за это деяние  и
за все, с ним связанное, была бы строго заслуженной, и почему в этом  случае
особенно недопустимо то смутное английское  стремление  по  возможности  все
сгладить и замять, которое порой можно заметить в самых важных вопросах.
     По всей Англии мы в течение последних месяцев  судили  и  с  надлежащей
суровостью наказывали крамольников, которые прилагали  все  усилия  к  тому,
чтобы толкнуть недовольных на  беспорядки  и  нарушение  мира  в  стране.  В
течение этого года мы считали наших специальных констеблей десятками  тысяч,
а наши верноподданнические адреса - сотнями. Все эти  проявления  лояльности
были вызваны необходимостью, но часто - печальной  необходимостью,  и  когда
время  утишило  естественное  негодование,  оказалось,  что   радоваться   и
торжествовать не из-за чего.
     Вожаки чартистов,  ныне  отбывающие  различные  наказания  в  различных
тюрьмах, находили основное большинство своих  слушателей  среди  недовольных
бедняков. Виднейшие  из  чартистских  вожаков  не  могли  сослаться  в  свое
оправдание на нужду, но их  лживые  призывы  были  обращены  к  бесчисленным
труженикам, страдающим от социальных несправедливостей,  которых  невозможно
избежать, и от сложного  положения  в  отечественной  торговле,  которое  им
трудно объяснить. Нет никаких сомнений, что этот большой класс людей заражен
чартизмом, что  всюду,  где  он  особенно  многочислен,  недовольство  также
особенно сильно. В стране, пожалуй, не найдется  бедняка-труженика,  который
через год, через месяц, через неделю не мог бы оказаться в  положении  отца,
чьи дети были отосланы в Тутинг, и еще труднее отыскать бедняка, который  не
думал бы: "А завтра это может случиться с моим ребенком".
     И вот сейчас представляется редкостный случай доказать этим людям,  что
государство непритворно заботится о них и искренне желает исправить реальное
и несомненное зло, от которого они страдают. Если система  "ферм  для  детей
бедняков" не может устранить возможность того,  что  еще  одну  тутинговскую
ферму опустошат страшные руки Голода, Болезни и  Смерти,  эту  систему  надо
немедленно уничтожить. Если Закон о бедных в своем  нынешнем  виде  бессилен
предотвратить такие чудовищные несчастья, он должен быть  изменен.  Если  на
беду случилось так, что без всякого злодейского умысла с чьей бы то ни  было
стороны (а кто может в этом сомневаться!) дети бедняков безвременно сошли  в
могилу вместо того, чтобы жить и радоваться жизни, то пусть будет  проявлена
твердая решимость никогда более не допускать  ничего  подобного.  И  это  не
только нелицеприятная справедливость, это еще и умная, ясная  политика.  Она
поможет  рассеять  широко  распространившиеся  и  искусственно   разжигаемые
подозрения, предубеждения и  недовольство.  Она  поможет  завоевать  доверие
бедняка в самом важном для него - в том, что касается его домашнего очага.
     Но упустить этот случай, занявшись юридическими тонкостями и  ошеломляя
жадно слушающие уши казенной болтовней  об  инспекторах,  о  попечителях,  о
советах, об ответственности, об отсутствии  ответственности,  о  разделенной
ответственности, о правах, о статьях, о параграфах, о пунктах  до  тех  пор,
пока спасительное средство не будет размолото жерновами слов, -  значило  бы
бесконечно ухудшить положение. На фабриках Ланкашира  и  заводах  Бирмингема
найдутся сотни голов, уже достаточно отуманенных кое-чем более опасным,  чем
стук ткацких станков и грохот  молотов.  С  этими  оглушенными  людьми  надо
говорить внятно. Тогда они услышат  и  поймут  услышанное  правильно.  Пусть
взаимные расчеты между правителями и управляемыми ведутся ясно и разборчиво,
чтобы их могли прочесть все: тогда  управляемые  скоро  научатся  читать  их
самостоятельно и будут  обходиться  без  чтецов,  оплачиваемых  чартистскими
клубами.

     27 января 1849 г.


