ячо отстаивал бы сейчас  интересы  этого  учреждения,  полагая,  что  оно
зиждется на здоровой и прочной  основе.  Леди  и  джентльмены,  я  предлагаю
выпить за процветание Газетного фонда,  включив  в  этот  тост,  в  связи  с
официальным признанием Фонда, имя, которое придало новый  блеск  даже  самым
выдающимся газетам мира, - славное имя мистера  Рассела.  (Громкие  возгласы
одобрения.)


       ^TРЕЧЬ В АССОЦИАЦИИ КОРРЕКТОРОВ^U

                          17 сентября 1867 года *

     Джентльмены, так как это общество собралось сегодня не для того,  чтобы
послушать мою речь, а чтобы познакомиться с фактами и цифрами, весьма близко
касающимися почти всех, кто здесь присутствует, - я  чувствую,  что  с  моей
стороны  достаточно  будет  самого  короткого  вступления.  О   подробностях
интересующего нас вопроса мне неизвестно  ровным  счетом  ничего.  Однако  я
согласился,   по   просьбе   Лондонской   ассоциации   корректоров,   занять
председательское место и сделал это по двум причинам. Во-первых, я  полагаю,
что вести такие дела открыто и гласно - значит,  подавать  полезный  пример,
необходимый в наше время и как  нельзя  более  приличествующий  людям  одной
профессии, связанной с великим оплотом  гласности  -  с  прессой.  (Возгласы
одобрения.) Во-вторых, по  личному  опыту  я  знаю,  что  такое  обязанности
корректора и как они обычно выполняются, и я могу  засвидетельствовать,  что
работа эта не механическая, что здесь мало сноровки и навыка,  но  требуется
еще и природный ум, и приобретенное образование, и изрядная осведомленность,
и  находчивость,  и  отличная  память,  и  сметливость.  (Громкие   возгласы
одобрения.) Я  с  благодарностью  заявляю,  что  ни  разу  я  не  прочитывал
корректуру какой-либо из написанных мною книг без того, чтобы  корректор  не
указал мне на какое-нибудь не замеченное мною несоответствие или  допущенную
мною оплошность; словом - ни разу не бывало, чтобы я не встретил  написанное
черным по белому указание на то, что мою  работу  внимательно  проследил  не
только зоркий, наметанный глаз, но и терпеливый, изощренный упражнением  ум.
(Правильно!) Я не сомневаюсь, что к этому моему заявлению могут, положа руку
на  сердце,  присоединиться  все  мои  многочисленные  собратья   по   перу.
(Правильно!)
     По этим простым причинам, кратко мною изложенным, я и  нахожусь  здесь,
на председательском месте; и как председатель,  я  вас  заверяю,  что  ежели
среди вас есть человек, так или иначе связанный с книгопечатанием,  и  ежели
этот человек пожелает к вам обратиться, то, каковы бы ни были  его  взгляды,
он может  рассчитывать  на  мое  самое  пристальное  внимание  и  ему  будет
предоставлена полная возможность высказаться. (Громкие возгласы одобрения.)

     [После  выступлений  других  ораторов  были  приняты  две  резолюции  о
повышении заработной платы корректоров. Некий мистер Чаллонер разъяснил, что
"эта ассоциация - отнюдь не профессиональный союз"  и  что  единственное  их
желание -  беспристрастно  изложить  дело  предпринимателям,  без  малейшего
намерения навязывать им свою волю путем  сговора.  В  ответ  на  предложение
выразить благодарность председателю Диккенс сказал:]

     Позвольте мне от души поблагодарить вас за сердечный прием. Поверьте, я
очень охотно оказал вам эту небольшую услугу, и я надеюсь, я верю,  что  ваш
спокойный, умеренный образ действий приведет в конце концов  к  установлению
самых дружественных отношений между нанимателями и рабочими, а следовательно
- послужит к общему благу. Спокойной ночи. (Возгласы одобрения.)


