52

МИССИС ГОДФРИ

                                                     Питершэм, Элм коттедж,
                                                    четверг, 25 июля 1839 г.

     Сударыня,
     Рассказов, которые Вы мне прислали, вполне достаточно, чтобы  составить
небольшой томик и  напечатать  его,  с  тем  чтобы  Вы  взяли  на  себя  его
распространение. Я могу  тотчас  передать  его  в  типографию,  -  но  я  бы
предложил Вам исключить рассказ о подушке для булавок, так как у  читателей,
на мой взгляд, он особенного успеха иметь не будет, а для Ваших целей и  без
него довольно материала.
     Хорошо было бы рассказать побольше о  личности  самого  Браунинга  и  о
девочках, к которым обращен его рассказ. Этот пробел я могу восполнить  сам,
если Вам угодно. Для того чтобы детям все  стало  ясно,  потребуется  совсем
немного слов, и так как я пометил места, где следовало бы  их  ввести,  мне,
быть может, легче их написать, чем Вам.
     Я пишу Вам это письмо, чтобы сообщить, что  Вашу  рукопись  получил,  и
узнать, угодно ли Вам, чтобы Ваша фамилия, равно как  и  наименование  Вашей
школы стояли на титульном листе  (я  полагаю,  что  угодно);  а  заодно  мне
хотелось бы спросить Вас, не кажется ли Вам, что тот самый класс людей, чьим
мнением Вам следовало бы особенно дорожить, может оскорбиться  -  и  не  без
основания - кое-какими местами в Вашем рассказе?
     Не получается ли, что повесть написана не  столько  в  поучение  детям,
сколько в осуждение родителей? Не думаете ли Вы, что, когда  Вы  говорите  о
бабушке,  Вы  стоите  на  очень  зыбкой  почве?  Ведь   во   многих   семьях
взаимоотношения с бабушкой - больной вопрос, и, предлагая детям (а ведь дети
что ни  прочтут,  непременно  применяют  к  себе)  решать  этот  вопрос  так
безоговорочно в пользу бабушки и против родителей, Вы поступаете  не  совсем
осмотрительно и рискуете потерять расположение публики. Конечно,  Вам  лучше
судить, но я знаю, что Вы не обидитесь, а, напротив, поблагодарите  меня  за
то, что я поделился с Вами некоторыми сомнениями, которые возникли  у  меня,
когда я читал Ваши рассказы.
     Есть еще один вопрос, который всегда вызывает у меня чувство  настолько
острое и сильное, что (не смея настаивать на том, чтобы Вы меняли что-нибудь
у себя, ибо это всего лишь  мое  личное  мнение,  и  тут  нельзя  сказать  с
определенностью, что один из нас прав, а другой не прав) я  не  могу  обойти
его  молчанием.  Я  решительнейшим  образом  возражаю  против  обращений   к
Всевышнему по самым незначительным  поводам;  впрочем,  многие  превосходные
люди считают такие призывы необходимыми в воспитании детей - у меня  же  они
неизменно  вызывают  непреодолимое  отвращение.  На  мой  взгляд,  чудовищно
преподносить  детям  источник  бесконечной  доброты  и  милосердия  в   виде
мстительного и грозного бога, готового обрушить  на  них  страшную  кару  за
малейшие проступки, по существу неизбежные в их возрасте - а ведь это он сам
в великой мудрости  своей  предначертал  им  быть  детьми,  прежде  чем  они
сделаются мужчинами и женщинами! Я  решительно  возражаю  против  стремления
внушать страх смерти детям,  еще  не  достигшим  сознательного  возраста,  и
испытываю ужас перед суровыми догматами, которые им преподносят,  -  ведь  у
них хватит разумения только на то, чтобы сообразить, что если  бог  в  самом
деле так неумолим, как его изображают, то и  родители  их  и  большая  часть
родственников и  знакомых  обречены  на  вечную  погибель;  и  если  бы  мне
предложили выбирать из двух зол, я бы, не задумываясь, предпочел, чтобы  мои
дети ни разу не раскрывали Библию или молитвенник, ни разу не вступили бы  в
храм божий и усвоили бы основы  веры,  созерцая  природу  и  всю  доброту  и
милосердие великого творца ее, нежели чтобы они восприняли религию  в  столь
суровом ее толковании.
     Уверяю Вас, сударыня, что  я  вижу,  сколько  зла  и  горя  порождается
ежедневно этим роковым заблуждением, и поэтому совесть моя не позволяет  мне
молчать, и я всякий раз, при малейшем намеке на  это  заблуждение,  вынужден
заявлять свой самый решительный протест.

