,
паче чаяния, Вы заинтересуетесь им, то я без труда смогу внести  необходимые
изменения, касающиеся места и времени действия.
     Поверьте, Ваша просьба написать  для  Вас  фарс  была  для  меня  столь
лестной и так меня обрадовала, что, будь у меня столько же времени,  сколько
желания, я бы писал, и писал, и писал без конца, фарс за фарсом, комедию  за
комедией, до тех пор, пока не вышло бы  что-нибудь  стоящее.  Вы  совершенно
правы, когда говорите, что верите в мои добрые намерения. Но  Вы  не  можете
себе представить, а я не в силах выразить, какой горячий интерес  и  участие
вызывает у меня Ваше дело.
     Примите, мой дорогой Макриди, уверения в моей вечной преданности.

     P. S. Ради бога, не вообразите, что я нахожу в моем  "Чудаке"  какие-то
достоинства или хоть сколько-нибудь им заинтересован.


                                   44

     ФРЕДЕРИКУ ЙЕТСУ *

                                                              Ноябрь 1838 г.

     В случае если  предварительные  переговоры  будут  закончены  к  нашему
обоюдному согласию, я предполагаю подготовить "Оливера Твиста" для сцены  ко
дню открытия следующего сезона.
     Если мне не изменяет память, миссис Онор я никогда  не  видел,  но  уже
одно то обстоятельство, что она "миссис", сразу наводит на  мысль,  что  для
Оливера Твиста она окажется слишком громоздкой.
     Если его должна играть особа женского  пола,  пусть  это  будет  бойкая
девочка лет тринадцати - четырнадцати, не больше, иначе это будет  выглядеть
нелепо. Не думаю, что до Вашей следующей премьеры какой-нибудь театр  сможет
перехватить нашу идею. Во всяком случае, спектакль этот  следует  ставить  в
весьма необычной манере, ибо, в отличие от "Пиквика", роман  характеризуется
запутанной и сложной интригой. Меня очень радует, что никто не слыхал, как я
намереваюсь поступить в конце книги с ее персонажами, потому что в настоящее
время я и сам еще толком не знаю, как мне с ними поступить. Я твердо уверен,
что, объединив свои силы (я в качестве автора, вы - в  качестве  исполнителя
роли еврея), мы нанесем неотразимый удар всем своим конкурентам.


                                   45

     МИССИС С. К. ХОЛЛ *

                                                               Даути-стрит,
                                                          29 декабря 1838 г.

     Моя дорогая миссис Холл,
     Я весьма благодарен Вам за  Ваше  милое  письмо  и  интересный  случай,
который Вы к тому же превосходно изложили. Я поместил его вместе с рукописью
первых глав "Никльби", и там и буду держать его как  свидетельство  верности
моей картинки.
     Поверьте,  что   гнусность   этих   йоркширских   учителей   невозможно
преувеличить  и  что  я  даже  немного  сгладил  страшную  действительность,
разбавив ее, насколько мог, юмором, чтобы не оттолкнуть читателя слишком  уж
мерзкой картиной. А негодяя, о котором говорите  Вы,  я,  представьте  себе,
видел! Фамилия его - Шоу, дело это слушалось, насколько я помню, лет  восемь
или десять назад, и,  если  я  не  ошибаюсь,  после  этого  было  еще  одно,
возбужденное родителями несчастного ребенка, которого  Шоу  ранил  в  голову
перочинным ножиком, испачканным  в  чернилах,  вследствие  чего  у  мальчика
сделалась опухоль и он умер. Когда я ездил в те края, кругом лежал  глубокий
снег. Подле школы стоит старая церковь, и в первой же могиле,  о  которую  я
споткнулся в тот унылый зимний вечер, покоится прах мальчика, прожившего  на
свете восемнадцать томительных лет  и  скончавшегося,  как  гласит  надпись,
"преждевременно" (я думаю, сердце  не  выдержало  -  так,  "преждевременно",
падает верблюд, когда на него навьючивают еще один, последний  тюк)  в  этом
проклятом месте. Мне кажется, что тень этого мальчика тут же и  навеяла  мне
образ Смайка.
     Я поехал под вымышленным именем, на всякий случай заручившись у  одного
столичного адвоката письмом к его коллеге, проживающему в Йоркшире; в письме
говорилось, что некая вдова, приятельница адвоката,  хочет  поместить  своих
мальчиков  в  йоркширскую  школу  в  надежде   таким   образом   разжалобить
жестокосердых родственников. Йоркширский стряпчий дал  мне  рекомендательные
письма в две-три школы, но в тот же вечер явился ко мне в гостиницу,  где  я
остановился, и, страшно конфузясь, с запинкой на  каждом  слове  -  это  был
большеголовый, плосконосый  малый  с  красной  физиономией  -  сообщил  мне,
проявив   при   этом   неожиданную   для   человека   с   такой   внешностью
чувствительность, что весь день его мучила совесть и  что  в  эти  печальные
места не следует отправлять сирот; затем, умоляя меня не  выдавать  его,  он
сказал, что лучше определить их куда угодно - в  конюхи,  на  побегушки  или
просто бросить на произвол судьбы, - лишь бы не  сюда!  И  это  -  стряпчий,
сытый, деловой человек, грубый йоркширец!
     Миссис Диккенс и я будем рады видеть Вашего друга, о котором Вы пишете,
- это мы вдвоем обращаемся к вам обоим; что касается меня, я рассчитываю  на
Вашу снисходительность и умоляю Вас простить мне эту длинную историю  -  ибо
Вы сами виноваты в том, что я принялся рассказывать ее Вам.