РЕЧЬ НА БАНКЕТЕ В ЕГО ЧЕСТЬ В ЗАЛЕ СВ. ГЕОРГИЯ

                      (Ливерпуль) 10 апреля 1869 года

     Господин мэр, леди и джентльмены! К звуку собственного  голоса  в  этих
краях я за последнее время так привык, что слушаю его без малейшего волнения
(смех), но ваши голоса, поверьте, взволновали меня до глубины души. Когда-то
в Эдинбурге профессор Уилсон * признался мне, что  по  его  публичным  речам
нельзя даже отдаленно представить  себе,  каким  замечательным  оратором  он
бывает наедине с самим  собой.  (Смех.)  Так  и  вы  по  предлагаемому  мною
образчику едва ли сможете судить о том, как  красноречиво  я  буду  снова  и
снова благодарить вас  в  самые  сокровенные  минуты  моей  жизни.  (Громкие
возгласы одобрения.) Часто, очень часто, в памяти моей  будет  вставать  это
блестящее зрелище, и снова будет ярко освещена

                            ...опустевшая зала,
                            Где погасли огни,
                            Где засохли цветы
                            И исчезли веселые гости *, -

     и, верный тому, что я вижу перед собою сейчас, я и впредь, пока  память
и жизнь не покинут меня, буду помнить все в точности таким же - не забуду ни
одного из мужчин, что сидят в этих креслах, ни одной из  женщин,  чьи  милые
лица мне улыбаются. (Приветственные возгласы.)
     Господин мэр! Лорд Дафферин в своей речи, столь лестной для меня, столь
красноречиво произнесенной и столь восторженно встреченной, любезно упомянул
о непосредственной причине моего нынешнего  пребывания  в  вашем  прекрасном
городе. Не случайную дань Ливерпулю под влиянием мимолетного порыва  чувств,
а достоверный, подкрепленный опытом  факт  я  прошу  вас  усмотреть  в  моих
словах, если скажу, что когда  я  впервые,  после  долгих  раздумий,  принял
решение часто встречаться лицом к лицу с большими аудиториями моих читателей
и по мере сил общаться с ними посредством изустного слова, то из всех  наших
крупных городов, не считая Лондона, именно встречу с Ливерпулем я предвкушал
с  особенной  радостью  и  надеждой.  (Возгласы  одобрения.)  А  почему  так
случилось? Не только потому, что граждане его всегда славились  бескорыстным
интересом к искусствам; не только потому, что я еще  в  давние  времена  был
удостоен незаслуженной  чести  председательствовать  на  вечере  знаменитого
учебного заведения для рабочих (браво!); не только потому,  что  этот  город
стал для меня родным с того памятного дня, когда его крыши и шпили канули  в
Мерсей за кормой парохода, в первый раз увозившего меня к моим  великодушным
друзьям по ту сторону Атлантического океана (крики "браво", аплодисменты)...
двадцать семь лет тому назад. Нет, не по этим соображениям, но  потому,  что
мне довелось подвергнуть публичному испытанию дух его жителей.  Я  взывал  к
Ливерпулю за поддержкой для Ли Ханта и Шеридана  Ноулза  *.  (Аплодисменты.)
Еще раз я обратился к нему во  имя  братства  литературы  и  родственных  ей
искусств.  И  каждый  раз  я   находил   здесь   непревзойденно   сердечный,
великодушный и щедрый отклик *. (Крики "браво".)
     Господин мэр, леди  и  джентльмены,  да  позволено  мне  будет  описать
нынешнее мое положение с  помощью  небольшого  сравнения  из  области  моего
собственного ремесла. Когда автор пишет роман от первого лица, это  вызывает
известные  возражения:  ведь  какие  бы  опасности  ни  подстерегали  героя,
читателю заранее ясно, что он  не  погибнет  (смех),  иначе  он  не  мог  бы
рассказать свою историю. (Смех, аплодисменты.) Так вот, а когда дело доходит
до речей, да еще связанных с такими почестями, какими вы меня осыпали, тогда
человека,  желающего  выразите  свою  благодарность,  подстерегает   сходное
затруднение: какие бы ораторские невзгоды ни задержали его в пути,  в  конце
концов он неизбежно должен возвратиться к самому себе. (Смех.) Поэтому  я  с
вашего разрешения изберу  более  простой  и  короткий  курс  -  поделю  свое
внимание поровну между собою и вами. (Аплодисменты.) Позвольте мне  заверить
вас, что  все  написанное  или  произнесенное  мною,  что  было  вами  столь
благосклонно  принято,  вы  намного  улучшили   своим   приемом.   (Возгласы
одобрения.) Говорят, что золото, семь раз пройдя через  горнило,  становится
вдвое, втрое чище; так же можно сказать, что вымысел все более  очищается  с
каждым  разом,  что  он  проходит  через   человеческое   сердце.   (Громкие
аплодисменты.) Вы и сами понимаете, что в  свое  отношение  ко  мне  вложили