                                          Остаюсь, сударыня, преданный Вам.


                                   53
     ДЖОНУ ОВЕРСУ *

                                                                 Бродстэрс,
                                                         27 сентября 1839 г.

     Дорогой мистер Оверс!
     Я не  имею  оснований  возражать  против  того,  чтобы  Вы  познакомили
издателя "Тейтс мэгезин" или "Блэк-вудс" с содержанием моего  письма  к  Вам
относительно Ваших "Песен" или (если оно у Вас под рукой) с самим письмом.
     Я бы ответил Вам раньше, но вот уже несколько месяцев я не в  городе  и
кочую с места на место, так что и Ваше письмо получил с опозданием;  по  той
же причине я до сих пор не возвратил Вам  Вашей  пьесы.  К  концу  следующей
недели я вернусь в город и тогда отправлю ее Вам.
     К сожалению, должен сказать, - я бы не говорил, если б не знал, что  Вы
желаете от меня прямого ответа, и если б не чувствовал, что должен его дать,
- что о самой пьесе я не могу отозваться одобрительно.  Работа  Ваша  весьма
похвальна и делает Вам честь, но не  доставила  бы  ни  карману  Вашему,  ни
репутации никаких выгод, если бы была напечатана - ставить же ее  на  сцене,
по-моему, не будут никогда.
     Не говоря о том, что в стихах  попадаются  самые  неожиданные  инверсии
или, как говорится, телега впряжена впереди лошади и что у  Вас  встречаются
слова, не существующие в нашем языке, - не говоря  о  погрешностях,  которые
можно бы легко устранить, порочен самый сюжет и характеры, - а это  уже,  на
мой взгляд, неисправимо. Отец - такой  дурак,  злодей  -  такой  уж  злодей,
героиня так невероятно доверчива, а обман так  бесхитростно  прозрачен,  что
читатель никак не может сочувствовать Вашим персонажам  в  их  беде.  У  Вас
почти  нет  действия,  а   так   как   характеры   (кроме   полного   своего
неправдоподобия)  ничем  не  примечательны,  диалоги  скоро   приедаются   и
утомляют. Я читал пьесу очень внимательно, да и не так уж давно, и,  однако,
уже сейчас не могу припомнить, чтобы  одно  лицо  отличалось  от  другого  -
манерой ли речи или мыслями, которые оно  высказывает.  Есть,  впрочем,  два
исключения: девица и злодей; из них первая слишком добродетельна, а второй -
обычный злодей, говорящий многоточиями и междометиями, и постоянно сам  себя
перебивающий.
     Я чрезвычайно высоко ценю Ваши усилия и понимаю,  какие  трудности  Вам
приходится преодолевать, и мне бы очень не хотелось, чтобы у Вас укоренилось
мнение, будто Вас затирают, будто Вы - жертва обстоятельств, будто достойный
труд - лишь оттого, что он принадлежит Вашему  перу,  -  не  может  получить
признания. Я убежден, что если бы эта пьеса была написана Шериданом  Ноулсом
* или сэром Эдвардом Бульвером *, ее все равно бы  не  поставили.  Говорю  с
полным убеждением, потому что знаю кое-что о жизни обоих этих  джентльменов,
и мне известно несколько случаев,  когда  им  пришлось  выдержать  дружескую
критику и осуждение. Вспомните, как трудно написать хорошую пьесу, как  мало
людей преуспели в этом, сколько их потерпело крах, какая  ничтожная  горстка
пробует свои силы на этом поприще, а из  тех,  кто  пробует,  тоже  ведь  не
всякий решится представить свою попытку на суд людской!
     Поразмыслите над всем этим! и тогда  мои  слова  не  покажутся  Вам  ни
обескураживающими, ни обидными - к тому же Вы  не  должны  забывать,  что  я
высказываю всего лишь свое личное мнение и могу  ошибаться  не  хуже  любого
другого.

                                                               Искренне Ваш.


