жены
рабочего,  которая  умерла  в  ужасающих  условиях,  брошенная   и   забытая
приходскими властями; предположим, что второе происшествие касалось скверной
женщины,  пьяницы  и  распутницы,  осужденной  за  уголовное   преступление,
вернувшейся с каторги, постоянной  обитательницы  исправительных  заведений,
лишенной малейших  признаков  пристойности,  однако  образцовой  заключенной
образцовой тюрьмы, где этой интересной личности была выдана большая  награда
за отличное поведение,  -  хотел  бы  я  знать,  пришло  бы  в  голову  хоть
каким-нибудь властям в стране, что здесь что-то неладно?
     Ибо я беру на себя смелость сказать, что  подобный  вопиющий  пример  и
применение образцового закона о бедных говорит о зле столь глубоком, что его
не измерить никакой бюрократической красной тесьмой *.

     6 сентября 1851 г.

                                   V

     Предположим, что некий джентльмен по  имени  мистер  Сидней  Герберт  *
выступил бы в палате общин и принялся  изо  всех  сил  оправдывать  порочную
систему управления, которая ввергла Англию в пучину позора и бедствий;
     предположим также, что  этот  джентльмен  стал  бы  распространяться  в
палате общин о беспомощности наших английских  солдат,  которая  естественно
вытекает из того, что сапоги для них делает один человек, одежду  -  второй,
жилища - третий, и так далее, причем речь его представляла  бы  собой  самую
удивительную смесь сентиментальной политической экономии и  бюрократизма,  -
хотел бы я знать, было ли бы в данном  случае  нарушением  правил,  если  бы
кто-нибудь заикнулся о самоочевидном факте, а именно, что английские солдаты
не вербуются в колыбели, что каждый  из  них,  прежде  чем  стать  солдатом,
занимался еще каким-то делом и что во всей армии едва ли  найдется  полк,  в
составе которого не было бы людей, более или менее  знающих  любое  ремесло,
какое только существует под солнцем.

     10 февраля 1855 г.


