я имел честь впервые снестись с  вашими  устроителями  по  поводу
сегодняшнего торжества, я тешил себя тщеславной мыслью, что  мне,  возможно,
придется выражать соболезнование или хотя бы проявлять заботливое участие  -
ведь когда принимают у себя гостя в  несчастливую  пору,  ему  легко  бывает
растрогать и взволновать хозяев своими речами, и я, признаться,  рассчитывал
произвести  на  вас  очень  и  очень  сильное  впечатление.  Но  стоило  мне
познакомиться с печатными документами, которые тогда же были мне показаны  и
с которыми все вы  тоже  более  или  менее  знакомы,  как  эти  мои  надежды
развеялись в прах, и у меня не осталось никакого утешения, если  не  считать
того чувства радости и торжества, о котором я уже упомянул.  Ибо  что  же  я
обнаружил, проглядывая краткие отчеты о быстрых победах  над  невежеством  и
предрассудками - бескровных победах,  не  скрепленных  никакими  договорами,
если не сникать священного договора, по которому за каждым человеком, каковы
бы  ни  были  его  взгляды  и  как  ни  скромно  его  положение,  признается
справедливое   право    стремиться    к    умственному    и    нравственному
совершенствованию и иметь какие-то возможности  для  достижения  этой  цели?
(Громкие крики одобрения.) Я обнаружил, что в 1825 году неким  злонамеренным
смутьянам взбрело  в  голову  учредить  в  Ливерпуле  вредоносное,  опасное,
богопротивное и крамольное заведение, именуемое Школой для рабочих (возгласы
одобрения); что в 1835 году, после того как Ливерпуль, несмотря  на  эти  их
козни, довольно в общем благополучно  просуществовал  еще  десять  лет,  был
заложен первый камень просторного нового здания; что в 1837  году  оно  было
открыто; что потом его в несколько приемов значительно расширили; что в 1844
году вот оно стоит нерушимо -  одно  из  прекраснейших  общественных  зданий
прекрасного города. Враги  его  умолкли;  питомцы  его,  трудясь  на  разных
полезных поприщах, применяют солидные практические знания, полученные в  его
стенах; число его членов перевалило за 3000 и обещает достигнуть по  меньшей
мере 6000; его  библиотека  содержит  11000  томов,  и  сотни  книг  из  нее
ежедневно расходятся по  домам  читателей;  штат  его  учителей  и  служащих
насчитывает  полсотни  человек,  а  в   его   отделениях   преподают   самые
разнообразные предметы, и более и менее сложные, применительно к роду труда,
средствам, потребностям и удобствам чуть ли не всех сословий и состояний.  Я
побывал здесь нынче утром и обнаружил в  ваших  просторных  залах  множество
чудес, какие творит природа  в  воздухе,  в  лесах,  в  пещерах  и  в  море;
множество замысловатых  машин,  изобретенных  наукой  для  лучшего  познания
других миров и для более счастливой  жизни  в  этом  мире;  множество  более
хрупких произведений искусства,  изготовленных  из  бренного  камня,  сугубо
бренными руками, однако бессмертных в своем воздействии на человека. Имея  в
своем распоряжении такие средства,  столь  превосходно  используемые,  столь
доступные для столь многих, ваши руководители могут с полным правом заявить,
как они и сделали в одном из  своих  отчетов,  что  успех  этого  учреждения
намного превысил самые смелые их ожидания. (Приветственные возгласы.)
     Однако, леди и джентльмены, как сказал тот самый философ, чьи слова они