                                   54

МАКРИДИ

                                                               Даути-стрит,
                                         пятница вечером, 25 октября 1839 г.

     Мой дорогой Макриди,
     Наконец-то я получил книгу, всю  книгу  и  только  книгу  *  (пока  без
переплета, а это важная штука!), и направляю ее Вам с этим письмом!  Красный
цвет выражает мой румянец стыда по поводу ее яркого одеяния; золотой обрез -
все блистательные комплименты, которых я Вам не произношу; а  сама  книга  -
мое сердце на протяжении двадцати месяцев,  которое  принадлежало  Вам  весь
этот короткий срок по той причине, что оно принадлежит Вам всегда.
     Я собирался было поблагодарить Вас в этом  письме  за  Ваше  участие  к
Бернету * и рассказать, какие отвратительные кошмары меня преследуют  каждую
ночь: то я ищу сиделку,  которую  никак  невозможно  разыскать,  то  обрываю
звонок у дверей врача, которого никак не добудиться, то  еду  в  коляске,  в
которую впряжена неподвижная лошадь, и колеса  вертятся  на  месте.  Но  что
такое мои переживания по сравнению с Вашими!  Три  к...  десяти,  скажем,  -
считая прошлые, настоящие и будущие.
     Засвидетельствуйте, пожалуйста, мое уважение миссис и  мисс  Макриди  и
верьте, мой дорогой Макриди, в постоянную преданность Вашего друга.

                                   55

ФОРСТЕРУ

                                                            9 января 1840 г.

     ...Я приду к Вам обедать. Я собирался  было  провести  вечер  в  полном
одиночестве и размышлении (как и вчера),  но,  пожалуй,  мне  лучше  все  же
выйти, а то как бы работа без отдыха и срока в самом деле не довела бы  меня
до отупения. Список заглавий  заготовлен  и  у  меня,  но  я,  кажется,  уже
остановился на окончательном - или  почти  окончательном  -  варианте.  Хочу
начать книгу рассказом моего старого чудака,  живущего  в  своем  диковинном
домишке. Среди прочих чудачеств он описывает свою привязанность к  старинным
стенным часам, заключенным в диковинный футляр; он рассказывает,  как  после
долгих вечеров, проведенных наедине с этими часами, он привык к  их  голосу,
словно к голосу друга; и всякий раз, как они бьют ночью, ему кажется,  будто
они заверяют его, что дверь его  спальни  по-прежнему  охраняет  неунывающий
страж; а всякий раз, как он посмотрит в  сторону  часов  из  своего  угла  у
камина, "черты лица" на пыльном циферблате словно теряют  свою  суровость  и
отвечают ему приветливым взглядом. Затем я намерен рассказать, что в старом,
темном, глубоком, тихом чулане, где  хранятся  гири  от  часов,  лежат  кипы
старинных рукописей, которые он время от времени читает, причем и  читая  он
не забывает о часах; затем объясню, что клуб свое  наименование  принял  для
того, чтобы  подчеркнуть  пунктуальность  своих  членов,  а  также  в  честь
привязанности основателя клуба к своему молчаливому  другу.  Итак,  книгу  я
назову либо "Часы старика  Хамфри",  либо  "Часы  мистера  Хамфри";  вначале
помещу гравюру, изображающую мистера Хамфри на фоне его часов, и объясню что
и как. Все собственные писания Хамфри будут помечены: "Возле часов", -  и  у
меня есть кой-какие соображения по поводу вставных  рассказов.  Я  думал  об
этом весь вчерашний день и часть ночи, пока не  лег.  Я  чувствую,  что  мне
удастся развить этот замысел, и очень им увлечен...


                                   56

ДЖОНУ ФОРСТЕРУ

                                              Девоншир-террас, 1, Йорк-гейт,
                                                вторник, 4 феврали

     Сегодня утром  я  увидел  процессию  *  и  разрыдался.  Моя  жена  меня
раздражает. Я возненавидел своих родителей. Мне опротивел мой  дом.  У  меня
стали появляться какие-то мысли, то о Серпентайне, то о Риджент-кэнел, то  о
бритвах на верхнем этаже, то об аптеке на нашей улице. Я  подумываю  о  том,
чтобы отравиться за столом у миссис ***, повеситься на груше в нашем саду, о
том, чтобы отказаться от еды и уморить себя голодом, о  том,  чтобы  сорвать
повязку, когда мне пустят кровь от простуды, броситься под кеб на  Нью-роуд,
убить Чепмена и Холла и таким образом войти в историю. (Тогда она, наверное,
обо мне узнает, быть может, она подпишет  приказ  о  моем  аресте,  или  это
пустая мечта?)  А  иногда  я  подумываю  о  том,  чтобы  стать  чартистом  и
возглавить какое-нибудь  кровавое  нападение  на  дворец  и  собственноручно
спасти ее - о том, чтобы стать кем угодно, только не тем, кем я был  до  сих
пор, и сделать что угодно, но не то, что я делал.