       ^TПРИГОВОР ПО ДЕЛУ ДРУЭ^U

     Перевод Я. Рецкера

     Особенность этого приговора состоит в том, что  хотя  суд  и  не  нашел
статьи закона, определяющей меру наказания, он,  конечно,  не  мог  снять  с
подсудимого тяготевшего над ним обвинения. Как ни плохо велось  обвинение  в
этом процессе, оно все же подтвердило виновность Друэ. Подтвердило, что дети
страдали от холода, жажды и голода, что они были  лишены  самой  необходимой
одежды, что они жили в невероятной грязи и что колония, где не было никакого
ухода за ними, стала рассадником всевозможных болезней. Подтвердило  коросту
на голове  и  трахому,  чесотку  (к  вящему  удовольствию  судьи  Платта)  и
болезненное истощение, золотуху и рахит. Все это было неопровержимо доказано
на суде. Мы предоставляем тысячу кубических  футов  каждому  заключенному  в
наших тюрьмах, но  на  каждого  ребенка-узника  в  детской  тюрьме  Друэ  не
приходилось и десятой доли этой нормы. Дети чахли там от недостатка  воздуха
не в меньшей степени, чем от недостатка пищи. В колонии  вспыхнула  эпидемия
страшной болезни и унесла сто  пятьдесят  детских  жизней.  Следствием  было
установлено, что когда в заведении Друэ разразилась  холера,  там  были  все
условия  для  того,  чтобы  обострить   малейшее   заболевание   и   вызвать
распространение любой эпидемии. Однако суду, видите ли, не было  предъявлено
достаточно веских доказательств  того,  что  эпидемия  не  могла  бы  унести
столько жертв и без этих помощников г-на Друэ. Поэтому г-н судья Платт  счел
уместным заявить в своем резюме присяжным заседателям, что обвинение  нельзя
признать доказанным.
     Во время судебного  разбирательства  возник  спор  вокруг  того  пункта
обвинения, согласно которому Друэ вменялась в вину  преступная  небрежность,
выразившаяся в невыполнении обязанностей в отношении одного из  детей.  Если
бы было доказано, что  организм  этого  ребенка  был  так  подорван  плохими
условиями на ферме, что он не мог перенести тяжелой болезни, то Друэ мог  бы
быть привлечен к уголовной ответственности за непредумышленное убийство.  Но
судья отверг это обвинение, как не применимое в данном случае, и настоял  на
оправдании подсудимого, мотивируя свое решение невозможностью доказать,  что
упомянутый  ребенок  когда  бы  то  ни  было  отличался  достаточно  крепким
здоровьем, чтобы вынести такую болезнь даже в лучших условиях, чем на  ферме
Друэ.
     Другими словами, зло уже приняло такие размеры,  что  всякое  лекарство
оказалось бессильным. Ибо кто бы мог в любой момент выбрать  из  этой  массы
детей одного и сказать,  здоров  этот  ребенок  или  болен?  Заместительница
экономки работного дома, из которого малыш Эндрюс был направлен на  ферму  в
Тутинг и откуда он вернулся уже умирающим, могла лишь подтвердить, что когда
в одну и ту же ночь все сто пятьдесят шесть малышей вернулись к ней обратно,
они были далеко не так здоровы и крепки, как тогда, когда  их  отправляли  к
м-ру Друэ. "Да, это так, я уверена в этом, - сказала она на суде. - Они были
совсем хворые, и ножки у  них  болели,  а  у  многих  были  язвы  на  теле".
Некоторые из них выжили, другие умерли, в том числе и маленький Эндрюс.  Вот
и вся  печальная  история.  Ни  при  отправлении  детей  в  колонию,  ни  по
возвращении их оттуда, их  не  осматривал  врач.  Показания  почти  половины
свидетелей о чудовищных условиях на "ферме" защите удалось отвести, так  как
далеко не всегда можно было выделить  крошечную  фигурку  Эндрюса  из  толпы
