канифас-блоков. И хотя суть этой части проекта сводилась к тому,  что,  пока
его не отменят, ни один корабль не получит упомянутых  снастей,  как  бы  ни
была   остра   в   них   нужда,   из-за   департаментской    волокиты    это
рационализаторское предложение оказалось столь выигрышным  козырем  в  руках
сэра Джаспера, что уже через каких-нибудь две недели после перехода власти к
оппозиции, он заявил о своем намерении сделать в парламенте запрос тому, кто
сменил его на видном посту главы нашего департамента: "А  что  правительство
ее величества предприняло для осуществления системы контроля над  поставками
фор-марса-реев  и   канифас-блоков   посредством   двойной   бухгалтерии   и
контрассигновок?" - и вызвал бурю аплодисментов.
     Следующим   выдающимся   преобразователем   нашего   департамента   был
достопочтенный мистер Гриттс, депутат от  Сордаста.  Мистер  Гриттс  внес  в
управление нашим департаментом свой  собственный  принцип,  и  этот  принцип
сводился к тому, что ни один человек, занимающий должность клерка, не должен
получать больше сотни фунтов в год. Мистер Гриттс считал, что более  высокий
оклад принес бы человеку один вред: что ему и не нужно  большего  жалованья;
ибо он не является производителем - потому что  он  ничего  не  добывает:  и
вместе с тем он и не фабрикант - потому что он  не  перерабатывает  никакого
сырья: а в экономике-де существует непреложный закон, не допускающий,  чтобы
заработок человека, который ничего не добывает и ничего  не  перерабатывает,
превышал сто фунтов в  год.  Мистер  Гриттс  завоевал  репутацию  необычайно
мудрого  деятеля  исключительно  благодаря  открытию  этого  принципа.   Мне
кажется, не  будет  преувеличением  сказать,  что  он  сжил  со  свету  двух
канцлеров Казначейства,  денно  и  нощно  донимая  их  своей  теорией.  Надо
признать, что за сорок лет службы я навидался  всяческого  шарлатанства,  но
такого второго шарлатана, как мистер  Гриттс,  я  в  нашем  департаменте  не
видывал. Он привел с собою  в  качестве  личного  секретаря  своего  бывшего
бухгалтера, и я совершенно убежден, что с самого же начала он  прикарманивал
себе половину  жалованья  этого  несчастного,  внушив  ему,  что  остающуюся
половину жалованья он должен рассматривать  как  личное  благодеяние  своего
патрона. Из всех людей, которых мистер Гриттс принимал на  службу,  из  всех
его многочисленных унылых и худосочных ставленников, я  думаю,  не  было  ни
одного, кто был бы принят не  из  корыстных  соображений.  У  нас  увольняли
клерков, чтобы освободить  местечко  для  его  зятя,  у  нас  осуществлялась
рационализация, чтобы очистить вакансию для его кузена,  у  нас  происходило
слияние ради увеличения его собственного оклада, у нас каждый день на алтарь
служения родине приносились в жертву клерки, но я ни разу не  слышал,  чтобы
благо родины потребовало бы принесения в жертву этакого Гриттса. Прибавьте к
этому, что характернейшей  чертой  деятельности  нашего  департамента  стала
полнейшая беспринципность; мы создавали  себе  врага  из  каждого  человека,
имевшего  с  нами  дело;  мы  затягивали  все   дела,   мы   торговались   и
изворачивались; мы прибеднялись, мы всех подозревали, на  всех  клеветали  и
шагу не делали без  соответствующей  мзды.  Таково  достоверное  изображение
деятельности Гриттса. Совершенно  естественно,  что  очень  скоро  мы  снова
перешли под начало лорда Стампингтона,  а  потом  нас  снова  возглавил  сэр
Джаспер: и так мы без конца проходили через  все  стадии  преобразовании  от
Стампингтона до Джаспера, и каждый из них заново переделывал  все  сделанное
предшественником.
     Я совершенно беспристрастен в своих показаниях, и моя единственная цель
- предостеречь публику. Нельзя ждать добра ни от каких  высокопринципиальных
преобразований,  вся  принципиальность  которых  обращена  лишь  на  младших
клерков. Такие преобразования порождены самым грошовым  и  самым  лицемерным
патриотизмом в мире. Наша государственная система поставлена  вверх  ногами,
корнями к небу. Начните с них, а тогда и мелкие  веточки  скоро  сами  собой
придут в порядок.