                                                       Ваш обезумевший друг.


                                   57

ДЖОНУ ОВЕРСУ

                                                         Девоншир-террас, 1,
                                     воскресенье вечером, 12 апреля 1840 г.

     Дорогой мистер Оверс.
     Очень благодарен Вам за  Вашу  записку  и  добрые  пожелания.  Когда  я
обдумывал свой проект, мне и самому  не  раз  приходила  в  голову  мысль  о
возможности возникновения чувства, о котором Вы говорите; однако нет причины
предполагать, что здесь есть что-нибудь серьезное (совсем напротив!), и  так
как я не считаю, чтобы для такого чувства  имелись  сколько-нибудь  разумные
или справедливые основания -  ибо  нельзя  ведь  заставить  человека  верить
другому, - то я и решил предоставить все времени. Вы, верно, сетуете на меня
за то, что я не прочитал Ваш рассказ раньше. Но я был так занят, что  только
несколько дней назад мог взглянуть  на  него.  Я,  безусловно,  советую  Вам
предложить его куда-нибудь, хоть мне кажется, что по сравнению с  тем  Вашим
рассказом он, пожалуй, слабее - во всех отношениях, кроме одного:  он  более
сжатый, более цельный, и  в  этом  -  весьма  существенном  -  отношении  Вы
добились больших успехов. Эпизод с ночным колпаком хорош, и  его  не  мешало
бы, пожалуй, развить; впрочем, он кажется немного  растянутым,  хоть,  может
быть, все это так и было на самом деле. Кроме того,  заключительные  строки,
посвященные этой женщине, на мой взгляд, не достигают цели, и вот почему.
     Для того чтобы  читатель  заинтересовался  Вашими  героями,  необходимо
заставить его либо  полюбить,  либо  возненавидеть  их.  У  Вас  же  главное
действующее лицо - совершенное ничтожество; так что даже сомнение берет: его
ли это ребенок или еще чей-нибудь? Признаться, исходя из всего, что Вы о нем
рассказываете, я склоняюсь к последней версии. И вследствие этого, читая всю
сцену, не испытываю того чувства, которого от меня ждут.
     Но предложить рассказ, конечно, следует, и да поможет Вам бог! Если его
примут, я порадуюсь едва ли не больше, чем Вы сами.

                                                              Преданный Вам.


                                   58

ДЖОНУ ОВЕРСУ

                                                            Девоншир-террас,
                                                             апрель 1840 г.

     ...Всю  прошлую  неделю  я  был  очень  занят,  -  увы,  не  делом,   а
развлечениями, но все же сел исправлять Вашу повесть.  Это  оказалось  почти
невозможным - мне необходимо иметь Вас под  рукой,  так  как  без  глубокого
знакомства с вещью трудно сократить ее в той мере, в какой нужно, чтобы  она
сделалась годной для печати...
     К сожалению, такой работы, о какой Вы пишете, у меня нет. Я никогда  не
переписываю, правка у меня небольшая, и я  ее  делаю  тут  же,  когда  пишу.
Впрочем, я получил записку от Эйнсворта, в которой  имеется  кое-что,  может
быть, небезынтересное для Вас. Я объясню Вам, в чем дело, при встрече...


                                   59

ЛИ XАНТУ

                                                           Девоншир-террас,
                                                     вторник, 12 мал 1840 г.

