о, ибо не обладает  ни  большим  запасом  книг,  ни  удобной  для  чтения
комнатой, ни склонностью к чтению, а главное,  -  не  обладает  способностью
живо представлять себе то, о чем он  читает.  Но  посадите  Джо  на  галерее
театра Виктории, покажите ему на сцене открывающиеся  окна  и  двери,  через
которые могут появляться  и  исчезать  люди,  расскажите  ему  что-нибудь  с
помощью живых нарядных мужчин и женщин, поверяющих ему свои  тайны  голосом,
слышным за полмили, и Джо превосходно разберется в самых сложных  перипетиях
сюжета и просидит там хоть всю ночь, лишь бы ему что-нибудь показывали.  Вот
почему  излюбленные  мистером  Уэлксом  театры  всегда  полны,  и  какие  бы
изменения не претерпевала драма в любом другом месте, в Ламбете она  никогда
не выходит из моды.
     По тут, пожалуй, может возникнуть естественный  вопрос,  становится  ли
мистер Уэлкс более образованным человеком  благодаря  своему  пристрастию  к
театру. Насколько образованнее стал он к настоящему времени,  наши  читатели
могут судить сами.
     Давая им к тому возможность, мы сперва хотели бы указать, что ни в  чем
не виним  тех,  кто  способствует  удовлетворению  любви  мистера  Уэлкса  к
драматическому искусству. Задавленный налогами, не получающий никакой помощи
от государства, покинутый благородной публикой,  не  признаваемый  средством
воспитания общественного вкуса, высокий английский театр  пришел  в  упадок.
Те, кто согласен жить для того, чтобы угождать вкусам мистера Уэлкса, должны
угождать вкусам мистера Уэлкса для того, чтобы жить. Директор такого  театра
держит  зеркало  не  перед  природой  *,  но  перед   мистером   Уэлксом   -
единственным, кто признает его театр. И если дарование актера, подобно рукам
красильщика, принимает цвет того, с чем он работает, актера вряд ли можно за
это осуждать. Он прилежно трудится на  ниве  своего  призвания,  знает  лишь
безысходную нужду, и даже если ему  повезет,  живет  лишь  в  мире  подобий,
которые часто кажутся злой насмешкой. Дарить богатое имение шесть вечеров  в
неделю и мечтать о шиллинге; пировать на  воображаемых  банкетах,  не  зная,
удастся ли утолить голод хотя бы бараньей котлетой; причмокивать губами  над
бокалом с подкрашенной водицей, снисходительно похваливая  живительные  дары
солнечных  виноградников  по  берегам   Рейна;   быть   блистательным   юным
любовником, когда дома лежат больные дети;  закрашивать  следы  горя  жженой
пробкой и румянами - все это само по  себе  достаточно  скверно,  и  незачем
требовать от него, чтобы  он  вдобавок  еще  презирал  свое  ремесло.  Если,
осужденный   произносить   нелепости,   он   способен   произносить   их   с
удовольствием, то, видят небеса, тем лучше для него, и да  воцарится  мир  в
душе его! Недели две назад мы отправились в один из любимых театров  мистера
Уэлкса поглядеть мелодраму, носящую соблазнительное название "Майская Зорька
или Тайна 1715 года и Убийство!" Нам думалось,  что  первая  часть  заглавия
указывает на месяц, в котором случилась тайна  или  произошло  убийство,  но
оказалось, что так зовут героиню, гордость  Кесуикской  долины,  "прозванную
Майской Зорькой" (как это в обычае у английских поселян) "за ясные глазки  и
веселый смех". Об этой юной девице в  белом  муслиновом  платье  с  голубыми
бантами на подхватах юбки скажем кстати, что  она  затем  перенесла  все  до
одного тягчайшие испытания, какие только могут выпасть на долю  человека,  и
проделывала с пистолетом все  возможные  и  невозможные  штуки,  допускаемые
огнестрельным оружием такого рода.
     Театр был переполнен. Места стоили: в ложах  -  шиллинг,  в  партере  -
шесть пенсов, на галерке - три пенса. Галерея была огромных размеров  (среди
зрителей первого ряда мы не преминули  заметить  мистера  Уэлкса)  и  набита
битком. Стоило лишь взглянуть на увлеченные лица,  громоздившиеся  друг  над
другом до самого потолка, на людей,  которые,  забыв  о  неудобствах,  жадно
теснились даже в дверях, и всякий посторонний наблюдатель тут же  понял  бы,
что нельзя упускать  ни  единой  возможности  хоть  как-то  просветить  этих
бесчисленных зрителей.