     9 июня 1955 года


       ^TБОЛЬШОЙ РЕБЕНОК^U

     Перевод Т. Литвиновой

     Не приходило ли кому-либо из  наших  читателей  в  голову,  что  нельзя
считать удовлетворительным такое состояние общества, при котором в году одна
тысяча восемьсот пятьдесят пятом возможна Комиссия народных  представителей,
публично и торжественно обсуждающая, следует ли предоставить народу право во
дни воскресного отдыха посещать свои скромные трактиры и чайные? Не  чудится
ли тем, к кому мы здесь обращаемся и кто даст себе труд поразмыслить  минуту
над поставленным  нами  вопросом,  не  чудится  ли  им  нечто  чудовищное  и
унизительное  в  самом   существовании   комиссии,   занимающейся   подобным
расследованием - в нашей стране, в наше время?
     Что касается нас, мы можем ответить  не  раздумывая.  Этот  всенародный
позор вызывает у нас стыд и возмущение.
     Все это было бы просто смешно, если  бы  в  этом  не  было  клеветы  на
изнуренный работой, задавленный налогами и тем  не  менее  добродушнейший  и
терпеливейший народ. Давно пора понять, что  он  заслужил  лучшего  с  собой
обращения. В разгаре лета вдруг собирается комиссия, которая самым серьезным
образом начинает допытываться, можно ли смотреть на английский народ  иначе,
как на шайку пьяниц и нарушителей общественного порядка, состоящих на  учете
в полиции? Лорды и джентльмены, лорды  и  джентльмены!  Неужели  затем  лишь
приблизились мы настолько к Утопии - после долгих  странствий  по  темным  и
кровавым дорогам английской истории, - чтобы  заниматься  такими  пустяками?
Неужто нет ничего иного - дома, либо за  морями,  видимого  простым  глазом,
либо сокрытого от взоров - ничего такого, что указывало бы  нам  на  другие,
более благородные цели?
     Существует  два  института,  замечательных  как  своим  невежеством   в
отношении всего, что касается народа, так и своим постоянным  вмешательством
в его дела. Первый институт - это палата  общин,  второй  -  маньяки.  Члены
парламента и маньяки совместными усилиями  изводят  столь  возлюбленный  ими
народ, не давая ему поднять  голос  в  свою  защиту.  Всякий,  кто  обладает
здравым  смыслом,  умеет  войти  в  положение  другого   и   наделен   самой
обыкновенной наблюдательностью  (члены  парламента  и  маньяки,  разумеется,
исключаются),  вероятно,  уже  несколько  месяцев  назад  понял  совершенную
нелепость  того,  чтобы  народ  согласился  терпеть  лишения  и  неудобства,
которыми ему грозят воскресные ограничения,  введенные  и  последнее  время.
Сколько раз мы, пишущие эти строки, предупреждали десятки членов  парламента
и маньяков, сколько раз предупреждали их и другие, о том, что мера,  которую
они  в  своем  дремучем  невежестве  одобрили,  никуда  не  годится!   Члены
парламента и маньяки не верили нашим предостережениям или не внимали им. Чем
это все кончилось, мы знаем и расхлебываем по сей день.
     Положим, маньяки на то и маньяки, чтобы взбираться  на  кафедры  и  под
влиянием своей единственной, кособокой мании коситься на  публику  и  молоть
вздор. Но члены-то парламента о чем думают - почему они  танцуют  под  дудку
маньяков? В самом деле - почему? Не потому ли, что для них народ  -  понятие
отвлеченное: Большой Ребенок, на которого надо  хмуриться  во  время  съезда
мировых судей, которого следует  тетешкать  и  трепать  по  щечке  во  время
выборов, но воскресеньям ставить в угол,  в  праздники  выносить  на  улицу,
чтобы он мог поглазеть на карету, в  которой  везут  королеву,  а  остальное
время - от понедельника до субботы - держать, так сказать, под  розгой,  как
школьника? Не потому ли,  что  народ  представляется  им  непременно  этаким
младенцем с большой головой, которого надо то приласкать,  то  пожурить,  то
побаюкать, то припугнуть "букой". то поцеловать, то выпороть, а главное - не
выпускать из пеленок, чтобы сам он ножками никуда, ни-ни! Не потому  ли,  а?
Осмелимся ответить на этот вопрос утвердительно.
     Неужели члены парламента и маньяки полагают, что эго  поняли  мы  одни?
