им  захожу  я  в  театры  на
Бульваре. В "Varietes" два враждующих племянника  всячески  угождают  старой
тетушке, ибо у нее пятьдесят тысяч франков годового дохода.  В  "Gymnase"  я
застаю английского премьер-министра (в сопровождении  своего  верного  слуги
Тома Боба, разумеется) в тяжелейшей переделке  -  следствие  неблагоразумной
спекуляции миллионами франков.  На  подмостках  в  "Porte  Saint  Martin"  я
встречаю весьма живописного субъекта, совершившего убийство, чтобы завладеть
шкатулкой, в которой хранились  пятьдесят  тысяч  франков.  В  "Ambigu"  все
наперебой пытаются друг друга отравить из-за  пятидесяти  тысяч  франков.  В
театре "Lyrique" я слышу, как полный  старик,  стройный  молодой  человек  и
пикантная  дамочка  с  очень  подвижными  бровями  втроем  распевают  весьма
лаконичную песенку: "пятьдесят тысяч франков, ли-ра, ла-ра! Пятьдесят  тысяч
франков, динь-динь!" В "Imperial" старый генерал с рукой на перевязи,  сидит
с племянницей в великолепной беседке и  рассказывает  ей  свою  жизнь.  Свой
рассказ он заключает следующей  тирадой:  "В  этом-то  прелестном  местечке,
драгоценная моя Жюли, и поселился, выйдя в  отставку,  твой  дядя,  хранящий
постоянную верность своему Императору; я привез сюда  все,  что  имел:  свою
обожаемую Жоржетту, эту раненую руку, этот славный крест, любовь к  Франции,
неугасимую память о моем господине - Императоре, и пятьдесят тысяч франков".
После этого театра суммы начинают довольно резко сокращаться, так что  когда
я попадаю к  концу  в  "Funambules",  Пьерро  -  к  великому  удовлетворению
собравшихся блуз - облапошивает своего приятеля всего лишь на сто франков. И
еще. Попробуйте в Англии сыскать старую даму, которая  в  искусстве  глотать
деньги - мои, ваши, чьи  угодно!  -  могла  бы  потягаться  с  собирательным
образом старой француженки. Между тем я берусь раздобыть  эту  собирательную
французскую старушку в один миг - для этого мне достаточно нырнуть  в  недра
первого попавшегося пятиэтажного дома в Париже.  Разве  может  кто-нибудь  в
Англии сравниться с этой собирательной старушкой, которая  -  предлагает  ли
она мне свою дочь в жены, сидит ли со мной в ложе театра или против  меня  в
дилижансе, сдает ли мне комнаты, играет ли со мной партию в домино,  продает
ли мне зонт, словом, в какие бы отношения я с ней ни вступал,  -  умудряется
вытянуть из меня все, что у меня есть, со свирепой точностью определяет  мои
денежные ресурсы и неуклонна в своей решимости разорить меня вконец? С  этой
собирательной французской старушкой, которая вечно одета в черное,  обладает
известной округлостью форм, все время говорит комплименты, пожирает все, что
ей  ни  предложишь,  и  может  даже  закусить  ножом  напоследок?   С   этой
собирательной старушкой, которая так чудовищно жадна на франки, что я  теряю
всякую власть над собой и жажду повергнуть к ее ногам все свое  состояние  и
сказать: "Берите все, только не сверкайте на меня вашими голодными  глазками
!"
     Так это мы - народ, сугубо сребролюбивый?!  Почему  мы  говорим  всякий
вздор, когда эта страшная старушка только затем и  существует,  чтобы  вздор
этот опровергнуть?
     Почему мы так готовы забрать себе в голову ничем не обоснованные мнения
и потом скакать с ними, как бешеный конь, покуда не упремся лбом в  каменную
стену? Почему носимся с криками восторга вокруг офицера, который не сбежал с
поля боя - точно все остальные наши офицеры сбежали? Почему вырываем себе на
память волосы из хвоста его лошади? Почему следуем за его  мундиром?  Почему
надрываемся до хрипоты, прославляя всякий вздор? Почему не дадим  себе  труд
подумать, почему не  скажем  друг  другу:  "Давайте  взвесим,  что  хорошего
сделали данный конь и данный мундир и что плохого?" Ведь лучше бы  так,  чем