собственные свои качества, без которых вся моя работа была бы лишена смысла.
Ваша горячность подстегивала мою, ваш смех  заставлял  меня  смеяться,  ваши
слезы туманили мои глаза. (Громкие аплодисменты.) В  тесном  сотрудничестве,
связывающем нас, лишь одно  я  приписываю  только  самому  себе:  неизменную
приверженность к упорному труду. Мои собратья по перу, многих из  которых  я
счастлив видеть в этой зале (аплодисменты),  хорошо  знают,  что  во  всяком
искусстве то, что кажется самым легким, достигается  ценою  самого  большого
труда, что малая истина порою требует для ее выражения  огромных  усилий,  -
вот так же на днях в Манчестере мне пришло в голову, что  наконец-то  создан
чудесный, редкостной чувствительности, измерительный прибор мистера Уитворта
*, а ведь одному богу,  Манчестеру  да  еще  автору  этого  прибора  ведомо,
сколько напряженной  предварительной  работы  предшествовало  его  созданию.
(Крики "браво".) И мои товарищи по оружию хорошо знают  то,  что,  по-моему,
надлежит знать и публике: не в блестках таланта, небрежно разбросанных там и
тут, а в неустанном труде и усилиях, в постоянном стремлении к  совершенству
состоит наш высший долг по отношению к нашему призванию,  друг  к  другу,  к
самим себе и к вам. (Аплодисменты.)
     Леди и джентльмены, прежде чем сесть на место, я должен отвести от себя
два очень неожиданных и  странных  обвинения.  (Вот  как?)  Первое  из  них,
выдвинутое против меня моим старым другом лордом Хоутоном, сводится к  тому,
что я будто бы не отдаю должного заслугам  палаты  лордов.  (Смех.)  Леди  и
джентльмены! Поскольку среди членов этой палаты у меня было  и  есть  немало
личных друзей, людей достаточно известных; поскольку я  был  знаком  и  даже
общался с некиим пэром, еще недавно известным Англии под именем лорда Бруэма
* (смех); поскольку я не без некоторой  симпатии  и  восхищения  отношусь  к
другому пэру, совершенно неизвестному в  литературных  кругах  и  именуемому
лордом Литтоном (смех); поскольку я уже не первый год плачу  некоторую  дань
восхищения необычайным юридическим способностям и поразительно  острому  уму
некоего  лорда  -  верховного  судьи,  которого  принято   величать   лордом
Кокберном; и поскольку во всей Англии нет человека, которого я больше чту за
его общественные заслуги,  больше  люблю  за  его  человеческие  качества  и
который лучше сумел бы доказать мне свою любовь и уважение к литературе, чем
еще один безвестный дворянин по имени лорд Рассел (смех, аплодисменты), - по
всем этим причинам должен сказать, что обвинение  моего  благородного  друга
меня, мягко выражаясь, удивило. Когда после его речи я у него спросил, какой
бес попутал его наговорить на меня таких небылиц, он отвечал, что  не  может
позабыть времена лорда Верисофта *. (Смех.) И тогда, леди и  джентльмены,  я
все понял: дело, оказывается, в том, что когда был выдуман сей ничтожный и в
высшей степени неправдоподобный персонаж, в палате лордов, как  ни  странно,
не было никакого лорда Хоутона (Громкий  смех,  аплодисменты),  а  в  палате
общин заседал мало заметный депутат Ричард Монктон Миле. (Смех.)
     Леди и джентльмены,  я  кончаю  (крики  "Нет!",  "Продолжайте!")...  на
первый раз кончаю (смех); я  только  коснусь  еще  того  второго  обвинения,
которое выдвинул против меня мой благородный друг, и тут я  выскажусь  более
серьезно,  хоть  и  в  немногих  простых  словах.  Когда  я  посвятил   себя
литературной деятельности, я твердо решил в душе, что  независимо  от  того,
ждет ли меня успех или неудача, моей профессией будет  литература  и  только
литература. (Крики "браво", аплодисменты.) В то время мне  казалось,  что  в
Англии хуже, чем в других странах,  понимают,  что  литература  -  достойная
профессия (крики "браво"), в которой каждый может показать, способен  ли  он
постоять за себя. (Аплодисменты.) Я заключил сам с собой договор, что в моем
лице литература постоит за себя - сама, без посторонней поддержки  и  помощи
(крики "браво"), и никакие соображения в мире не заставят меня нарушить этот
договор. (Громкие аплодисменты.) Леди и джентльмены, в заключение  позвольте
мне поблагодарить вас за вашу доброту и за трогательное единодушие, с  каким
вы пили за мое здоровье. Я благодарил бы вас от всего сердца, если бы не  то
прискорбное обстоятельство, что по многим  вполне  уважительным  причинам  я
потерял свое сердце сегодня, между половиной седьмого и  половиной  восьмого
вечера *. (Долго не смолкающие приветственные крики).