Неужели они могут хотя бы на мгновение усомниться в том,  будто  предмет  их
капризных ласк и немилостей не видит, что из него делают  большого  ребенка,
что он не возмущается этим, и что он не начнет наконец брыкаться, не встанет
на ноги, не натворит бед?
     В самый первый месяц существования этого журнала мы  указали  на  целый
отряд маньяков, именуемых тюремными священниками, которые овладели  тюрьмами
и откровеннейшим образом награждали  порок,  поощряли  лицемерие  и  ставили
отчаянных  головорезов  в  пример.  Маньяки  делали  что  хотели,  а   члены
парламента их поддерживали; теперь же любимчики этих маньяков укрепляют свою
армию с помощью самых  отпетых  преступников.  Считается,  что  на  Большого
Ребенка, в целях просвещения коего мы и печатаем настоящую статью,  реальные
факты решительно никакого влияния не имеют, ибо  он  пребывает  в  полнейшем
невежестве  относительно  их.   И   вот,   в   Вестминстере   каждый   вечер
Достопочтенный Джентльмен,  представитель  от  такого-то  округа,  и  просто
Почтенный Джентльмен, представитель от другого округа, схватываются  друг  с
другом к безграничному восторгу своих сторонников, взирающих  на  эту  арену
петушиных боев. После этого премьер-министр, излив  для  начала  все  личные
обиды, какие накипели на  его  благородном  сердце,  переходит  к  шуткам  и
остротам, припасенным на этот день, и, так ничего и не сказав,  а  сделав  и
того меньше, заключает стереотипным,  предназначенным  главным  образом  для
ушей Большого Ребенка, призывом к энергичному ведению войны и  справедливому
и почетному миру. Предполагается, что младенец слышит сии слова  впервые,  и
не умиляться им было бы столь же неприлично, как не знать катехизиса.  Засим
представитель Такого-то округа и представитель Другого  округа,  Благородный
Лорд и прочие члены почтенной палаты расходятся но домам и ложатся  спать  в
искреннем убеждении, что своими словами они убаюкали Большого Ребенка!
     Рассмотрим теперь, как обращаются с нашим несчастным младенцем на  этом
следствии, посвященном его воскресному питью и ядению, следствии, похожем по
своей бессмыслице на детский стишок, а по логике напоминающем Бедлам.
     Идет суд над Большим Ребенком. В коридоре громко скрипнули сапоги. Силы
небесные, это ведь шествует официальное лицо! Вот свидетель  так  свидетель!
Мистер Гемп, вы как будто в течение известного  количества  лет  состояли  в
няньках при Большом Ребенке? - Состоял. - Вы "имели возможность  досконально
изучить его нравы? - Имел. - В качестве судьи в полицейском суде?  -  Да,  в
качестве судьи в полицейском суде. (Движение  в  зале.)  -  Скажите,  мистер
Гемп, считаете ли вы допустимым, чтобы работник,  приказчик,  клерк  и  тому
подобное, ездил по воскресеньям в Хэмпстед или в Хэмптон Корт со всей  своей
семьей, посещал вместе с ней трактиры, где посетителям дают пиво  и  джин  с
водой?  -  Такое  положение  вещей  я  считаю  совершенно  недопустимым.   -
Разъясните, пожалуйста, суду, на чем  вы  основываете  свое  мнение,  мистер
Гемп? - Извольте. Я  основываю  свое  мнение  на  многолетнем  знакомстве  с
полицейским участком, где мне пришлось  быть  свидетелем  множества  случаев
пьянства. Подавляющее число жалоб, поступающих в  наш  полицейский  участок,
составляют жалобы на  людей,  принадлежащих  к  низшему  сословию,  которые,
находясь в состоянии опьянения, перестают отвечать за свои  поступки.  -  Не
можете ли вы привести какой-нибудь случай, мистер Гемп? - Я могу указать  на
пример Слоггинса. - Вы имеете в виду человека со сломанным носом  и  синяком
под глазом, который ходит с  бульдогом?  -  Точно  так.  -  И  часто  к  вам
поступают жалобы на мистера  Слоггинса?  -  Беспрерывно  и,  можно  сказать,
постоянно.  -  Особенно  по  понедельникам?  -  Вот  именно.   Особенно   по
понедельникам. - И из этого вы заключаете, что по  воскресным  дням  следует
препятствовать доступу работников в пивные, тем паче в предместьях? -  Самым
решительным образом. (Мистер Гемп удаляется под одобрительный гул.)