     Общество в партере не отличалось ни излишней чистотой,  ни  сладостными
ароматами,  но  там  можно   было   увидеть   немало   добродушных   молодых
ремесленников с супругами.  Последние  почти  все  держали  на  руках  своих
"младшеньких", и партер больше всего напоминал обширную  детскую.  Какие  бы
чудеса  ни  творились  на  сцене,  куда  любопытнее  было,  оторвавшись   от
созерцания моря вытянутых голов на галерее вверху,  поглядеть  на  спокойные
личики крепко спящих малышей внизу. Кроме того, партер благоухал  различными
сортами холодной жареной рыбы и содержал целую коллекцию карманных фляг.
     Публика в ложах мало  чем  отличалась  от  публики  в  партере  -  если
исключить младенцев и рыбу.  В  соседней  ложе  расположился  рядовой  пешей
гвардии, а рядом с ним сидел господин, застегивавший свой  сюртук  булавками
вместо пуговиц и покрывшийся плесенью от чересчур  сырого  образа  жизни.  В
разных углах зала мы заметили  нескольких  юных  карманников,  наших  добрых
знакомых, однако они, совершенно  очевидно,  находились  здесь  как  частные
лица, а не при исполнении служебных обязанностей, так что их присутствие нас
нисколько не смутило. Ибо мы полагаем, что безделье людей,  принадлежащих  к
подобному классу общества, служит на благо общества в целом, и не склонны  в
этом случае оплакивать нерадивость, за которую столь часто  упрекают  низшие
сословия.
     Тут занавес взвился, прервав наши наблюдения, и вскоре мы  ознакомились
со следующими обстоятельствами.
     Мы узнали, что сэр Джордж Элмор  -  меланхолический  баронет,  судя  по
всему страдающий тем острым несварением  желудка,  которое  обычно  поражает
пациентов мистера Моррисона, когда они с помощью мистера Моута знакомятся  с
удивительным действием его "растительных пилюль", - живет  в  очень  большом
замке, в обществе одного круглого столика, двух кресел и капитана -  Джорджа
Элмора, "его предполагаемого сына - Дитяти тайны и Злодея". Капитан,  помимо
непочтительной привычки грубо  перечить  отцу  при  каждом  удобном  случае,
исполнен всевозможных пороков, и главные из них  таковы:  он  подло  покинул
свою  супругу  "Эстеллу  де  Нева,  знатную  испанку",  и  вознамерился  без
малейшего на то права завладеть Майской Зорькой, хотя М. З. на  днях  должна
сочетаться браком с Уиллом Стэнмором, веселым моряком  на  весьма  нетвердых
ногах.
     Первое несомненное доказательство того, что капитан - не кто иной,  как
Дитя тайны и Злодей, можно было усмотреть в  его  сапогах,  весьма  высоких,
широких и сшитых, по-видимому, из пластыря, которые бросали  на  него  самую
черную театральную тень. И  действительно,  в  самом  ближайшем  времени  он
оказывается таким негодяем,  какого  только  можно  пожелать:  под  покровом
ночной темноты он забирается через окошко в скромный домик  Майской  Зорьки;
отказывается "высвободить" Майскую Зорьку, когда оная  девица  обращается  к
нему с этим требованием; нарушает сладкий сон  единственного  оставшегося  в
живых родителя Майской Зорьки - слепого старца с черной повязкой на  глазах,
которого мы впредь будем именовать "господином Троезвездиным", так  как  его
имя изображалось в афишке следующим образом: ***; и во что бы  то  ни  стало
желает похитить Майскую Зорьку силой оружия. Однако гнусности капитана  этим
не ограничиваются, ибо,  потерпев  временную  неудачу  в  своем  дьявольском
намерении, - сперва из-за ножей и пистолетов, которые, к счастью,  оказались
под рукой у Майской Зорьки и были приставлены к его  груди,  а  потом  из-за
появления Уилла Стэнмора, - он заставляет некоего Слинка, своего прихвостня,
донести, что Уилл Стэнмор - мятежник, после чего веселого моряка  хватают  и
уводят в тюрьму. В то время как Капитан совершает эти подвиги, в  замке  его
батюшки появляется смуглолицая дама по имени Мануэлла, "Цыганка с  Пиринеев,
Бездомная  Скиталица  и  Возвестительница  Пророчества",  которая   приводит
баронета,  его  предполагаемого  отца,  в  ужасное  замешательство,  сначала
осведомившись  у  него  о  том,  что  лежит  на   его   совести,   а   затем
продекламировав под негромкое жужжание скрипок таинственные стихи  о  Дитяти
тайны и Злодее. Так обстояли дела, когда театр задрожал от рукоплесканий,  а
мистер Уэлкс впал в неописуемый восторг, ибо на сцену вышел "Нищий Майкл".