       ^TРЕЧЬ В БИРМИНГЕМЕ^U

                           27 сентября 1869 года

     Леди и  джентльмены,  поскольку  весьма  вероятно,  что  я  буду  иметь
удовольствие (аплодисменты) снова  встретиться  с  вами  не  позже,  чем  на
святках, с тем чтобы увидеть лица и пожать руки тех, кто займет первые места
в ваших списках (громкие аплодисменты), я не хочу омрачать предвкушение этой
нашей будущей  встречи  чувством  ужаса,  какое  неизменно  внушает  оратор,
произносящий вторую речь за один вечер. Я искренне вам благодарен  и  говорю
от всего сердца: спокойной ночи и храни вас бог! А в  связи  с  тем,  о  чем
здесь так к месту и так убедительно говорил сегодня мистер Диксон, я сейчас,
чтобы отвести душу, оглашу свое политическое  кредо.  Оно  состоит  из  двух
статей и не относится ни к каким отдельным лицам или  партиям.  Моя  вера  в
людей, которые правят, в общем, ничтожна; моя вера в народ, которым  правят,
в общем, беспредельна. (Громкие аплодисменты.)

     [Это - второе выступление Диккенса 27 сентября 1869 года в  Бирмингеме,
на ежегодном собрании Института Бирмингема и Средних графств.
     Диксон, на которого ссылается Диккенс,  -  предприниматель,  деятель  в
области реформы просвещения, мэр  Бирмингема  в  1866  году,  либерал,  член
парламента (1866-1876 и 1895-1898). Один из  основателей  Национальной  лиги
просвещения.
     В своей речи он напомнил, что в 1853  году  Диккенс  устроил  публичное
чтение в пользу Института, и добавил, что хотя круг друзей Института  теперь
значительно  расширился,  правительство  по-прежнему  не  оказывает  им   ни
малейшей помощи. "Невежественным и бедным людям, которые  жаждут  учиться  и
стучатся в  двери  этого  учреждения,  приходится  отказывать...  Видя,  что
доброхотных пожертвований недостаточно, а государство не спешит  на  помощь,
невольно  приходишь  к  выводу,  что  правительство  Англии  еще  не  поняло
первейших  своих  обязанностей,  и  долг  народа  -   научить   даже   самых
высокопоставленных и важных членов правительства не только просвещать  детей
бедняков, но и просветиться самим..."
     Председатель выразил надежду, что в январе Диккенс сможет участвовать в
раздаче наград питомцам Института.
     6 января, в своей речи по случаю раздачи  наград,  Диккенс  вернулся  к
своему  "политическому  кредо"  и  подтвердил  его,  приведя,  под   громкие
аплодисменты, цитату из "Истории цивилизации в Англии" Бокля: "Пусть говорят
что угодно о реформах, введенных  правительством,  и  об  улучшениях,  каких
можно ждать от законодательства. Но всякий осведомленный  человек,  взглянув
на дело более широко, вскоре убедится, что такие  надежды  -  не  более  как
химеры. Он убедится, что почти всегда законодатели не помогают  обществу,  а
задерживают его прогресс, и что в тех исключительно редких случаях, когда их
меры приводят к добру, это объясняется тем обстоятельством, что они,  против
обыкновения, прислушались к духу времени  и  оказались  всего  лишь  слугами
народа, каковыми им надлежало бы быть всегда, ибо их долг - только оказывать
общественную поддержку желаниям народа и облекать их в форму законов".}