     Непослушный ребенок, внемли преподобному Синглу Суоллоу!
     - Мистер Суоллоу, вы не отрицаете, что  пользуетесь  доверием  воров  и
прочих правонарушителей? - Я имею счастье полагать, что являлся  недостойным
объектом неограниченного доверия сих лиц. - И они признавались  вам  в  том,
что нередко напивались пьяные? - Нет, не пьяные, я хотел бы  объясниться.  В
простоте душевной они свое состояние определяли словом "выпивши". -  Но  это
взаимозаменимые слова? - Я полагаю, что  так;  вместе  с  тем  я  просил  бы
оказать  снисхождение  к  моей  слабости  и  дозволить  мне   в   дальнейшем
пользоваться именно тем выражением, которое столь непосредственно  вырвалось
из груди, исполненной раскаяния. - И у вас есть основания,  мистер  Суоллоу,
полагать,  что  чрезмерное  злоупотребление...  э..."  выпивкой  и  являлось
причиной  совершенных  ими  преступлений?  -  О  да!  Безусловно.  -  И  вам
неизвестны никакие иные причины, побудившие их к преступным действиям? - Они
сами  мне  говорили,  что  затруднились  бы  назвать  иные,   сколько-нибудь
достойные внимания причины. - Знакомы ли вы с человеком по фамилии Слоггинс?
- О да! Слоггинс  вызывает  у  меня  живейшее  участие.  -  Считаете  ли  вы
возможным поделиться  какими-либо  сведениями,  почерпнутыми  из  беседы  со
Слоггинсом относительно состояния, определяемого словом "выпивши"?
     - В течение восьми месяцев, находясь в одиночном  заключении,  Слоггинс
со слезами на глазах сообщал мне каждое утро, и притом всегда в одно и то же
время, а именно в одиннадцать часов пять минут,  что  в  тюрьму  его  привел
обычай пить ром, разбавленный водой, в патентованном  заведении,  именуемом,
по собственному его выражению, "Крысоловом". Он не уставал  повторять,  что,
по его мнению, следовало бы арестовать хозяина, хозяйку, их малолетних детей
и мальчика на побегушках. - Не вы ли предложили  смягчить  ему  наказание  и
сократить срок его заключения? - Да, я.  -  Где  он  находится  в  настоящее
время? - Если я не ошибаюсь, в Ньюгете. - Вам известно,  за  что?  -  Только
понаслышке - он как будто имел слабость уступить  соблазну  и  свернуть  шею
торговке овощами. - Где его взяли за последний проступок? - В "Крысолове", в
прошлое воскресенье. - Я полагаю, что излишне спрашивать вас,  мистер  Сингл
Суоллоу, считаете ли вы желательным закрытие всех пивных в воскресные дни? -
Совершенно излишне.
     Сложи свои ручки,  непокорное  дитя,  и  выслушай  теперь  преподобного
Темпла Фарисея, который подъехал в своей карете  к  дверям  Комиссии,  чтобы
дать тебе характеристику, которая тебя несколько озадачит!
     - Мистер Темпл, вы исполняете должность священника в обширном  приходе,
именуемом "Верблюд и Игольное Ушко" *, не так ли? - Да.  -  Будьте  любезны,
расскажите, как обстоят дела у вас в приходе по воскресным дням?  -  Из  рук
вон плохо. Наш церковный двор граничит с лугами. И вот в жаркие  дни,  когда
приходится держать окна открытыми, мне видно  с  моего  места,  как  люди...