                                                              Преданный Вам.


                                   46

ДЖОНУ ФОРСТЕРУ

                                                           21 января 1839 г.

     ...Вы, вероятно, уже поняли из прежних моих  слов,  что  у  меня  зреет
подобное намерение. Я знаю, что  Вы  не  станете  меня  отговаривать.  Иного
выхода нет. Я ничуть не выдумываю, когда говорю, что  в  настоящее  время  я
просто не могу  писать  эту  повесть.  Огромная  прибыль,  которую  "Оливер"
доставил и продолжает доставлять издателям; жалкая, нищенская сумма, которую
я за него получил (меньше того, что  сплошь  да  рядом  выручают  сочинители
романов, у которых покупателей от силы полторы  тысячи);  мысль  об  этом  и
сознание, что мне предстоит такой же тяжелый рабский труд на тех же условиях
поденщика; сознание, что мои книги обогащают всех, кто с ними связан,  кроме
меня самого, и что в самом зените своей славы и в расцвете  сил  я  вынужден
барахтаться все в тех же цепях и тратить свою энергию понапрасну  для  того,
чтобы другие могли набить себе карманы, в то  время  как  своей  семье  я  с
трудом обеспечиваю образ жизни, мало-мальски приличествующий ее положению  в
обществе, - все это удручает меня и  лишает  бодрости;  зажатый  в  подобные
тиски, я не могу - не могу и не стану - начинать  новую  повесть;  я  должен
перевести дух; дождаться лета, провести какое-то время  на  свежем  воздухе,
без забот, и тогда, может быть, я  приду  в  более  спокойное  и  подходящее
состояние. Словом, "Барнеби Раджу" придется обождать с полгода. Если  бы  не
Вы, я и вовсе его бросил. Ибо я торжественно заверяю Вас,  что  считаю  себя
свободным - перед богом и людьми - от таких односторонних обязательств после
всего того, что я сделал для тех, кто связал меня ими.  Сеть,  которой  меня
оплели, так мешает мне, так мучает и так ожесточает меня,  что  я  только  и
думаю о том, как бы - любой ценой, мне уже безразлично, какой! - ее порвать.
Но я не поддаюсь этому желанию. Единственное, чего я требую, - это чтобы мне
дали отсрочку, столь обычную в литературных соглашениях; и  заявляю,  что  в
течение шести месяцев после окончания "Оливера" в "Альманахе" я  отказываюсь
от каких бы то ни было обязательств, связанных с новой работой, и обещаю как
можно энергичней разделаться со старой...


                                   47

     ЛЭМЕНУ БЛЭНЧАРДУ *

                                                            Даути-стрит, 48,                                           утро субботы 9 февраля .

