Предвидя, что наиболее важные факты, связанные  с  историей  "Школ  для
нищих", станут  известны  читателям  "Дейли  Ньюс"  из  вашего  сообщения  о
вышеупомянутой лекции, я, хотя и  располагаю  немалыми  сведениями  об  этих
школах, сейчас более на эту тему писать  не  буду.  Однако  я  позволю  себе
вернуться к ней в дальнейшем при удобном случае.

                                                              Чарльз Диккенс

                                              Среда, утро 4 февраля 1846 г.


       ^TНЕВЕЖЕСТВО И ПРЕСТУПНОСТЬ^U

     Перевод И. Гуровой

     Правительство  недавно  опубликовало  весьма  замечательный   документ,
наводящий на интересные размышления и содержащий много важных  доказательств
тесной связи преступности с  невежеством.  Это  отчет  о  количестве  людей,
арестованных  лондонской  полицией,  судимых,  отпущенных   на   свободу   и
осужденных в 1847 году; кроме того, к нему приложены сравнительные данные  с
1831 по 1847 год включительно.
     В этом отчете приводятся подробные сведения о занятии или ремесле  лиц,
которые были арестованы в  течение  1847  года.  Хотя  эти  сведения  нельзя
назвать  исчерпывающими,  так  как  рядом  с  ними   не   приведены   точные
статистические  данные  об  общем  числе   лиц,   занимающихся   в   Лондоне
соответствующим ремеслом, они  все  же  очень  любопытны.  Из  общего  числа
преступников-мужчин - без малого сорока двух тысяч, - на которое  приходится
семьдесят девять  занятий  и  ремесел,  двенадцать  тысяч  четыреста  десять
человек - рабочие, и  одна  двенадцатая  часть  их  обвинялась  в  нарушении
законов о бродяжничестве. Вторая по  численности  группа  -  матросы:  свыше
тысячи восьмисот человек. За ними следуют плотники, уступая им лишь на сотню
человек.  Потом  -  сапожники,  которым  не  хватает  до  плотников  человек
шестьсот. Затем - портные, отстающие от сапожников на сто человек.  Затем  -
каменщики, которые в свою очередь уступают портным на сто человек. М в конце
концов мы доходим до четырех помощников шерифа, трех  священников  и  одного
зонтичного мастера. Не менее примечательны также  преступления,  характерные
для каждой группы. Так, из трех священников одни был пьян, другой  вел  себя
буйно, а третий дрался на кулаках; точно то же инкриминировалось  и  четырем
помощникам шерифа. Зонтичный мастер совершил убийство.  Из  пяти  приходских
старост один подозревался в растрате, другой был конокрадом, а трое  нанесли
оскорбление действием. Из шестнадцати почтальонов  семеро  крали  деньги  из
писем,  а  шесть  мертвецки  напились.  Мясники  всем  прочим  преступлениям
предпочитают простое рукоприкладство. Главная слабость плотников - пьянство,
на втором месте - стремление наносить  оскорбление  действием  подданным  ее
величества, а на третьем - склонность к мелким кражам. Портные, как всем нам
хорошо известно, буйны и неустрашимы  во  хмелю.  Служаки  не  всегда  могут
устоять перед искушением украсть. Плохо  оплачиваемые  модистки  и  портнихи
чаще всего совершают проступки, либо связанные с проституцией, либо  ведущие
к ней.
     Особенно примечательно в этих  таблицах  огромное  число  тех,  кто  не
занимается никаким ремеслом и не имеет никакой профессии, - оно достигает  в
круглых цифрах одиннадцати  тысяч  ста  из  сорока  одной  тысячи  мужчин  и
семнадцати тысяч ста из двадцати тысяч пятисот  женщин.  Из  этих  последних
девять тысяч не умеет ни читать, ни писать, одиннадцать тысяч только  читают
или с грехом пополам и читают и пишут, и всего  лишь  четырнадцать  умеют  и
читать и писать хорошо!  Общее  число  неграмотных  среди  мужчин  достигает
тринадцати тысяч  из  сорока  одной,  и  только  сто  пятьдесят  человек  из
остальных двадцати восьми тысяч читают  и  пишут  хорошо;  прочие  же  умеют
только читать  по  складам,  как  маленькие  дети,  или  читают  и  пишут  с