прогуливаются! Мне даже случалось слышать смех. А до  ушей  моего  помощника
(весьма прилежного и благонравного молодого человека) доносился даже  свист;
впрочем, я не стану утверждать, что сам лично свист этот слышал. - Много  ли
прихожан посещают вашу церковь? - Нет. Те, кто платит за  постоянные  места,
не дают повода  жаловаться.  Но  вот  бесплатные  скамьи  по  большей  части
пустуют, и это тем достойнее сожаления,  что  общее  число  прихожан  и  так
невелико. - Проходит ли вблизи вашей церкви железная дорога?  -  К  великому
моему сожалению, проходит,  и  уши  мои  улавливают  шум  проносящихся  мимо
поездов даже тогда, когда я читаю проповедь. - Неужели  вы  хотите  сказать,
что они не замедляют хода из уважения к вашей проповеди? - Ничуть. - Нет  ли
чего еще поблизости от вашей церкви, на что  вам  угодно  было  бы  обратить
внимание Комиссии? - На расстоянии полуторы мили и сорока девяти с половиной
футов (я дал распоряжение причетнику измерить дистанцию в точности)  имеется
общедоступная чайная в  саду  под  названием  "Зеленый  уголок".  В  погожий
воскресный  вечер  сад  этот  наполняется  народом.  Там   можно   наблюдать
ужаснейшие сцены. Люди курят трубки;  пьют  спиртные  напитки,  разбавленные
горячей водой;  едят  креветок;  поглощают  моллюсков;  глотают  чай;  шумно
открывают  бутылки  с  шипучим   лимонадом.   Там   можно   увидеть   девиц,
прогуливающихся с молодыми людьми, молодых людей с девицами, супругов  с  их
малолетними детьми; корзинки, узлы, тележки, плетеные  колясочки  -  словом,
все, что только есть на свете низменного. А к  вечеру  вся  эта  толпа  идет
через луга домой, и смутный говор, оживленные голоса, которые  доносятся  до
моих ушей даже тогда, когда  я  нахожусь  в  дальнем  конце  своей  столовой
(тридцать восемь футов на двадцать семь), производят чрезвычайно  удручающее
впечатление. Я полагаю, что  "Зеленый  уголок"  несовместим  с  общественной
нравственностью.
     - Не слыхали ли  вы,  чтобы  карманные  воры  посещали  названное  вами
заведение?
     - Как же! Мой причетник  сообщил  мне,  что  однажды  шурин  его  дяди,
торгующий  корабельными  товарами,  отправился  туда  с   целью   наблюдения
испорченных нравов и по  возвращении  своем  домой  не  досчитался  носового
платка в кармане. Местные насмешники утверждают, что он был один из тех, кто
потерял свой платок в соборе св. Павла во время последней проповеди епископа
лондонского. Я хотел бы опровергнуть это: я близко знаком с  вышеозначенными
лицами - все это люди почтенные. - Большая  часть  обитателей  вашей  округи
трудится всю неделю, не так ли? - Насколько мне известно, это так. - С  утра
и до вечера? - Так говорит мне мой помощник. - А в жилищах их тесно и душно?
- Думаю, что да. - Где бы вы советовали им проводить  воскресные  дни,  если
доступ в "Зеленый уголок" будет для них закрыт? - В церкви, разумеется. -  А
после церкви куда им деваться? - Право, это уже их дело, а не мое.
     Жестокосердый  младенец,  залейся  горючими   слезами   при   появлении
следующего свидетеля! Вот он стоит понурив голову  и  бьет  себя  кулаком  в
грудь. "Величайший пьяница в прошлом", - так он отрекомендовался.  Когда  он
напивался пьян, это был сущий дьявол - а напивался пьяным он всегда.  Теперь
же он в рот не берет спиртного и лучезарен, как ангел. И за то, что  человек
этот  жадностью  своей   уподоблялся   гиене   или   какому-нибудь   другому
непристойному зверю, оттого, что он не знал меры и впадал в злоупотребления,
за это, о крупноголовое дитя,  тебя  будут  мерить  по  его  мерке;  за  его
прегрешения тебя поставят в угол навеки.
     Тень Джона Бэньяна *, это ты привела в зал  заседаний  мистера  Маньяка
Патриарха! Дитя мое, закрой свои глазки скорее и посыпь  головку  пеплом  из
ближайшей кучи золы, ибо дни твои сочтены!
     - Мистер Маньяк Патриарх, вы много времени уделили изучению пьянства?
     - Чрезвычайно много.
     - Примерно сколько лет?
     - Семьдесят.
     - Мистер Маньяк  Патриарх,  приходилось  ли  вам  когда-либо  бывать  в
Уайтчепле?
     - Миллион раз.
     - Не приходилось ли вам при виде сцен, которые разыгрывались у  вас  на
глазах, проливать слезы?
     - Приходилось. Океаны слез!
     - Мистер Маньяк Патриарх, продолжайте, пожалуйста, ваши показания.
     - Извольте. Один я, собственно, и в состоянии пролить свет на это дело.
Единственный осведомленный в этой области человек - это я. Не путайте меня с
остальными. Все они - самозванцы. Я - первый и  единственный.  Рассказывают,
будто кто-то, кроме меня, заглядывал в эти трясины отчаяния и пытался спасти
тех, кто в них увяз. Не верьте.  Подлинно  только  то,  что  скреплено  моей
собст