     Мы было подумали, не объясняется ли сердечный прием,  оказанный  Нищему
Майклу, тем, что его  физиономия,  загримированная  "под  грязь",  пробудила
братские чувства в груди большинства зрителей. Однако вскоре выяснилось, что
в былые времена он был нанят сэром Джорджем Элмором убить его (сэра  Джорджа
Элмора) старшего брата - что и исполнил. Но, несмотря на это  дельце  чести,
Майкл в действительности на редкость  славный  малый  и  чрезвычайно  добрая
душа, - услышав о намерении Капитана  разделаться  с  Уиллом  Стэнмором,  он
восклицает: "Как! Снова кро-о-овь!" -  и  падает  навзничь,  оскорбленный  в
своих лучших чувствах. А описывая маленькую промашку, которую он допустил из
любви к деньгам, он замечает: "Нане-е-ес ему удар я в  заблужде-ении!"  -  а
затем с законной гордостью добавляет: "Я нищим жил,  бродягою  скитался,  но
преступле-е-нием рук с тех пор не запятнал!" Все эти  излияния  благородного
сердца встречались громом рукоплесканий, а когда, не совладав  с  волнением,
он после одного монолога "ушел со сцены", елозя на спине и брыкаясь, подобно
неустрашимым молодцам в тот черный час, когда  они  не  желают  следовать  в
полицейский участок, в зале разразилась настоящая буря.
     И посудите сами, как мало зла причинил он на самом деле!  Старший  брат
сэра Джорджа Элмора _не_ умер. Не на таковского  напали.  Получив  от  этого
чувствительнейшего создания  удар,  нанесенный  "в  заблужде-е-нии",  он  не
замедлил исцелиться  и,  желая  остаться  неузнанным,  закрыл  глаза  черной
повязкой, а затем поселился  в  скромном  уединении  со  своей  единственной
дочерью. Короче говоря, господин Троезвездин и был этим самым братом!  Когда
Уилл Стэнмор оказался сыном заблудшего сэра  Джорджа  Элмора  вместо  Дитяти
тайны и Злодея, который оказался сыном Майкла (подмен был совершен из  мести
дамой с  Пиринеев,  которая  стала  Бездомной  Скиталицей  из-за  того,  что
заблудший  сэр  Джордж  Элмор  коварно  ее  покинул),  господин  Троезвездин
отправился в замок потолковать со своим кровожадным  братом  обо  всех  этих
делах. Господин Троезвездин сказал,  что  огорчаться  не  надо,  что  он  не
сердится, что он жил в безвестности лишь для  того,  чтобы  его  кровожадный
брат (чьи многочисленные добродетели ему хорошо известны) мог  распоряжаться
родовым поместьем, а затем сказал, что хорошо бы им помириться  и  отобедать
всем  вместе.  Кровожадный  брат  немедленно  изъявил   согласие,   заключил
Бездомною Скиталицу в объятья и, надо полагать, обратился в  Доктор  Коммонс
за разрешением на брак с ней. И тут они стали  веселиться.  Ведь  в  попытке
убить родного брата, чтобы присвоить его имущество, нет ничего дурного, если
вы обратитесь за помощью к такому добродушному убийце, как Нищий Майкл.