     Мой дорогой Хант,
     Целая толпа благодарностей! Они так и наступают друг дружке на пятки  и
самым  приятным  образом  спотыкаются  одна  о   другую,   -   итак,   толпа
благодарностей за нашу с Вами сельскую прогулку, за обед, за неупоминание  о
счете и о маленькой коренастой игрушечной на вид рюмочке, которую Вы скинули
со стола локтем и разбили во время Ваших беспечных разглагольствований.  Что
касается апострофа, я бы не поднял руку на  него  ни  за  что  на  свете,  и
покажите мне наборщика, который посмеет его смазать!
     Я был бы счастлив пожать руку Вашему сыну; но  в  тот  день,  когда  он
заходил ко мне, я гулял в деревне с  Маклизом  *,  проделывая  все  то,  что
проделали  Вы,  -  только  с  меньшим  блеском.  Конечно,  поглощал  баранью
отбивную, запивал ее пивом и смеялся, как разносчик угля, -  и  все  это  на
Твикенем Айленд в Пирожном Доме, где я имел возможность постичь географию по
практической методе и где  даже  самым  неразвитым  умам  открывается  самым
наглядным и приятным образом мудрость, гласящая, что  "остров  есть  участок
суши, окруженный со всех сторон водой".
     О господи, как мне знакома эта комната! Помните, какой в  ней  странный
воздух, какой-то холодный, чуть отдающий  на  лестничной  площадке  пивом  и
песком? А комод, полный чистого белья неслыханной белизны? А маленькая груда
чистых плевательниц в  углу,  возле  камина?  Они  походили  на  окаменевшие
треуголки и,  казалось,  должны  были  украшать  головы  каких-нибудь  давно
умерших чудаков, которые некогда сидели тут  да  покуривали.  А  дребезжанье
колокольчика, чуть фальшивящего - как те колокольчики, что подвязывают овцам
(верно, он так долго прислушивался к ним из своей сонной тиши, что наконец и
сам  уподобился  им  по  звуку?).  А  скрип  проволоки,   заглушающий   этот
колокольчик? Все, все это сейчас передо мной. И, закрыв глаза, я  переношусь
вниз, в буфет, где содовая вода извлекается из-под скамьи у окна, на которой
обычно в погожий вечер сидит хозяин, туда, где лимоны висят рядами каждый  в
своей сеточке; туда, где хранится знаменитый сыр в плетеной корзине, а рядом
- огромные запасы печенья, где стоят эти прекрасные бутылки с наливкой. Вы с
ними знакомы? На них зеленой, синей  и  желтой  краской  нарисовано  великое
множество виноградных гроздьев и какой-то невероятный  бант,  поддерживающий
ярлык с наименованием напитка. Один сорт  назывался  "Лович".  О  небо,  что
означает это "Лович"? Имеет ли оно какое-нибудь отношение к  мяте,  или  это
еще одно наименование напитка богов? Ах, Хант, я так обленился, и все  из-за
Вас! В глазах солнце, в ушах жужжанье лугов, на ногах пыль, а в  коридоре  -
типографский мальчишка, благоухая паровозом,  весь  в  чернильной  испарине,
дремлет в ожидании "рукописи".
     Скажите Вашему сыну, что я пожму ему руку, даже если он явится  ко  мне
без письма. И поверьте, всегда - душевно и искренне Ваш.


                                   60

ФОРСТЕРУ

                                                                  Бродстэрс,
                                                             17 июня 1840 г.

     ...Уже четыре часа, а я сел работать в половине девятого. Я весь высох,
и, право же, у меня  все  основания  броситься  вниз  головой  со  скалы,  -
впрочем, прежде чем решиться на такую роскошь, надо немного разбогатеть.  От
пятнадцатого выпуска, который я сегодня начал, я ожидаю очень многого. Там у
меня люди идут через весь город и по его окраинам, и места, по  которым  они
проходят, весьма характерны и не похожи друг на друга. Если  бы  я  встретил
подобное  описание  у  какого-нибудь  другого  писателя,  оно  бы,  пожалуй,
произвело на меня большое впечатление. Странники мои, разумеется,  старик  и
девочка. Мотив красивый...


                                   61

ДЭНИЗЛУ МАКЛИЗУ

                                                           Девоншир-террас,
                                                      среда, 22 июля 1840 г.

     Мой дорогой Маклиз,
     У  Кэт  гостит  некая  девица,  к  которой  я  испытываю  непреодолимое
отвращение  и  от  которой  должен  бежать.  Что,  если  нам   пообедать   в
каком-нибудь укромном кабачке  и  сходить  потом  в  театр?  Тем  б