     Дорогой Блэнчард!
     Позвольте от души поблагодарить Вас за Ваш интерес к  этому  фабричному
делу и за Ваши хлопоты, а также за присылку письма мистера Колберна  к  Вам,
которое я возвращаю.
     Этот господин совершенно прав, когда утверждает, что "Барнеби Радж"  не
имеет никакого отношения ни к фабрикам, ни к  неграм  -  будь  они  черными,
белыми или цветными. Это повесть о бунтах восьмидесятых годов прошлого века,
когда фабрик, столь пышно расцветших тридцать лет спустя, еще и в помине  не
было; и в ней нет, да и быть не может, никаких намеков на хлопковых  лордов,
хлопковых рабов или на что-либо еще, связанное с хлопком.
     Что касается объявления, то это вопрос вкуса. А так  как  тут  замешана
дама, то полагаю, вкус должен быть наипревосходнейшим. Но как бы то ни было,
меня это совершенно не трогает, и я, не вняв ни одному из сотен  настойчивых
советов и требований  написать  мистеру  Колберну,  предоставляю  ему  мирно
следовать избранным им путем. Если миссис Троллоп даже  и  заблагорассудится
считать имя Тиклас  Тиклби  более  звучным,  чем  Майкл  Армстронг,  это  не
наградит меня бессонницей и не испортит мне аппетита.
                                          Остаюсь, как всегда, искренне Ваш.


                                   48

МИССИС КАТБЕРТ

                                                   Лондон, Даути-стрит, 48,
                                                 пятница, 22 февраля 1839 г.

     Сударыня!
     В ответ на Ваше письмо от 15-го сего месяца прошу  позволения  сообщить
Вам, что, поскольку я ушел из альманаха Бентли и связан теперь лишь с  одним
периодическим изданием, для которого сам  и  пишу,  я  не  имею  возможности
выполнить Вашу просьбу и принять предлагаемые Вами статьи.
     Могу  также  добавить,  что  в  ежемесячные  журналы  посылают  большое
количество неподписанных оригинальных статей, и  если  какие-нибудь  из  них
отвечают вкусу издателя и целям его журнала, их нередко принимают. Я уверен,
что любой солидный литературный журнал заплатит за  статьи.  Тот  журнал,  в
котором я до недавнего времени выполнял обязанности  редактора,  всегда  так
делал.
                                                          Ваш покорный слуга.


                                   49

УИЛЬЯМУ МАКРИДИ

                                                               Даути-стрит,
                                                 воскресенье, апрель 1839 г.

     Мой дорогой Макриди,
     Я возьму, если угодно, три  дюжины  этого  замечательного  шампанского;
большое спасибо, что вспомнили обо мне.
     Я бы не должен сожалеть о Вашем уходе *,  и,  однако,  сожалею  о  нем,
искренне и от души, и за себя и за тысячи других, оставшихся без  театра,  -
во всяком случае, без Вашего театра. Я самым искренним образом убежден,  что
мы на долгие, томительные годы  лишились  этого  несравненного  наслаждения.
Если позволительно подшучивать над собственным горем, то я хотел бы привести
слова портсмутского критика труппы Краммеля,  который  сказал:  "Как  тонкое
воплощение поэтической грезы и реализация  человеческой  интеллектуальности,
озаряющая своим золотистым светом мгновения, когда мы погружаемся в мечту, и
открывающая перед нашим духовным взором новый, волшебный мир, драма  исчезла
с лица земли, исчезла бесследно". С тем странным,  безотчетным  чувством,  в
силу которого человек на похоронах  своего  лучшего  друга,  чью  смерть  он
искренне оплакивает, может находить что-то комичное  в  красноносом,  кривом
гробовщике, с каким-то  кладбищенским  остроумием  отзываюсь  и  я  на  Ваше
сообщение! Впрочем, поразмыслив, я нахожу некоторое утешение в надежде,  что
теперь,  когда  Вы  освободились  от  столь  тягостной  работы,  Вы   можете
возвратиться к занятиям, которые Вам  больше  по  душе,  а  свободное  время
проводить в веселом и непринужденном общении с друзьями.  В  длинном  списке
последних навряд ли найдется кто-либо, кто бы больше гордился этим званием и
испытывал бы большую  благодарность  за  тот  запас  чарующих  воспоминаний,
который Вы пополняли с его  мальчишеских  лет,  чем,  мой  дорогой  Макриди,
всегда преданный Вам.