     Все это пришлось не но вкусу Дитяте тайны и Злодею; последний  был  так
мало обрадован всеобщим счастьем, что  застрелил  Уилла  Стэнмора,  который,
благополучно выйдя из тюрьмы, должен был тут же жениться на Майской  Зорьке,
и унес его тело, а заодно и Майскую Зорьку в  уединенную  хижину.  Там  Уилл
Стэнмор, уложенный наповал в четверть первого  ночи,  восстал  в  семнадцать
минут первого свежее самой свежей розы и стал в  одиночку  драться  с  двумя
негодяями. Однако Бездомная Скиталица, явившаяся туда  с  отрядом  бездомных
скитальцев  мужского  пола,  которые  всегда  были  в  ее  распоряжении,   и
кровожадный брат, явившийся  туда  под  ручку  с  господином  Троезвездиным,
прекратили  схватку,  разделались  с  Дитятей  тайны  и  Злодеем,  а   затем
благословили  влюбленных.  Нравоучительный  вечер  завершился  приключениями
"Кровавого Ривена, Бандита".  Однако,  несколько  утомившись  и  заметив  по
выразительным чертам мистера Уэлкса, что он для одного раза  уже  достаточно
запутался  между  добром  и  злом,  мы  удалились,  питая  твердую   надежду
незамедлительно увидеться с ним в другом театре,  где  развлекается  простой
народ.

     30 марта 1850 г.

                                   II

     Поскольку мистер Уэлкс предпочитает развлекаться в  театрах,  именуемых
"Салунами", мы как-то в  понедельник  отправились  в  такое  заведение,  ибо
мистер Уэлкс и его друзья обычно веселятся по понедельникам.
     Салун, о котором пойдет речь, - самый большой в Лондоне ("Орел", что на
Сити-роуд, следует исключить из этого родового понятия, так как там вниманию
публики предлагаются представления иного сорта) и расположен  неподалеку  от
Шордичской церкви. У него есть и второе название -  "Народный  театр".  Цены
местам там такие: ложа - шиллинг, партер  -  шесть  пенсов,  ярус  -  четыре
пенса, галерея и задние ряды  -  три  пенса.  Половинные  цены  отсутствуют.
Первая пьеса на этот  раз  описывалась  в  афишках  как  "величайший  гвоздь
сезона, великолепная новая  исторически-фантастическая  драма,  объединяющая
сверхъестественные явления  с  подлинными  фактами  и  сводящая  необычайные
потусторонние причины воедино с  материальными,  ужасающими  и  потрясающими
следствиями". Никакие королевские кони и никакие королевские  солдаты  *  не
сумели  бы  увлечь  мистера  Уэлкса  в  вышеупомянутое  заведение  с   такой
неотразимой силой, как  это  описание.  Тем  более  что  оно  было  снабжено
литографическим изображением главных сверхъестественных причин, объединенных
с  наиболее  завлекательными  из  материальных,  ужасающих   и   потрясающих
следствий. Вот почему нам сперва не удалось найти самого крохотного местечка
в зале, где можно было хотя бы встать, а  на  этот  раз,  когда  мы  платили
наличными за маленькую ложу на сцене, величиной с душевую  будочку,  нас  со
всех сторон теснила толпа желающих приобрести билеты, хотя кассир утверждал,
что "в зале яблоку упасть негде".
     Подъезды   и   коридоры   Народного   театра   являли    многочисленные
свидетельства того, что его посещают чрезвычайно  грязные  театралы.  Воздух
внутри трудно было бы назвать благоуханным. И партер, и ложи, и галерея были
переполнены. Среди зрителей насчитывалось  немало  подростков  и  юношей,  а
также множество совсем молоденьких девушек, которые превратились в развязных
женщин, едва успев проститься с детством.  Эти  последние  составляли  самую
неприглядную часть зрителей и самую заметную -  разве  только  на  публичных
казнях занимают они в толпе еще более заметное  место.  Напитки  публике  не
предлагались,  если  не  считать  содержимого  портерного   жбана,   который
(пожалуй, только несколько меньших размеров) обычно  путешествует  по  рядам
галерки не только в маленьких, но и в  самых  больших  театрах,  и  собратья
которого виднелись тут повсюду. Огромные бутерброды с  ветчиной,  наваленные
на подносы словно чурки на дровяном складе, разносились по рядам для продажи
голодным, и нельзя было пожаловаться  на  отсутствие  апельсинов,  пирожков,
ликерной карамели и других  подобных  же  лакомств.  Театр  оказался  весьма
вместительным,  с  обширной  и  удобной  сценой;   он   хорошо   освещается,
располагает всеми необходимыми машинами,  и  дело  в  нем  ведется  во  всех
отношениях превосходно и упорядоченно.  Представление  началось  в  четверть
седьмого и длилось уже сорок пять минут.