цитируют, - как Бэкон, в подтверждение того, сколь удивительные  последствия
проистекают из мелочей и  самых  ничтожных  явлений,  заметил,  что  влияние
магнита впервые было обнаружено не в  куске  железа,  а  в  мелких  железных
стружках, - так и  они  вправе  сказать,  что,  объединяясь,  дабы  основать
учреждение, ныне достигшее столь величественных размеров, они затевали дело,
полного расцвета которого они  и  сейчас  еще  не  могут  себе  представить.
Каждый, кто лично убедился в достоинствах этого учреждения или же сам в  нем
обучался, несет полученное им благо в то общество, в котором он вращается, и
помещает его под сложные проценты;  и  никто  не  может  предсказать,  какую
огромную сумму оно в конечном счете составит. (Возгласы одобрения.)  Леди  и
джентльмены, так же как священнослужитель, чье имя числится в списках  ваших
почетных членов, - как этот великодушный,  с  широкими  взглядами  человек,,
который однажды обращался здесь к  вам  в  духе  его  сана  и  его  Великого
Учителя, так и я с этого своего места, как с высокой башни, вижу впереди  то
время, когда великие и малые мира сего, богатые  и  бедные,  будут  помогать
друг другу, исправлять друг друга и просвещать. (Аплодисменты.).
     Я понимаю, леди и джентльмены, что здесь, в этом учреждении с его  3200
членами, у каждого из которых найдется  по  меньшей  мере  3200  собственных
доводов, - здесь не место выступать в защиту школ для рабочих  или  затевать
споры с теми, кто против них возражает или возражал  в  прошлом.  С  тем  же
успехом можно было бы спорить по этому поводу  с  невежественными  дикарями,
чей образ жизни вы имели возможность наблюдать в  прошлом  году;  вернее,  я
даже склонен полагать, что дикари эти не в пример более разумны. К тому  же,
если эта школа сама по себе не  служит  достаточным  ответом  на  все  такие
возражения, то, значит, никакие факты или доводы, человеческие или божеские,
вообще никого убедить не могут. (Правильно!) Не буду я останавливаться и  на
тех сторонах существования этой школы, которые больше всего  поразили  меня,
когда я читал ее документы; однако я не могу не отметить, что  меня  (как  и
всякого, кто прочел бы эти документы впервые), особенно удивила и порадовала
необычайная щедрость некоторых джентльменов, пожертвовавших на нее средства.
(Приветственные возгласы.)
     Не последним из преимуществ этой школы - и  уж  во  всяком  случае,  не
последним из ее преимуществ для общества  -  я  считаю  то,  что  отцы,  при
условии  ежегодного  взноса  в  одну  гинею,  могут  отдавать   сюда   своих
несовершеннолетних сыновей, а хозяева, уплачивая в год совсем  уже  скромную
сумму - всего пять шиллингов, - точно  так  же  могут  отдавать  сюда  своих
подмастерьев.  И  еще,  леди  и  джентльмены,  не  могу  выразить,  с  каким
удовольствием я узнал из  превосходного,  судя  по  всему,  отчета  в  ваших
местных газетах о собрании, недавно состоявшемся здесь с целью основания при
этом же учреждении школы для девочек. (Возгласы  одобрения.)  Это  -  новая,
интереснейшая глава в истории подобных учреждений; она свидетельствует как о
галантности, так и  о  дальновидности  руководителей  данной  школы,  и  мне
хочется, слегка изменив слова Бернса, сказать, что