                                   50

     ДЖОРДЖУ КЕТТБРМОЛУ *

                                                     Питершэм, Элм коттедж,
                                                        среда утром, 1839 г.

     Мой дорогой Кеттермол,
     Отчего "Певерил" * осужден валяться на пыльных полках в  городе,  в  то
время как моя прекрасная кузина,  а  Ваша  прекрасная  супруга  пребывает  в
блаженном неведении его достоинств? Увы, он там, но долго  так  продолжаться
не будет, ибо я собираюсь в субботу наведаться домой, откуда привезу  его  и
тотчас отправлю к Вам.
     Среди небольшого числа книг, которые я имею здесь, я думаю, что  больше
всего Вам подошли бы присланные  мне  в  саквояже:  итальянские  и  немецкие
романисты (удобные тем, что их можно в любую минуту раскрыть  и  в  любую  -
отложить; а мне сдается, что Вы не будете сидеть за  книгами  подолгу),  два
сборника Ли Ханта * (обладающие тем же  достоинством),  Гуд  *  (полностью),
"Легенда о Монтрозе" и "Кенилворт", которого я перечитал только  что  с  еще
большим удовольствием, чем прежде, и которого по этой причине полагаю  таким
же интересным для других. Гольдсмит, Свифт, Филдинг, Смоллетт  и  британские
эссеисты всегда у меня "под рукой", а следовательно, и у Вас.
     Вы знаете все, что  я  хотел  бы  сказать  Вам  в  связи  со  вчерашним
знаменательным событием; но Вы и представить себе не можете, что я хотел  бы
сказать по поводу того, как прелестно выглядела и держалась Ваша "хозяюшка",
о которой я тут вчера вечером  распространялся  пространно  и  красноречиво.
Впрочем, я чувствую себя связанным в этом отношении, ибо сильно  подозреваю,
что она читает это письмо, заглядывая через Ваше плечо  (готов  побиться  об
заклад, что Вы уже раза три оборачивались, пока читали!),  и  поэтому  скажу
только то, что я всегда от души, мой дорогой Кеттермол, предан вам обоим.
     Мой слуга (а он и Ваш слуга, на все время, что Вы  здесь)  ожидает,  не
будет ли от Вас каких-нибудь приказаний.


                                   51
     ФОРСТЕРУ

                                                                  Питершэм,
                                                                июль 1830 г.