детей, изнемогавших под общим бременем и терпящих ужасы, на которые они  все
были обречены.
     Почтенный господин судья поспешил раскрыть  свои  карты.  Обвинение  на
процессе было представлено гораздо слабее, чем зашита, и  он  воспользовался
первой  удобной  возможностью,  чтобы  стать  на  сторону  более   сильного.
Свидетелей, нуждавшихся  в  ободрении,  он  старался  запугать,  свидетелей,
которые могли обойтись и без его помощи, он  высмеивал  и  оскорблял.  Врачи
вообще никогда не отличались ясностью своих заключений по части  медицинской
экспертизы, а вопросы судьи, как например, связаны ли между  собой  голод  и
чесотка или может ли  чесотка  быть  причиной  холеры,  отнюдь  не  помогали
врачам. Конечно,  игривые  замечания  судьи  вызывали  смех  среди  публики.
Некоторые  даже  бурно   аплодировали,   что   вызывало   ответную   реакцию
подсудимого, который выражал свое одобрение, хлопая рукой по барьеру.
     И все же нельзя читать отчет о процессе без боли в сердце. Даже шуточки
судьи Платта не могут ослабить  гнетущего  впечатления,  которое  производят
невыразимо тяжелые обстоятельства этого дела. Во  время  допроса  свидетелей
был один эпизод, столь  глубоко  волнующий,  что  едва  ли  кто  из  великих
мастеров, обладавших великим талантом трогать человеческие  сердца,  мог  бы
его превзойти. Но и этот эпизод  нисколько  не  тронул  ученого  судью,  что
вполне  естественно,  ибо  г-н  судья  ровным  счетом  ничего  не  понял   в
происходившем.
     Свидетельница  Мэри  Гарри  с  (в  ответ  на  вопрос   прокурора   г-на
Кларксона). Да, я - няня из работного дома Холборнского прихода. Да,  это  я
побывала в Королевской больнице для бедных на  Грейт-Иннс-роуд.  Помню,  как
мальчика Эндрюса привели вместе с другими детьми. Он был совсем больной, и я
дала ему хлеба и молока.
     Г-н К л а р к с о н. Он съел этот хлеб?
     Свидетельница. О нет, он только поднял голову и сказал:  "Ах,  нянюшка,
какой большой кусок!"
     Судья Платт. Я полагаю, кусок был слишком большим для такого малыша?
     Свидетельница. Он уже был не в состоянии есть.
     "Ах, нянюшка, какой большой  кусок!"  -  воскликнул  бедный  ребенок  с
горечью в сердце, сознавая, что то,  о  чем  он  так  долго  мечтал,  пришло
слишком поздно. Да, господин судья, вы совершенно  правы,  "он  был  слишком
большим для такого малыша". На мгновенье малыш  поднял  голову,  но  тут  же
опустил ее. Он был вне себя  от  радости  и  удивления,  что  этот  огромный
чудесный кусок хлеба наконец-то достался ему, хотя он уже и был не  в  силах
есть. Один английский  поэт  в  те  времена,  когда  поэзия  и  нищете  были
неразлучными спутниками, тоже получил кусок хлеба почти в таких же условиях,
и этот кусок тоже оказался "слишком большим для  него",  и,  пытаясь  съесть
его, он умер.  *  Разница  столь  незначительна,  что  даже  не  заслуживает
упоминания. Но нищий ребенок даже был не в состоянии сделать то  усилие,  от
которого погиб нищий поэт.  Покидая  скамью  подсудимых,  Друэ,  как  писали
газеты, "был растроган до слез". То ли из благодарности за то,  что  он  так
легко отделался, то ли от огорчения, что он потерял столь  выгодное  дельце.
Ибо не подлежит сомнению, что этот процесс положил конец колониям-фермам для
детей бедняков. И каждый согласится с тем, что коммерции, извлекающей выгоду
из  эксплуатации  и  умышленного  истязания  самых  невинных,  несчастных  и
беззащитных существ на земле, должен быть положен конец и что  она  никогда,
ни под каким видом, не может и не должна возобновиться.