надрывать  глотки  затем  лишь,  чтобы  впоследствии   обнаружить,   что   и
надрывать-то их не стоило!
     Почему я должен всякую минуту быть готовым проливать слезы  восторга  и
радости оттого, что у  кормила  власти  встали  Буффи  и  Будль?  Я  открыто
заявляю, что не имею ни малейшего представления о каких-либо поступках Буффи
и Будля, которые принесли бы моему  возлюбленному  отечеству  сколько-нибудь
ощутимую пользу. Между тем с такой же откровенностью я должен  сказать,  что
видел, как Буффи и Будль (прикидываясь при этом,  без  особенного,  впрочем,
рвения, будто их волнуют принципы) прибивали свои флаги к каждому  флагштоку
нашего политического флота. И тем не менее я клянусь всем и  всякому  -  так
же, как и все и всяк клянутся мне,  что  Буффи  и  Будль  одни  в  состоянии
совладеть с нынешним кризисом и что среди рожденных женщиной нет никого, кто
бы нас вывез в означенном кризисе, кроме Буффи и Будля. Я готов  рассориться
с родным сыном из-за Буффи и Будля. Мне даже подчас в минуту азарта кажется,
что я готов жизнь свою положить за Буффи и Будля. Я  не  сомневаюсь,  что  в
скором времени приму участие в подписке на памятник Буффи и Будлю. Любопытно
бы узнать, почему я веду себя именно таким образом? Я совершенно искренен  -
но все же: почему?
     Интересно, почему я так радуюсь, когда вижу, как ученые судьи прилагают
все усилия к тому, чтобы не дать подсудимому  высказать  правду?  Если  цель
процесса - установить истину, может быть, было бы не менее полезно  услышать
ее из уст подсудимого, нежели заведомую ложь из уст его адвоката? Интересно,
почему я берусь утверждать с восторгом и волнением, что  допрашивать  самого
подсудимого было бы "не по-английски"? Ведь если  допрос  ведется  в  рамках
справедливости, то подсудимого, если только он не лжет преднамеренно,  никто
сбить не может, и напротив, если он лжет, разве не  следует  его  сбить  как
можно скорее? Почему это выражение "не по-английски" имеет столь  магическое
действие на меня, и почему я считаю его решающим в любом вопросе? Двенадцать
месяцев назад считалось "не  по-английски"  не  вешать  собственных  солдат.
Тридцать лет назад было "не по-английски" не вешать  людей  дюжинами  каждый
понедельник. Шестьдесят лет назад  было  "не  по-английски"  вставать  из-за
стола трезвым. Сто лет назад было не "по-английски" не любить петушиные бои,
кулачные бои, собачьи бои, бои быков и прочие варварские развлечения. Почему
я принимаю это выражение, как окончательное и исчерпывающее, не взяв на себя
труд спросить себя, что же оно означает? Я ни на минуту не хочу отрицать сам
факт, то есть что каждый день моей жизни проходит под знаком этого слова;  я
только спрашиваю - почему?
     С другой стороны, почему  я  так  терпеливо  отношусь  ко  всевозможным
явлениям, которые и самом деле не достойны англичан? Неужели только  потому,
что на них не проставлен этот ярлык? Один мировой судья заявляет мне, что  я
принадлежу к народу пьянчужек. Все  англичане  -  пьяницы,  таков  судейский
припев. Другой  мировой  судья  провозглашает  со  своего  судейского  места
чудовищную  чушь,  будто  всех,  кто  подает  милостыню  на  улице,  следует
штрафовать за такое преступление. И это  он  объявляет  христианам,  положив
руку на Новый завет, который, надо полагать, служит ему лишь бутафорией  для
приведения  свидетелей  к   присяге.   Почему   мое   столь   чувствительное
национальное достоинство не оскорбляется всем этим? Мой конек шарахается при
виде теней; почему же он так  спокойно  ковыляет  мимо  рекламных  фургонов,
управляемых болванами в поисках славы?
     Почему? С таким же успехом можно спросить, почему я заканчиваю на этом,
когда у меня подобных "почему" бесконечный список?