       ^TДИККЕНС ПУБЛИЦИСТ^U

     В данном томе впервые на русском языке публикуются избранные  статьи  и
речи Диккенса.
     Сам  писатель  не   озаботился   о   собрании   и   переиздании   своих
публицистических  выступлений.  Это  было  сделано  уже  после  его   смерти
почитателями дарования великого романиста.
     Один из  основоположников  научного  изучения  творчества  Диккенса  Ф.
Киттон опубликовал сборник "Для чтения в сумерках и другие рассказы,  очерки
и статьи Чарльза Диккенса" (Charles Dickens, To be read at Dusk;  and  other
stories, sketches and essays, ed. by  Frederic  G.  Kitton,  London,  1898).
Десять лет спустя издательство "Чепмен и Холл", всегда печатавшее  сочинения
Диккенса, выпуская так называемое "Национальное издание" сочинений писателя,
включило в него том его публицистических произведений. Они были перепечатаны
также в наиболее авторитетном из новейших изданий Диккенса "Нонсач  Диккенс"
(The Nonesuch Dickens, Collected Papers, vol. 1-2, 1937).
     Речи писателя были собраны Р. Шепердом и изданы сразу же  после  смерти
Диккенса - Charles Dickens, Speeches, ed. by R.H.  Shepherd,  London,  1870.
Они вошли также в названное издание "Нонсач Диккенс". Новейшее издание речей
- The Speeches of Charles Dickens, ed. by K. L. Fielding,  Oxford,  Claredon
Press, 1960.
     Публицистическая деятельность отнюдь не была  эпизодом  в  писательской
биографии.  Полное  собрание  речей  и  статей  Диккенса,  составляющих  два
солидных тома,  свидетельствуют  о  том,  что  писатель  часто  выступал  по
общественным вопросам. Это органически сочеталось с литературным творчеством
Диккенса, которое от начала и до конца было проникнуто пафосом борьбы против
различных форм социальной несправедливости. Как  известно,  публицистические
мотивы  весьма  значительны  в  романах   Диккенса.   Поэтому   нет   ничего
удивительного в  том,  что  он  нередко  откладывал  перо  романиста,  чтобы
написать статью или выступить с  речью.  Гражданское  чувство,  общественный
темперамент  были  органически  присущи  Диккенсу.  Вся   его   публицистика
проникнута живейшим интересом к тому,  что  составляло  предмет  наибольшего
значения для современного общества.
     С самого начала литературной деятельности  Диккенс  провозгласил  своей
задачей служение интересам  общества,  в  первую  очередь  простого  народа.
Выступая на банкете 25 июня  1841  г.,  Диккенс  рассказал  о  побудительных
мотивах, двигавших его творчеством:  "Мною  владело  серьезное  и  смиренное
желание - и оно не покинет меня никогда - сделать так, чтобы  в  мире  стало
больше безобидного веселья и бодрости. Я  чувствовал,  что  мир  достоин  не
только презрения; что в нем стоит жить, и по многим  причинам.  Я  стремился
найти, как выразился профессор, зерно добра, которое Творец заронил  даже  в
самые злые души. Стремился показать, что добродетель можно найти и  в  самых
глухих закоулках - что неверно, будто она несовместима с бедностью,  даже  с
лохмотьями..."
     Эта  человеколюбивая  настроенность  свойственна  как  романам,  так  и
публицистике Диккенса. И романы и публицистика  Диккенса  преследовали  одну
цель: возбуждать ненависть ко всем проявлениям общественной несправедливости
и учить людей добру.
     Диккенс  сознавал,  что  столь  большие  нравственно-воспитательные   и
просветительные задачи не по плечу одному человеку.  Поэтому  на  протяжении
почти всех лет литературной  работы  он  собирал  вокруг  себя  литераторов,
способных поддержать его стремление создать  литературу,  воздействующую  на
сознание народа.  Отсюда  же  постоянное  стремление  Диккенса  иметь  орган
печати, который обращался бы к широчайшим слоям общества.
     Сначала Диккенс сотрудничал в еженедельнике "Экзэминер" (The Examiner).
Это был один из наиболее  прогрессивных  органов  английской  печати  первой
половины XIX в. Основателями его  были  братья  Джон  и  Ли  Хант.  Ли  Хант
возглавлял борьбу радикалов против политической реакции в период "священного
союза". В 1821 г. редактором журнала стал  Олбани  Фонбланк,  а  затем  Джон
Форстер, друг всей жизни Диккенса  и  впоследствии  его  п