грубейшими  ошибками.  И  вот  это-то  уже  много  лет  зовется   в   Англии
"образованием"!  С  тем  же  успехом  этим  избитым  словом  можно  было  бы
обозначить хотя бы чайник.
     Следует помнить, что в рассматриваемых документах  всеобщее  невежество
преступников всячески умаляется и к познаниям  этих  несчастных  проявляется
большая  снисходительность.  Невежественный  человек   не   сознает   своего
невежества  -  это  общее  правило.  Нам  известно  множество   убедительных
примеров, когда преступники с полной искренностью заявляли, что умеют хорошо
читать и немного пишут, а на деле даже букварь оказывался им  не  по  силам.
Среди  упомянутого  огромного  числа  женщин,  не  имеющих  ни  ремесла,  ни
какого-либо занятия (семнадцать тысяч из двадцати), почти ни одну никогда не
обучали ведению хозяйства  или  простейшему  шитью.  Ежедневный  опыт  наших
крупнейших тюрем показывает, что в этом отношении женщины, постоянно  в  них
попадающие и вновь возвращающиеся, столь же несведущи,  как  и  в  искусстве
чтения и письма  или  в  вопросах  нравственности,  которую  несет  с  собой
грамотность. И перед лицом подобных ужасных фактов всевозможные христианские
секты и вероисповедания продолжают свои  распри,  предоставляя  и  без  того
полным тюрьмам снова и снова наполняться  людьми,  которые  впервые  познают
блага образования в этих мрачных стенах!
     Несомненно, давным-давно устарело представление о том, что  образование
для народа исчерпывается уменьем спотыкаясь читать слова - букву за буквой и
слог за слогом, подобно дрессированной свинье, - или выводить кривые палочки
и крючочки с наклоном вправо. Давно  пора  с  корнем  вырвать  самодовольную
уверенность в том, что бессмысленная долбежка катехизиса и заповедей снабдит
бедных паломников достаточно прочными  подметками,  чтобы  миновать  Трясину
Уныния,  достаточно  крепким  панцирем,  чтобы  выдержать  натиск  Великанов
Срази-Добро и Отчаяние, и доставит их в подобии  парламентского  поезда  для
пассажиров третьего класса прямо к дивным Вратам Града. Если эту уверенность
не истребить, она повергнет всю страну во мрак. Бок о бок  с  Преступлением,
Болезнями и Нищетой по Англии бродит Невежество, оно всегда  рядом  с  ними.
Этот союз столь же обязателен, как союз Ночи и  Тьмы.  И  от  этой  позорной
опасности, которая грозит  нам  в  девятнадцатом  столетии  после  рождества
господня, спасти нас могут только ремесленные школы,  где  книги  давали  бы
полезные знания, подчеркнуто практические и легко применимые к  повседневным
занятиям и обязанностям и воспитывали бы уважение к порядку, чистоплотность,
аккуратность и бережливость; школы, где высокие уроки Нового завета были  бы
зданием,  возведенным  на  этом  прочном  фундаменте,  а  не   накромсанными
кусочками, неудобопонятными и вызывающими лишь скуку,  лень  и  раздражение,
ибо когда Евангелие превращается в истрепанный сборник пошлых прописей, хуже
этого трудно что-либо придумать. Да, спасти нас могут  только  такие  школы,
проникающие на самое дно общества, чтобы очистить  его.  Своим  девизом  они
могут сделать слова  Мора:  "Пусть  государство  предупреждает  злодеяния  и
уничтожает поводы к нарушению законов заботами о благе своих подданных, а не
смотрит равнодушно, как количество преступлений все возрастает, чтобы  затем
карать за них".
     Судя по этим отчетам, мудрые меры старого сэра Питера Лори  еще  не  до
конца вывели самоубийства. Число их остается неизменным, словно такая  особа
вовсе и не осчастливила мир своим  присутствием.  Четыре  года  назад  число
самоубийств за год достигало в Лондоне ста пятидесяти пяти; в  прошлом  году
их было сто  пятьдесят  два,  не  говоря  уж  о  двух  тысячах  человек,  об
исчезновении которых было сообщено полиции и  из  которых  разыскана  только
половина.

     22 апреля 1848 г.