     1 марта 1856 г.


       ^TПРОЕКТ ВСЕБРИТАНСКОГО СБОРНИКА АНЕКДОТОВ^U

     Перевод Е. Коротковой

     За последние  два  года  было  установлено,  что  единственное,  в  чем
нуждается Англия, это государственный потешник. Будь в ее  распоряжении  сей
высокопоставленный чиновник, который игриво тыкал бы  ее  под  ребра  в  тех
случаях, когда она считает себя больной, и с веселыми  ужимками  отмахивался
бы от нее, когда она принимается издавать стоны, и она неминуемо вступила бы
на стезю процветания. Усомниться в этом, значило бы впасть в ересь,  каковую
мы и будем впредь распознавать именно по этому признаку.
     Это   открытие   оказало   столь   живительное   воздействие   на   мои
патриотические  чувства  и  национальную  гордость,  что,  осуществляя   сию
грандиозную  идею,  я  составил  проект  восстановления  у  нас   устарелого
института  придворного  шута.  Содержание  его  обошлось  бы  дешевле,   чем
содержание первого лорда потехи, и сулило нам более веселые забавы, чем  те,
что исходят из ведомства последнего. Основою моего  проекта  послужил  план,
который я составил несколько лет тому назад, имея целью  возродить  к  жизни
должность шута при лорд-мэре: могу сообщить, что план этот, несомненно,  был
бы  принят  городом  Лондоном,  если  бы  столь  высокое   учреждение,   как
муниципальный совет, не изъявило желания взять на себя исполнение  шутовских
обязанностей и всеми своими речами, обращенными  к  великим  мира  сего,  не
поддерживало бы в нашей публике уверенность,  что  этими  обязанностями  оно
отнюдь не пренебрегает.
     Однако предмет, на котором  я  намерен  здесь  остановиться,  не  имеет
касательства ни к одному из упомянутых здесь мною хитроумных (да  будет  мне
позволено употребить это слово) планов. Речь идет  об  ином,  гораздо  более
Значительном проекте, о составлении Всебританского сборника анекдотов.
     Осмелюсь предположить, что едва ли найдутся люди, которые  не  замечали
бы, какими обильными данными  мог  бы  со  дня  на  день  пополняться  такой
сборник.   Парламентские   дебаты,   прием   депутаций   в   государственных
учреждениях, процедуры следственного суда, сообщения в  печати  о  всяческих
знаменитостях, все это так и искрится комизмом. И не позорно ли,  что  столь
чувствительная к юмору нация, как наша, до сих пор  не  обзавелась  солидной
энциклопедией, где были бы собраны все эти сокровища веселья, где они  могли
бы сберегаться для потомства и со временем,  быть  может,  были  бы  внесены
синьором Паницци * в каталог Британского музея.
     Мое предложение сводится к тому, чтобы для  составления  Всебританского
сборника анекдотов была незамедлительно созвана постоянная ученая  комиссия,
в которую входило бы не менее сорока членов,  отобранных  из  числа  младших
сыновей, племянников, двоюродных братьев и родичей аристократов, из  которых
каждому было бы положено жалованье в размере двух с половиной тысяч фунтов в
год, не  облагаемых  подоходным  налогом.  При  назначении  членов  комиссии
предпочтение надлежит отдавать тем молодым  дворянам  (как  знатным,  так  и
незнатным), кои менее всех прочих  знакомы  с  предметом,  и  прилагать  все
усилия к тому, чтобы в комиссию не попали сведущие лица.  Президентом  этого
совета станет, согласно своей должности, первый лорд потехи,  ему  же  будет
поручено назначение членов совета. Совет будет заседать так  редко,  как  он
сочтет нужным. Кворум нежелателен. А первого апреля каждого года совет будет
выпускать годичный сборник британских анекдотов in quarto {В четвертую  долю
листа (лат.).}, цена десять фунтов за том.
     Я предвижу, что последний пункт вызовет возражения в связи с  тем,  что
предполагаемая цена книги слишком-де высока  и  что  продажа  Всебританского
сборника анекдотов не возместит государству  расходов,  затраченных  на  его
издание. Но я сразу же устраняю эти возражения, объявив, что одна из главных
моих идей именно в том  и  заключается,  чтобы  превратить  сию  драгоценную
публикацию в источник неограниченного приращения наших общественных сумм,  и
что для этого надо лишь добиться постановления парламента  о  принудительной
продаже сборника всем домохозяевам, с коих ежегодно  взимается  по  двадцать
пять фунтов на нужды бедняков. Проведение этой меры  я  поручил  бы  мистеру
Фредерику Пилю, нашему уважаемому товарищу военного министра,  чьи  скромные
дарования, миролюбивый нрав и поразительные успехи,  которых  он  добился  в
деле расквартирования солдат во всех частных домах Шотландии, делают  его  в
наших глазах наиболее подходящим для этой цели.
     Поскольку в закрытых школах для детей привилегированных  классов  живые
языки не в почете, и поскольку идея издавать  британский  сборник  на  языке
британцев не лишена некоторой целесообразности (хотя язык этот слишком прост
и  доступен),  может  возникнуть  необходимость  подвергнуть  труды   ученой
коллегии некоей проверке накануне того, как ее творение  будет  окончательно
подготовлено  к  печати.  Такую   проверку   я   поручил   бы   Королевскому
литературному фонду, ибо обнаружил, что в каком-то  из  его  комитетов  есть
один преподаватель литературы. Не худо было  бы  первый  том  Всебританского
сборника анекдотов снабдить  рассказом  о  деятельности  сего  процветающего
учреждения (с объяснительными заметками, которые растолковали  бы  нам,  как
ухитряется оно израсходовать  сорок  фунтов  для  того,  чтобы  выдать  одну
сотню); о возглавляющем его совете, который никогда не собирается и  созвать
который не способна никакая сила в  мире;  о  его  хваленом  уменье  хранить
тайны, когда  любой  издатель  в  любое  время  может  получить  официальные
сведения о бедственном положении литератора; и о том, что оно  являет  собой
превосходный образец шутки.
     Манера повествования Всебританского сборника анекдотов, этого хранилища
набранных  образцов  остроумия  и  юмора,  должна  быть  строго   ограничена
прецедентом (как и все,  находящееся  в  пределах  Соединенного  Королевства
Великобритании и Ирландии). В Британском сборнике  ни  под  каким  видом  не
будет допущено ни малейшего  отклонения  от  принятой  методы.  Если  добрый
старый стиль был пригоден для наших предков, он сгодится и для  нас  и  всех
следующих  поколений.  Стремясь  придать  своим  предложениям  практичность,
законченность и простоту, я привожу здесь несколько образчиков  того  стиля,
который надлежит сохранять во Всебританском сборнике анекдотов.
     Коль скоро в прецедентах встречается фиктивное  лицо,  именуемое  Томом
Брауном, в уста которого вложены все те остроумные замечания,  кои  было  бы
затруднительно  приписать   кому-нибудь   другому,   я   считаю   совершенно
необходимым прибегнуть к такому же вымыслу и в нашем  сборнике.  В  качестве
Тома Брауна Всебританского сборника я предлагаю  утвердить  некоего  мистера
Буля, лицо вымышленное.
     Предположим, к примеру, что в текущем, 1856 году труды ученой  комиссии
были бы сведены к изложению анекдотов, имевших место в  апреле  месяце  сего
года. Тогда составителям сборника  надлежало  бы  следовать  нижеприведенным
образцам.