     21 апреля 1849 г.


       ^TПУБЛИЧНЫЕ КАЗНИ^U

     Перевод Т. Литвиновой

                                   I

     Милостивый государь,
     Я присутствовал при казни *, которая состоялась этим  утром  в  Проезде
Конного рынка. Я пошел туда со специальной целью: мне хотелось видеть толпу,
которая собралась  смотреть  казнь.  Свои  наблюдения  я  вел  с  небольшими
перерывами всю ночь, а затем уже и без перерывов,  с  восхода  солнца  и  до
самого конца зрелища.
     Я обращаюсь к Вам не для того, чтобы обсуждать отвлеченно  допустимость
смертной казни как таковой и разбирать доводы, приводимые ее сторонниками  и
противниками. Я  просто  хотел  бы  обратить  на  общее  благо  то  страшное
испытание, которому я себя подверг. Поэтому я решил прибегнуть к газете, как
к самому  удобному  средству,  и  напомнить  публике  слова  лорда  Грея  *,
сказанные  им  на  последней  сессии  парламента.  Лорд  Грей  говорил,  что
правительство может оказаться вынужденным поддержать меру, предусматривающую
исполнение смертного приговора  в  торжественной  тишине  тюремных  стен  (с
соответственными  гарантиями,  обеспечивающими  неукоснительное   приведение
приговора в исполнение). Я хотел был призвать лорда Грея к  тому,  чтобы  он
наконец ввел эту перемену в  нашем  законодательстве,  ибо  эта  святая  его
обязанность перед обществом и откладывать это дело долее он не вправе.
     Я  думаю,  никто   не   в   состоянии   представить   себе   всю   меру
безнравственности и легкомыслия огромной толпы, собравшейся,  чтобы  увидеть
сегодняшнюю казнь, и я  думаю,  что  такой  толпы  не  сыскать  ни  в  одной
языческой стране. И виселица, и самые преступления, которые  привели  к  ней
этих отъявленных злодеев, померкли в моем  сознании  перед  зверским  видом,
отвратительным поведением и  непристойным  языком  собравшихся.  В  полночь,
когда я только явился туда, меня поразили крики и  визги,  раздававшиеся  из
группы, занявшей самые удобные места. У меня похолодело в груди: голоса были
молодые, звонкие, и я понял, что они принадлежат подросткам  -  мальчикам  и
девочкам. Они смеялись и улюлюкали, распевали хором  известные  негритянские
песенки, переиначивая их  по-своему  и  подставляя  всюду  "миссис  Маннинг"
вместо  "Сусанны".  Когда  начало  светать,  к  ним   присоединились   воры,
проститутки самого низкого пошиба, бродяги и  головорезы  всех  разборов,  и
принялись безобразничать на разные лады. Драки, свист, выходки в духе Панча,
грубые шутки,  бурные  взрывы  восторга  по  поводу  задравшегося  платья  у
какой-нибудь женщины, упавшей в обморок, которую полицейские выволакивали из
толпы, - все это  придавало  зрелищу  дополнительную  остроту.  Когда  вдруг
появилось яркое солнце, а оно в это утро было  очень  ярким,  оно  коснулось
своими  золотыми  лучами  тысяч  поднятых  кверху  лиц,   столь   невыразимо
омерзительных в своем бесчувственном веселье, что человеку в самую пору было
бы устыдиться своего обличия, отпрянуть от самого  себя  и  решить,  что  он
создан по образу и подобию сатаны. Когда двое  несчастных  виновников  этого
ужасного сборища взвились в воздух, толпа не проявила ни малейшего  чувства,
ни капли жалости, не задумалась ни на миг над тем, что две бессмертные  души
отправились  держать  ответ   перед   своим   творцом;   непристойности   не
прекращались ни на минуту. Можно  было  подумать,  что  в  мире  никогда  не
звучало имя Иисуса Христа и что  люди  не  слыхали  о  религии,  что  смерть
человеческая и гибель животного для них - одно и то же.
     Я  привык  соприкасаться  с  самыми  страшными  источниками  скверны  и
коррупции, охватившей наше общество, и мало что в лондонском  быте  способно
меня поразить. И я со  всей  торжественностью  утверждаю,  что  человеческая
фантазия не в состоянии придумать ничего, что бы в такой же короткий отрезок
времени могло причинить столько зла,