       ^T"ДЕТИ ПЬЯНИЦЫ" КРУКШЕНКА *^U

     Перевод И. Гуровой

     "Продолжение "Бутыли" заслуживает, на  наш  взгляд,  нескольких  мягких
упреков. Трудно найти человека, который имел бы больше права поучать  народ,
чем мистер Джордж Крукшенк. Мало кто так изучил инея _вк больше права поучат
шцщ$, чем мистер Джордж Круншенк. Мало  кто  так  внимательно  изучил  жизнь
простых людей и знал бы их лучше, мало  кто  так  горячо  и  искренне  хочет
научить их добру, и наконец, и в Англии и за границей нет другого  художника
с таким своеобразным и замечательным талантом.
     Однако эти поучения должны быть скрупулезно беспристрастными, иначе  от
них не будет толку. Если мистер Крукшенк с такой силой и яркостью показывает
нам ту сторону медали,  на  которой  вычеканены  преступления  и  недостатки
простых людей, ему следует показать нам и другую ее сторону,  где  столь  же
ясно можно было бы различить правительство,  воспитывающее  этих  людей,  со
всеми его недостатками и  пороками.  Пьянство,  как  национальное  бедствие,
является следствием многих причин. Гнусные жилища, душные  фабрики,  тяжелые
условия работы, недостаток  света,  воздуха  и  воды,  полная  невозможность
соблюдать  опрятность,  сохранить  здоровье  -  вот  самые  обыкновенные  из
будничных физических причин пьянства. Моральные же причины, вызывающие  его,
это умственное  истощение  и  его  следствие  -  душевная  лень,  отсутствие
здорового отдыха,  потребность  в  каком-нибудь  стимулирующем  средстве,  в
возбуждении, которое так же необходимо этим людям, как солнце;  и  последняя
причина, включающая  все  остальные,  -  глубокое  невежество  и  отсутствие
необходимого для  английского  народа  разумного,  готовящего  к  какой-либо
профессии образования, которое подменяется сейчас бессмысленной долбежкой, а
тои вовсе  ничем.  Мысль  выпустить  серию  гравюр  под  названием  "Бутылка
деленного средства или раствор поваренной соли" и, проследив  таким  образом
историю тифа, свалить все на кабак, была и столь же здравой, как  и  попытка
свалить на пресловутый кабак всю  вину  за  пьянство  и  ограничиться  этим.
Пьянство начинается не в кабаке. У него есть длинная и грустная предыстория,
и  обязанность  сатирика,  если  уж  он  решил  выступить  против  пьянства,
заключается в тога, чтобы  нанести  удар  по  еще  поправимому  злу  в  этой
предыстории - удар сильный и беспощадный.
     Мы излагаем, что Хогарт не создал "Карьеры пьяницы" именно потому,  что
причины пьянства среди бедняков так  многочисленны,  так  обыкновенны  и,  к
сожалению,  так  глубоко  коренятся  в  человеческом  горе,  одиночестве   и
отчаянии, что даже его карандаш не мог бы показать  их  во  всей  полноте  и
правдивости. К тому же он никогда не  начинал  прямо  со  следствия,  о  чем
свидетельствует смерть Скупца (на чьи башмаки поставлены новенькие  подметки
из переплета его Библии), с которой начинается карьера Молодого Мота;  отец,
заискивающий перед знатью, апатичная дочь, обнищавший  аристократ  и  хитрый
стряпчий  на  первой  гравюре  "Медного  брака";  отвратительные  забавы   в
"Ступенях жестокости" и история падения Ленивого Томаса. (Однако  он  отнюдь
не щадил пьянства более "респектабельного"  происхождения,  что  убедительно
доказывается  его  медной  "Полуночной  беседой"  и  гравюрами  "Выборы"   с
бесчисленной компанией глупых олдерменов и  других  любителей  горячительных
напитков. Но после одной  бессмертной  прогулки  по  Водочному  переулку  он
горестно удалился оттуда - быть может, надеясь на лучшее будущее  с  лучшими
законами, школами и приютами для бедняков, - и более  туда  не  возвращался.
Эта картина замечательна тем, что, показывая пьянство в самом отвратительном
его облике, она гораздо больше привлекает внимание зрителей к нищим трущобам
(тем  самым,  которые  были  снесены  только  на  днях,   когда   удлинялась
Оксфорд-стрит) и к невыразимо ужасным  условиям  жизни  их  обитателей:  эта
картина  вполне  могла  бы  занять  место  фронтисписа  в  последнем  отчете
санитарной инспекции, написанном  почти  сто  лет  спустя.  Мы  всегда  были
склонны думать, что эту картину никто по-настоящему не понимал - даже Чарльз
Лэм *. "Самые дома словно шатаются" - совершенно справедливо, но это  скорее
указывает  на  одну  из  главных  причин  пьянства   среди   оставляемых   в
пренебрежении сословий, нежели на какое-либо его следствие.
     Судя по всему, никто из действующих лиц этой тягостной сцены никогда не
видел лучших дней. Наиболее состоятельные из них  тащат  к  ростовщику  свой
рабочий инструмент и скудные пожитки, а самые бедные - бездомные  бродяги  -