                     Сперва на мужчинах он руку набил,
                     Потом стал _учить_ и девчонок *.

     Едва ли найдется разумный человек, который не  согласится  с  тем,  что
лучшие наши наставницы, те, к чьим поучениям мы чаще  всего  прислушиваемся,
должны и сами быть хорошо обучены; и уж конечно, воспитывать с одной стороны
хороших мужей, а с другой хороших жен - это самый разумный  и  самый  прямой
путь  к   созданию   более   совершенного   молодого   поколения.   (Громкие
одобрительные возгласы.)
     Эти  соображения,  а  также  картина,  которую  я  вижу  перед   собой,
естественно побуждают меня поговорить о наших дамах. Я полагаю -  и  вы,  не
сомневаюсь, согласны со мной, - что  их  следует  принимать  в  члены  этого
учреждения в возможно большем количестве и на  самых  льготных  условиях;  и
позвольте мне, дорогие дамы, сказать вам, как  умно  было  с  вашей  стороны
обратить  свое  благосклонное  внимание  на  это  учреждение  (одобрительные
крики), ибо там, где распространяется свет знания, где яснее всего понимают,
что есть красота  и  добро  и  чем  можно  искупить  человеческие  пороки  и
заблуждения, - там лучше всего сумеют оценить ваш  нрав,  ваши  добродетели,
ваше обаяние, самые высокие ваши достоинства, и там вам  с  гордостью  будут
платить дань преданности и уважения. (Громкие аплодисменты.)  Поверьте  мне,
самое яркое освещение - самое для вас выгодное; и каждый луч, что падает  на
вас у вашего домашнего очага от любой книги или  мысли,  обретенной  вами  в
этих стенах, поднимает вас ближе к ангелам  в  глазах  того,  кто  вам  всех
дороже. (Возгласы одобрения.)
     Леди и джентльмены, я не стану больше отнимать у вас время, ведь все мы
предвкушаем удовольствие послушать и других ораторов, а также те музыкальные
номера, которые в этом обществе служат разумным развлечением  и  отдыхом  от
более серьезных занятий. Я убежден, что, поскольку мы здесь  находимся,  все
мы искренне заинтересованы в улучшении  нравов  и  просвещении  умов  и  все
обязуемся, каждый по мере  своих  сил,  знакомить  других  с  этим  полезным
учреждением и честно высказываться в его поддержку. Тем, кто еще остается за
его стенами,  имея,  однако,  средства  на  то,  чтобы  пополнить  ряды  его
ревнителей, мы говорим в духе дружелюбия и терпимости: "Приходите, убедитесь
сами.  "Оставь  _сомненья_,   всяк,   сюда   входящий!"   Если   вам   самим
посчастливилось получить хорошее образование и школа эта вам не нужна, - тем
больше у вас оснований сочувствовать стоящим ниже вас. Под  этим  кровом  мы
обучаем людей, чья деятельность будет протекать  -  на  благо  или  во  вред
другим - во всех кругах общества.  Если  здесь,  где  столько  разных  людей
приобретают столько разных познаний, чтобы затем из  одной  общей  отправной
точки разойтись по стольким разным дорогам (так же,  как  все  они,  разными
путями, идут к одной  общей  цели),  -  если  уж  здесь  не  будет  взаимной
терпимости между классами, то где же еще можно усвоить этот великий урок? Мы
знаем,  что  различия  в  благосостоянии,  в   общественном   положении,   в
способностях неизбежны, и мы их уважаем; но мы хотим дать всем  без  изъятия
возможность выбрать патент на один вид знатности и определим мы его  словами
великого, ныне здравствующего поэта, который, сознавая свою высокую  миссию,
использует свой большой талант для общего блага:

                     Дороже всех титулов доброе сердце,
                     И  верность  дороже  нормандской крови *.

     [Овация. Один из членов общества поет "Плющ зеленый"  (слова  Диккенса,
"Пиквик", глава 6), Затем играет  пианистка  мисс  Уэллер.  Шутки  по  этому
поводу, Диккенс назвал ее своей крестницей. После  еще  нескольких  речей  и
музыкальных   номеров   Диккенс   передает   председательские    обязанности
председателю совета.  Предлагается  вынести  благодарность  Диккенсу.  Новая
овация. Затем Диккенс выступил снова.]

     Вы вознесли меня на такую вершину радости, что я и  впрямь  оказался  в
том  горестном  положении,  которое  в  шутку  описал,  начиная  свою  речь.
Поверьте, поверьте мне, что это я должен  чувствовать  себя  в  долгу  перед
вами, ликовать и гордиться, - что быть связанным с  таким  учреждением,  как
ваше, для меня великое счастье. Это награда, которой я горжусь, которую ценю
чрезвычайно - те, кто знает меня, не сомневаются в этом. Я счел бы для  себя
постыдным, счел бы великим упущением со своей стороны, если бы  не  заставил
всех моих детей, когда они вырастут, пенить и уважать такие учреждения,  как
школы  для  рабочих,  и  всемерно  их  поддерживать.   И   я   это   сделаю.
(Аплодисменты.)

     Что  касается  одного  пункта,   о   котором   упомянул   красноречивый
джентльмен, только что к вам обращавшийся, а именно  -  возражения,  нередко
выдвигавшегося против подобных учреждений, что  они  будто  бы  способствуют
стиранию общественных различий и недовольству людей  тем  положением,  какое
выпало им на долю, - то позвольте сказать вам, что, по зрелом размышлении, я
пришел к выводу, что в Англии этого опасаться нечего. Границы  между  слоями
общества у нас так четко обозначены и пересечь их так трудно,  что  я  ни  в
коей мере не опасаюсь таких последствий. (Аплодисменты.)
     По тому пути, каким я шел до сих пор, тем заслужив  ваше  одобрение,  я
буду следовать и дальше, пока я жив и пока бог дает мне здоровья; но  боюсь,
что одного качества, за которое мои книги удостаивались  похвалы,  а  именно
сердца,  -  им  отныне  будет  недоставать.  Уже  входя  в  эту  комнату,  я
почувствовал, что готов потерять свое сердце;  еще  сильнее  я  почувствовал
это, когда поднялся на галерею, а последние остатки моего сердца остались  в
этом фортепиано (указывая, на инструмент, на  котором  играла  мисс  Уэллер.
Смех и возгласы.) Леди и джентльмены, спокойной ночи. Позвольте мне, в  виде
исключения, процитировать самого себя и  сказать  словами,  содержащимися  в
маленькой книжке, о которой поминают так часто и так благосклонно: "А теперь
нам остается только повторить за Малюткой Тимом: да осенит нас всех  господь
своей милостью". *