     ...Я бы не прочь начать  с  тридцать  первого  марта  1840  года  новое
повременное издание, в котором весь материал печатался бы впервые и  которое
бы выходило раз в неделю, причем  цена  за  выпуск  была  бы  три  пенса,  а
известное количество выпусков, собранное в книжку, продавалось бы отдельно в
регулярные промежутки времени. Чтобы  дать  Вам  представление  о  характере
Задуманного мной издания, может быть, лучше всего просто назвать  "Болтуна",
"Спектейтора" * и гольдсмитову "Пчелу" *; с той только  разницей,  что  наше
издание должно быть общедоступней и в выборе тем, и в манере изложения.
     Я думаю, что начать нужно, по  примеру  "Спектейтора",  с  какой-нибудь
шутливой истории, которая объяснила бы, каким образом возникло наше издание;
ввести читателя в небольшой клуб или просто представить горсточку персонажей
и затем развивать историю их жизни из  выпуска  в  выпуск,  постоянно  вводя
новые персонажи; воскресить мистера Пиквика и Сэма Уэллера, причем последний
может с успехом время от  времени  делать  какие-либо  сообщения  от  своего
имени; помещать забавные очерки на злобу дня,  высмеивающие  все,  достойное
осмеяния;  откликаться  на  текущие  события  и  внести  как  можно  большее
разнообразие жанров - статьи, очерки,  приключения,  письма  от  вымышленных
корреспондентов и так далее.
     В довершение к этому общему плану могу прибавить, что я  постарался  бы
открыть в журнале различные отделы, чтобы определенные темы, как прожилки  в
мраморе, пронизывали его. Так, сюда можно было бы с успехом втиснуть очерки,
посвященные меблированным комнатам,  о  которых  я  уже  давно  подумываю  и
поговариваю; мне также пришло в голову дать серию рассказов о  Лондоне,  где
бы встречались описания города, - таким, каким он был много лет назад, каков
сейчас и каким станет в далеком будущем; я  бы  назвал  эту  серию,  скажем,
"Досуги Гога и Магога", построил бы ее  наподобие  "Тысячи  и  одной  ночи",
заставив Гога и Магога в Гильдхолле рассказывать друг другу свои истории  по
ночам и обрывать их на рассвете. В этой мысли, если ее развить как  следует,
таятся почти неисчерпаемые возможности для шуток,  веселья  и  занимательных
рассказов.
     Еще я бы предложил начать, - с тем чтобы время  от  времени  продолжать
ее,  -  сатирическую  серию  под  видом  перевода   летописи   какого-нибудь
варварского государства, с описанием  судопроизводства  в  этой  вымышленной
стране и отчетом о деяниях ее мудрецов. Назначение  этой  серии  (которую  я
представляю себе,  как  нечто  среднее  между  "Путешествиями  Гулливера"  и
"Гражданином мира") *  -  взять  под  обстрел  наших  судей,  деревенских  и
городских, и не давать сим достойным мужам ни отдыха, ни сроку.
     О количестве материала, который бы я писал сам в каждом выпуске,  можно
будет договориться. Разумеется, я взял бы на себя  известные  обязательства.
Никто, кроме меня, не может развить именно эти идеи, но, конечно, мне  нужна
будет помощь и понадобится еще материал и другого рода.  Можно  договориться
заранее о характере этого материала, но я оставляю за  собой  исключительное
право  выбрать  себе  помощников  и   контролировать   каждый   выпуск   без
постороннего вмешательства,  -  все  равно  как  если  б  это  были  выпуски
"Пиквика" или "Никльби".
     Чтобы придать новизну и занимательность этому предприятию,  я  согласен
был бы отправиться в любое, заранее определенное время (летом, например, или
осенью, когда уже накопится достаточно материала для последующих номеров,  а
если нужно, то и раньше), либо в Ирландию, либо в Америку,  и  там  написать
серию очерков о местах и людях,  которые  увижу,  со  всевозможными  мифами,
легендами и преданиями края, в духе "Альгамбры" Вашингтона Ирвинга *.  Я  бы
хотел, чтобы одним из условий  этой  работы  было  появление  этой  серии  в
будущем отдельной книгой, вместе с другими, дополняющими ее (если это  будет
признано целесообразным); ту же оговорку я  хотел  бы  сделать  в  отношении
серии Гога  и  Магога,  как,  впрочем,  относительно  всякой  другой  серии,
осуществленной мной.
     Вот примерный набросок проекта, который я задумал. Я готов хоть  сейчас
приступить  к  переговорам,  разъяснить  свою  мысль,   обдумать   возможные
предложения и начать разрабатывать детали. Я ничего не говорю ни  о  новизне
подобной мысли в наше время, ни о ее шансах на успех. Конечно, я считаю, что
они велики, очень велики; на мой взгляд, эта идея таит в себе  неисчерпаемые
возможности,  иначе  я  не  стремился  бы  связать  себя  такими   обширными
обязательствами.
     Я взялся бы за это предприятие на следующих условиях: я буду  издателем
этого труда и буду получать долю прибыли. Сверх этого, за ту  часть  каждого
выпуска,  которую  я   напишу   сам,   я   буду   получать   соответствующее
вознаграждение.  Немедленно  по  выходе  номера  в  свет   мои   сотрудники,
участвующие в нем, получают по моей записке вознаграждение, размер  которого
должен быть  оговорен  заранее.  Или,  если  издателям  угодно,  я  согласен
получать от них определенную сумму за весь выпуск целиком, с  тем  чтобы  по
собственному усмотрению оплачивать работу моих  сотрудников.  Разумеется,  я
потребовал бы, чтобы,  как  в  этих  платежах,  так  и  вообще  в  расходах,
связанных со всем изданием, мне ни перед кем не приходилось бы  отчитываться
и чтобы деньги, выплаченные мне таким образом, не принимались в  расчет  при
определении моей доли прибыли. Само собой разумеется, что  путевые  расходы,
если мне придется путешествовать, должны будут составлять особую статью.
     Я хотел бы, чтобы наши друзья издатели хорошенько поразмыслили над всем
вышеизложенным и затем сообщили бы мне свои соображения...