несомненно, никогда не знали иной жизни. Все они живут и умирают  в  горе  и
нищете. Никто и не помышляет о том, чтобы помочь уходящему поколению,  никто
и не помышляет о том, чтобы спасти поколение,  только  вступающее  в  жизнь.
Церковный староста (единственный трезвый человек на картине, если не считать
ростовщика)  исполнен  величайшего  равнодушия   к   осиротевшему   ребенку,
рыдающему над родительским гробом. О приютских девочках так  заботятся,  так
учат их добру, что они уже начали попивать. Церковь очень  красива  и  сразу
бросается в глаза, но на то,  что  происходит  в  тени  ее  колокольни,  она
взирает с холодным безразличием и  остается  лишь  фоном  (только  в  тысяча
восемьсот сорок  восьмом  году  один  лондонский  епископ  впервые  усмотрел
некоторую несправедливость в социальном положении  бедняков).  Нам  кажется,
что все эти детали имеют свой смысл, который,  насколько  мы  можем  судить,
нисколько не устарел за протекшее столетие.
     Мистер  же  Крукшенк  ни  над  чем  подобным  не  задумывается.   Герой
"Бутылки", отец этих детей, жил в довольстве, окруженный всеобщим уважением,
до тех пор, пока  ему  не  исполнилось  лет  тридцать  пять,  когда  в  один
несчастный день на стол, за которым он обедал в кругу семьи, был подан гусь;
он больше в шутку послал за бутылкой джина и уговорил свою  жену  (до  этого
дня  образцовую  хозяйку)  выпить  капельку  под  начинку,  после  чего  все
семейство принялось без передышки пить джин и стремительно вступило на  путь
гибели.
     Питая глубочайшее уважение к замечательному таланту мистера Крукшенка и
не меньшее - к его добрым намерениям, мы считаем себя вправе  теперь,  когда
появилось продолжение "Бутылки", упрекнуть его  за  вышеупомянутую  историю.
Во-первых, потому,  что  она  компрометирует  очень  важную  и  злободневную
проблему, а во-вторых, потому, что она в конечном счете повредит тому  делу,
которому должны служить эти гравюры. Из всех классов общества быстрее  всего
заметит их  слабость  именно  тот  класс,  которому  они  в  первую  очередь
адресованы, так как ему все это хорошо известно по собственному опыту.
     В новой серии мы опять  встречаемся  с  братом  и  сестрой,  которых  в
последний раз видели в ужасной сцене безумия  их  отца,  заключавшей  первую
серию,  и  наблюдаем,  как  они  все  ниже  спускаются  по  стезе  порока  и
преступления, открывшейся перед ними  тогда.  Они  становятся  завсегдатаями
трактиров, кабаков, притонов. Их судят  за  грабеж.  Юношу  приговаривают  к
каторге, девушку оправдывают. Он безвременно умирает в  плавучей  тюрьме,  а
его сестра, обезумев от отчаяния, бросается с Лондонского моста в  окутанные
ночным сумраком воды реки.
     Эта последняя сцена необыкновенно сильна. Она запечатлевается в памяти,
словно страшная реальность. В ней ощущается буря чувств и ужаса -  и  мы  не
сомневаемся, что никакой другой художник не смог бы  выполнить  ее  с  таким
совершенством. К тому  же,  хотя  она  превосходит  все  предыдущие,  как  и
надлежит подобной трагедии, в них многое столь  же  замечательно.  Например,
сцена смерти в тюрьме  -  каторжник,  закрывающий  глаза  покойнику,  и  его
товарищ, ставящий ширму в изголовье  кровати,  представляют  собой  шедевры,
достойные самого великого художника. Все дышит подлинностью, и точность даже
малейших деталей просто удивительна. Впрочем, этим отличается вся  серия.  В
сцене суда  в  Олд-Бейли  великолепно  воспроизведена  обстановка,  знакомая
каждому, кто там бывал. Освещение и даже  воздух  переданы  с  поразительной
достоверностью. То же можно сказать и о  кабаке  и  о  притоне  -  ни  одной
неотработанной  детали,  все  выписано  с  величайшей  скрупулезностью.  Как
странно,  закрывая  альбом,  вспоминать  все  эти  лица,  наделенные   такой
характерностью и неповторимым своеобразием, что они  запечатлелись  в  нашей
памяти, словно мы смотрели на людей из  плоти  и  крови.  Хозяин  кабака  за
стойкой, юристы в  суде  и  уже  упоминавшиеся  каторжники  останутся  живой
реальностью, точно фигуры на картинах, о которых испанский монах рассказывал
Уилки, в будут жить, когда тысячи ныне живущих теней исчезнут без следа.  Но
пусть мистер Крукшенк подольше остается здесь, чтобы подарить нам еще  много
таких произведений и чтобы с помощью подобных же простых  средств  создавать
то, чего не удастся создать, даже  располагая  всеми  средствами  искусства,
если только ты не наделен рукой мастера.
     "Продолжение "Бутылки" продается по той же цене, что  и  первая  серия.
Восемь больших гравюр можно купить всего за шиллинг!