       ^TРЕЧЬ НА ВЕЧЕРЕ ПОЛИТЕХНИЧЕСКОЙ ШКОЛЫ^U

                                (Бирмингем)
                            28 февраля 1844 года

     Вы,   конечно,   вольны   объяснить   это   либо   недомыслием,    либо
самоуничижением, но  ничего  не  поделаешь  -  в  таком  собрании,  в  такой
роскошной зале и после такого приема я радуюсь, что мне, в сущности,  нечего
сказать вам нового. Не считая уже мест ближе к моему  дому,  я  перед  самым
рождеством в Манчестере, а только позавчера  в  Ливерпуле  (откуда  я  вывез
легкую хрипоту), имел честь говорить о предметах,  сходных  с  тем,  который
объединил нас сегодня; и, глядя вперед, на ряд еще предстоящих мне встреч, я
испытываю великое удовольствие при мысли, что  очень  скоро  мне  уже  вовсе
нечего будет сказать, и тогда я, подобно "Зрителю" Аддисона и другому, столь
же неизменному зрителю - спикеру палаты общин, - буду строить мою  репутацию
исключительно на своем умении слушать. Но не только эта надежда и не  только
ваш горячий прием заставляют меня сердечно  радоваться  нынешнему  собранию.
Бирмингемская Политехническая школа переживает сейчас пору  младенчества,  и
ее, как и всякого младенца, обступили многие беды и напасти (смех),  но  мне
куда больше улыбается принять в ней участие, пока жизнь ее трудна и  опасна,
нежели оглядываться на ее  ранние  годы,  когда  она  уже  окрепнет,  станет
богатой и влиятельной. По мне - лучше подружиться с нею  сейчас,  когда  она
еще только борется за свое место в мире, нежели добиваться знакомства с  нею
в дни ее расцвета. Лучше иметь право когда-нибудь сказать ей: "Я  знал  тебя
еще в пеленках. (Смех.) Два твоих старших брата зачахли и умерли - очень  уж
они были малокровны *. (Смех.) Над твоей колыбелью няньки сокрушенно  качали
головой и хныкали досужие сплетницы;  но  ты  росла,  и  здоровье  твое  все
поправлялось, мускулы становились крепче, фигура складнее, а  пульс  ровнее,
речь умереннее  и  разумнее,  поведение  похвальнее,  и  вот  ты  выросла  в
настоящую великаншу!" (Громкие аплодисменты.) Бирмингем в моем представлении
- да и не только в моем - родина многих великанов, и я  не  допускаю  мысли,
что это юное учреждение может оказаться хилым недоростком и карликом, так же
как  не  допускаю  мысли,  что  когда  я  скину  сегодня   свой   стеклянный
председательский башмачок, эта зала  превратится  в  тыкву!  (Аплодисменты.)
Такую уверенность вселяет в меня целый  букет  представительниц  прекрасного
пола, которыми я окружен и  которые  -  если  другие  хоть  в  половину  так
чувствительны к их чарам, как я, - могут добиться  чего  угодно  и  от  кого
угодно.  (Возгласы  одобрения.)  Эту  уверенность  вселяет  в   меня   также
патриотический дух города Бирмингема - добрая слава его  предпринимателей  и
рабочих; достоинства и вес его купечества: неутомимый ум его  изобретателей;
изо  дня  в  день  растущее  искусство  его   ремесленников;   и   возросшая
образованность всех слоев его общества. Все это убеждает  меня  в  том,  что
ваша школа прочно станет на ноги, что она будет  расти  и  развиваться,  что
город ваш будет не отставать от времени, а обгонять его.
     У меня есть еще и особенная причина радоваться этому  собранию,  и  вот
какая: меня радует,  что  резолюции,  которые  будут  здесь  предложены,  не
содержат в  себе  никаких  сектантских  или  классовых  положений,  что  они
касаются не какого-либо одного учреждения, но выражают  великие,  незыблемые
принципы  широчайшего   распространения   знаний   повсюду   и   при   любых
обстоятельствах. Разрешите мне сказать, что я  всей  душой  сочувствую  этим