                         БУЛЬ И ЧЛЕН ПАРЛАМЕНТА

     Некий шутник, в палате  общин  заседавший,  нанес  сокрушительный  удар
вакцинации, каковая, будучи более полувека тому назад доктором  Дженнером  в
обиход введена, многие тысячи людей от преждевременной кончины, страданий  и
обезображивания оградила, в чем до последнего времени ни люди  разумные,  ни
дураки нимало не сомневались. "Ибо, - заявил он,  -  затея  сия  неудачна  и
грозит нам смертью". Некто, мистера Буля повстречавши, о  превосходном  этом
спиче ему поведал, равно как и о том, что от изумленных  слушателей  никаких
откликов на оный не последовало. "Ну еще бы! - мистер Буль в великой горести
воскликнул. -  Вот  ежели  бы  там  депутат  от  Ниневии  имя  какого-нибудь
гвардейского корнета перепутал, то-то было бы крику!"

     Еще один пример:

                             БУЛЬ И ЕПИСКОП

     Некий епископ, согласно своему сану благочестивый  и  ученый  служитель
божий, на деле же не то дурак, не то попросту грубиян и бесстыдник,  печатал
нечестивые письма, в коих людей всяческими гнусными словами обзывал, как-то:
"дьявол",  "лжец"  и  тому  подобное.  Ученый  муж  из  Кембриджа,  с  Булем
повстречавшись, спросил его, из какой семьи сей епископ происходит и кто ему
роднею доводится. "Этого я не знаю, - воскликнул Буль, - по могу поклясться,
что он не ведет свой род ни от апостолов, ни от их Учителя". - "Как же  так?
- кембриджский ученый муж вопрошает. - Ужели он к Ловцам рыбы никоим образом
не причастен?" - "Причастен, - ответствует Буль, - но не более, чем рыночные
торговки рыбой". - "Однако ж, - кембриджский муж возражает, - я полагал, что
он в мертвых языках силен". - "Это возможно, - ответствует ему Буль, - но  в
живых он весьма слаб, ибо не умеет ни писать на своем языке, ни держать  его
за зубами".