     Одна из причин популярности этого театра, как и того, где  мы  побывали
ранее, несомненно, заключается в том, что он  предназначается  для  простого
народа, которому в нем все хорошо видно и слышно. Тут  зрителей  попроще  не
загоняют в темную дыру под потолком огромного здания,  как  это  делается  в
нашем некогда Национальном театре, тут они занимают самые  удобные  места  и
легко могут следить за  спектаклем.  Они  не  только  не  оказываются  менее
привилегированными по сравнению с остальной публикой,  они  и  являются  той
публикой, о чьих удобствах заботится здесь дирекция. Мы уверены,  что  успех
подобных заведений объясняется именно этим. Где бы ни обращались к  простому
народу - в церквах ли, в молельнях, в школах, лекционных залах или  театрах,
он услышит призыв лишь в том случае, если обращаются прямо к нему. Как бы ни
был роскошен пир, простые люди не пойдут на него, если их там  будут  только
терпеть. Если, оглядываясь вокруг, мы обнаружим, что им радушно предлагаются
только скверные или никуда не годные вещи, начиная от шарлатанских  снадобий
и кончая куда более важными предметами, то тем хуже для них и для всех  нас,
и тем более несправедливой  и  нелепой  показывает  себя  система,  надменно
пренебрегающая столь важным своим долгом.
     Добавим, что, по нашему глубокому убеждению, эти люди  имеют  право  на
развлечения.  Мы  считаем  безрассудными  устные  и  письменные   требования
запретить подобные зрелища. Мы уже указывали, что, на наш взгляд,  любовь  к
театральным представлениям неотъемлема  от  человеческой  натуры.  У  любого
известного нам народа, начиная от древних  греков  и  кончая  бушменами,  мы
обнаруживаем театральные представления в  той  или  иной  форме.  Мы  питаем
глубочайшее почтение к судьям графств и к лорду-камергеру,  но  относимся  с
несравненно большим уважением к столь всеобъемлющему и неизменному  свойству
человеческой души и  полагаем,  что  оно  переживет  многие  из  современных
институтов. Мы ни в коем случае не собираемся осуждать  такого  рода  театры
только потому, что вход туда стоит четыре пенса, а не  четыре  шиллинга  или
четыре гинеи, хотя и готовы самым решительным  образом  содействовать  тому,
чтобы они предлагали воображению своих зрителей более  здоровую  и  полезную
пищу, и были бы рады, если бы пост театрального  цензора,  который,  подобно
многим другим, стал простой придворной синекурой, превратился  бы  в  важную
должность, играющую существенную роль в деле народного просвещения. Было  бы
гораздо полезнее, если бы такая  цензура  осуществляла  здравый  надзор  над
низшей  разновидностью  драмы,  вместо  того   чтобы   запрещать   подлинные
произведения искусства, как это было проделано с пьесой мистера  Чорли  *  в
Сэррейском театре недели две-три назад - и всего  лишь  из-за  бессмысленной
формальной придирки.
     Вернемся, однако, к мистеру Уэлксу. Публика, имевшая полную возможность
и видеть  и  слышать,  была  само  внимание.  Из-за  тесноты  зрители  после
антрактов довольно долго усаживались на  свои  места,  но  в  остальном  они
старались не упустить ни словечка и  одергивали  (в  не  слишком  изысканных
выражениях) всякого нарушителя порядка.
     Когда мы вошли в зал, мистер Уэлкс уже давно проследовал вместе с  леди
Хэттон,  героиней  (в  которой  мы  с  трудом  узнали  изуродованное  детище
покойного Томаса Инголдсби *), в "угрюмый дол к древу самоубийц",  где  леди
X. встретила "видение рокового свершителя" и выслушала  "ужасную  повесть  о
самоубийстве". Кроме того, она "своею кровью скрепила договор", узрела,  как
"разверзлись гробницы", видела, как "мертвецы вставали из могил, визжа: моя,
навек моя!" - причем, все эти пустячки (каждому из  которых  была  посвящена
отдельная строка в афишке) заняли только одно действие. Впрочем, на этом оно
не кончилось, ибо мы еще успели увидеть, как некий древний английский монарх
по имени "Эннери" услаждался зрелищем танцев посреди сада,  но  тут  же  эти
развлечения были  прерваны  "жутким  явлением  Демона".  Эта  "потусторонняя
причина" (с  угольно-черными  скошенными  к  вискам  бровями  и  обклеенными
красной фольгой скулами) вызвала падение занавеса как раз в ту минуту, когда
мы наконец вступили во владение своей душевой будочкой.