принципам и буду содействовать их внедрению; все, что мне  известно  о  моих
соотечественниках и о положении их  в  нашей  стране,  заставляет  меня  эти
принципы исповедовать, и лишь одно я хотел бы добавить. Я считаю, что,  если
какое-либо общество изо дня в день, из года в год, из поколения в  поколение
упорно карает людей за то, что  они  не  блещут  добродетелями  и  совершают
преступления, но притом не указывает им пути к добродетельной  жизни,  такой
образ действий не опирается ни на правосудие, ни на религию, ни на правду; в
литературе я мог найти для него  лишь  одно  сравнение:  старого  джинна  из
"Сказок 1001 ночи", который вознамерился лишить жизни некоего купца  за  то,
что тот вышиб глаз его невидимому сыну. Уместно будет сослаться и на  другую
сказку из той же чудесной книги - про могущественного духа, который оказался
пленником  на  дне  моря,  в  бочонке  со  свинцовой  крышкой,  запечатанном
Соломоновой печатью. Он пролежал там, всеми забытый, много веков, и  за  это
время давал различные клятвы: сперва он клялся щедро вознаградить  тех,  кто
освободит его, а под конец поклялся их погубить.  Так  вот,  на  свете  есть
очень могущественный дух, Дух Невежества,  уже  давно  заключенный  в  сосуд
Тупого Небрежения, в состав которого входит немало  свинца,  и  запечатанный
печатью многих, многих Соломонов. Он находится в точно таком  же  положении:
освободите его вовремя, и он принесет обществу пользу, укрепит его, вольет в
него новую жизнь; но дайте ему пролежать еще и еще под волнами  лет,  и  его
слепая месть обернется для вас гибелью. (Громкие аплодисменты.)
     Что у нас  есть  общественный  класс,  который  при  правильном  с  ним
обращении составляет нашу силу, а при неправильном - нашу слабость,  -  это,
на мой взгляд, неоспоримо; и что просвещать  трудолюбивых,  умных  и  гордых
представителей этого класса лучше и разумнее всего через школы для рабочих -
это в наши дни уже не требуется доказывать. Я далек от желания -  и  в  этом
смысле я особенно не хотел бы быть  понятым  превратно  -  бросить  тень  на
превосходные церковно-просветительные общества или на благородное, искреннее
и  разумное  рвение  духовных  лиц,  которые  их  возглавляют.  (Правильно!)
Напротив, я полагаю, что они сделали  и  продолжают  делать  много  добра  и
заслуживают всяческой похвалы; но - надеюсь, я могу сказать это,  никого  не
обидев, - в таком городе, как Бирмингем, есть  и  другие,  не  менее  добрые
дела, полезность коих общепризнана, - дела, тоже достойные поддержки, однако
лежащие вне их поля зрения: есть знания, которые насаждают в политехнических
школах и ради распространения которых честные люди  всех  состояний  и  всех
вероисповеданий могут объединиться независимо, на нейтральной  почве  и  без
больших расходов, чтобы  лучше  понимать  и  больше  уважать  друг  друга  и
успешнее содействовать общему благу. В самом деле,  ведь  нельзя  допустить,
чтобы те, кто изо дня в день  трудится  среди  машин,  сами  превращались  в
машины; нет, надобно дать им возможность утвердить свое общее  происхождение
от Творца, из чьих диковинных рук они вышли и к которому, став сознательными
и мыслящими людьми, возвратятся. (Аплодисменты.)
     Даже те, кто как будто не разделяет моего мнения, в  сущности,  смотрят
на опасность невежества и на преимущества знаний примерно так же; ибо  можно
заметить, что люди, которые с особенным недоверием относятся к преимуществам
образования, всегда первые возмущаются  последствиями  невежества.  Забавное
подтверждение этому я наблюда