     Время от времени Буля, равно как и Тома Брауна из  прецедентов,  должно
изображать жертвою его собственного простодушия,  лишив  его  при  этом  той
находчивости,  каковую  он  проявлял  в  вышеприведенных  эпизодах.   Ученой
комиссии,  составляющей  Всебританский  сборник,   надлежит   придерживаться
следующего образца:

                         БУЛЬ ТЕРПИТ ПОРАЖЕНИЕ

     Как-то, едучи с базара  на  крепенькой  своей  галловенской  лошаденке,
повстречал  Буль  на  Тайвертонской  большой  дороге  пешего  разбойника   в
солдатском мундире (по всему видать, стреляный воробей). Оный  разбойник  не
токмо отобрал у Буля все, что у него с собою было, но и  принялся  глумиться
над ним, говоря: "А шиш вот тебе, да я тебя вокруг пальца обведу, да я  могу
тебя, что ни день, за нос водить", - и тут же дерзко последнюю свою угрозу в
исполнение привел, отчего у Буля вся кровь в  голову  бросилась.  "Скажи  на
милость, - спрашивает он кротко, - на что нужны тебе мои деньги?" - "На  то,
чтоб вести нещадную войну с хищными птицами, кои налетают на твои владения",
-  лицемерно  ответствует  сей  молодчик,  которого  Буль  и  вправду  нанял
распугивать всю эту нечисть, когда, увидев, что на его ферме нет  ни  одного
исправного мушкетона и все силки пришли в негодность, принялся наводить  там
порядок, за каковую оплошность ему и пришлось теперь платить  полною  мерой.
"Полно, да ведешь ли ты ее?" -  вопрошает  его  Буль.  "А  это  уж  не  твоя
забота", - ответствует молодчик и вновь хватает Буля за нос. "Да ты ведь  ни
разу и в цель-то не угодил, - восклицает Буль.  -  Такова-то  твоя  нещадная
война?" - "Да!" - выкрикивает молодчик и снова  дергает  Буля  за  нос.  "Ты
покалечил самых лучших и самых храбрых ребят, которых я посылал на  поля,  -
восклицает Буль, - уж не это ли  твоя  нещадная  война?"  -  "Да!"  -  вопит
молодчик и еще раз дергает Буля за нос.  "Ты  свалил  мне  на  голову  самую
тяжелую и самую постыдную книгу во всей моей библиотеке; она  была  в  синем
переплете и называлась "Падение Карской крепости" *, - говорит Буль.  -  Это
тоже нещадная война?" - "Да", - отвечает молодчик и опять  дергает  Буля  за
нос. "Ну, ежели так, - отпуская поводья, шепнул Буль на ухо своей лошаденке,
- давай-ка потрусим прочь полегоньку; ибо, на мой взгляд,  это  единственный
верный  путь  к  процветанию,  который  нам  с  тобою  остался".  И  улизнул
незаметно.

     Временами, разнообразия ради, ученая  комиссия  могла  бы  прибегать  к
форме  диалога.  Образец  будет  дан  ниже;  предполагается,  что  во   всех
приведенных нами образцах речь идет  о  событиях,  имевших  место  в  апреле
нынешнего года.

                 ДИАЛОГ МЕЖДУ БУЛЕМ И ЗНАТНОЙ ПЕРСОНОЙ

     З. П. Ну, каково поживаешь, Буль?
     Буль.  Мое  нижайшее  почтение  вашей  милости.   С   всемилостивейшего
соизволения вашего сиятельства... мм... ничего-с.
     З. П. А тем паче сейчас, когда мы прочный,  длительный  и  славный  мир
заключили. А, Буль?
     Буль. Гм!
     3. П. Ну и неблагодарный же ты нес, Буль! Тебе что же, этот мир  не  по
нутру пришелся?
     Буль. Сохрани боже нижайшего  и  покорнейшего  слугу  вашей  светлейшей
милости. Просто думал я (с позволения вашей  милости)  о  том,  как  бы  нам
получше сохранить его.
     З. П. О том не тревожься.  У  нас  будет  большая  регулярная  армия  и
огромный флот, где вдоволь найдется плохоньких,  сомнительных  и