     8 июля 1848 г.


       ^TПОЭЗИЯ НАУКИ^U

     Перевод И. Гуровой

     Судя по некоторым намекам, разбросанным кое-где на страницах этой книги
*, мы полагаем, что ее автору не польстит, если  мы  укажем,  насколько,  по
вашему мнению, мы обязаны появлением  такого  сочинения  творцу  "Заметок  о
естественной истории Вселенной." - ведь он, снискав популярность эnой теме и
пробудив любознательность людей, прежде равнодушных  к  подобным  предметам,
создал круг читателей - не ученых  и  не  философов,  -  которым  можно  без
опасения адресовать подобные труды. Мы твердо убеждены,  что  в  этом  также
заключается весьма важная заслуга создателя вышеупомянутой замечательной, но
еще не получившей должного признания книги перед его эпохой.
     Замысел мистера Р.  Ханта  оригинален  и  очень  хорош.  Показать,  что
научные факты не менее - если не более -  поэтичны,  чем  любой  поэтический
вымысел, порожденный ошибочными наблюдениями и неверным толкованием (как это
было, например, у древних греков), показать, что хотя  дриады  ныне  уже  не
обитают в рощах, все же в каждом лесу, в каждом дереве, в каждом листочке  и
в каждом кольце мощного ствола таится прекрасная и удивительная жизнь, вечно
меняющаяся, вечно длящаяся, вечно свидетельствующая о дивных деяниях  Высшей
Мудрости и ведущая  искателя  от  чуди  к  чуду,  пока  он  с  благоговейным
восторгом не постигает, как необъятен мир чудес, окружающий его  с  колыбели
до могилы, показать все это - задача поистине  достойная  того,  кто  избрал
своим занятием философию природы, и благодетельная для духа века.  Показать,
что  Наука,  проникающая  в  тайны  Природы,  может  подобно  самой  Природе
возродить  в  новой  форме  все  ею  разрушаемое;  что,  освобождая  нас  от
"безвредных  суеверий",  она  отнюдь  не  заковывает  нас,  как   утверждают
некоторые, в безжалостные цепи  утилитаризма,  а  наоборот,  предлагает  нам
взамен нечто лучшее, нечто более прекрасное и более  возвышающее  душу  тех,
кто умеет правильно смотреть на вещи, нечто более благородное и  животворное
для полета фантазии, - показать все это - значит осуществить мудрый,  нужный
и полезный замысел. Если бы ученые, писавшие о таких предметах, чаще ставили
перед собой подобную цель, они принесли бы  больше  добра  и  повели  бы  по
своему пути больше последователей, ныне  лишь  чуть-чуть  различающих  вдали
сияние науки.
     Наука спустилась в  рудники  и  угольные  шахты,  и  перед  безопасными
лампами без следа рассеялись гномы и духи этих обитателей мрака. Но зато  мы
узнали, как на протяжении неисчислимых столетий рождались металлы; мы узнали
о растениях, существующих глубоко под землей, где в непроницаемой  тьме  они
все же ощущают присутствие солнца  на  небе  и  получают  от  него  какую-то
тончайшую субстанцию, необходимую для их жизни; мы  узнали  историю  вековых
лесов и обширных земельных угодий, по сей день унос