       ^TУЗНИКИ-БАЛОВНИ^U

     Перевод Л. Шестаковой

     Система  одиночного  заключения,  в  Англии  впервые   испытываемая   в
Образцовой лондонской тюрьме Пентонвиль *,  требует  от  общества,  как  нам
кажется, некоторого размышления и обсуждения.  В  этой  статье  мы  намерены
выдвинуть ряд, как нам кажется, серьезных возражений против такой системы.
     Мы  сделаем  это  с  возможной  сдержанностью  и  не   будем   полагать
необходимым каждого, с кем  мы  расходимся  во  мнениях,  считать  подлецом,
движимым низкими намерениями, которому под горячую руку может быть приписано
самое беспринципное поведение. Чаще всего мы почти не верим случаям, когда в
хороших людях все находят  хорошим,  а  в  плохих  все  плохим.  В  наш  век
процветает обширная категория лихих наездников, скачущих  во  весь  опор  по
полю своей деятельности на любимых коньках  и  почитающих  своим  долгом  во
время этой скачки с  препятствиями  забрасывать  своих  противников  комьями
грязи и затаптывать конскими копытами самые скромные возражения  и  разумные
доводы. Такая скачка происходит и вокруг нашего  вопроса.  Здесь  есть  свои
лихие наездники, берущие препятствия, придерживаясь опасного  принципа,  что
цель оправдывает любые средства, и не брезгующие никакими средствами,  кроме
разве правды и справедливости. Рассматривая здесь только английскую  систему
одиночного заключения, мы оставляем  в  стороне  возражение  против  крайнем
суровости этой меры, которое незамедлительно возникло бы, если бы дело  хоть
в какой-то степени касалось  американского  штата  Пенсильвания.  Ибо  в  то
время, как в указанном штате такой приговор может быть вынесен на двенадцать
лет, а Англии нельзя даже и думать больше, чем о  годе;  во  всяком  случае,
никак не более чем о полутора годах. Кроме того,  ученье  и  молитвы  вносят
относительное  облегчение  в  судьбу  заключенных,  недоступное  в  Америке.
Несмотря  на  то,  что  "лихим   наездникам"   величайшей   ересью   кажется
предположение  о  том,  что  под   действием   продолжительного   одиночного
заключения узник может сойти с ума или обратиться в идиота: несмотря на  то,
что всякий, кто осмелился бы высказать такое предположение  в  Пенсильвании,
рисковал бы прослыть охульником св. Стефана; * несмотря  на  все  это,  лорд
Грей, обратившись к данному вопросу в своем недавнем  выступлении  в  палате
лордов  на  текущей  сессии  парламента  и  восхваляя   систему   одиночного
заключения, сказал: "Где бы ни  проводились  добросовестные  испытания  этой
системы, всюду обнаруживалось, что одним из  самых  больших  ее  недостатков
является тот факт, что применение  ее  в  течение  продолжительного  времени
чревато опасностью для заключенного и  что  человеческая  природа  не  может
переносить одиночное заключение дольше определенного срока. По  единодушному
утверждению  авторитетных  врачей,  если  этот  срок  превышает   двенадцать
месяцев, состояние здоровья заключенного, как умственное, так и  физическое,
требует пристального и неослабного внимания. Установлено,  что  восемнадцать
месяцев являются предельным сроком подобного наказания, но не рекомендуется,
как правило, выносить приговор на срок  больший,  чем  двенадцать  месяцев".
Принимая это во внимание и учитывая, кроме того, что предстоящий больший или
меньший срок  одиночного  заключения  и  все  возникающие  в  связи  с  этим
опасения, несомненно, оказывают влияние на психику узника с  самого  первого
часа его пребывания в тюрьме,  мы  согласны  считать  обвинения  в  излишней
суровости американской системы не имеющими силы для Англии.
     Прежде всего мы предполагаем рассмотреть эту  систему  с  точки  зрения
того колоссального противоречия, которое она порождает в таких условиях, как
английские.
     Мы имеем в виду физическое состояние заключенного в тюрьме по сравнению
с состоянием трудящегося человека  или  неимущего  вне  ее  стен.  Затем  мы
попытаемся выяснить обстоятельства и предоставим нашему читателю возможность
решить  самому,  настолько  ли  эффективно  добиваются  при   этой   системе
подлинного, действительного раскаяния, чтобы это могло оправдать  упомянутое
колоссальное противоречие. Если, в  конце  концов,  мы  решим,  что  имеется
меньше  возражений  против  системы  совместного  заключения,  при   которой
запрещены разговоры, - то не потому, что теоретически считаем его достаточно
эффективным  наказанием,  но  потому,  что  это  наказание  весьма  строгое,
поддающееся разумному административному надзору, более дешевое, не создающее
такого разительного и нежелательного контраста  и  не  рассчитанное  на  то,
чтобы баловать  заключенного,  льстить  его  самолюбию  и  раздувать  в  нем
сознание важности собственной персоны. Мы не знакомы  ни  с  одной  системой
наказания подобной суровости, которую могли бы  считать  исправительной,  за
исключением примечательной системы капитана Макконохи *, бывшего губернатора
острова Норфолк, которая  обязывает  заключенного  самостоятельно  принимать
решения и вносить самоотречение  в  свое  каждодневное  тюремное  поведение;
причем  приговор  выносится  не  на  определенный  срок,  а  на   выполнение
определенной работы  при  соблюдении  известных  норм  поведения.  Некоторые
подробности  системы  капитана  Макконохи  вызывают  у  нас  сомнения  (так,
абсолютное молчание нам не представляется необходимым);  но  в  основном  мы
считаем, что  она  зиждется  на  здравых  и  разумных  принципах.  Из  работ
архиепископа Уотли * мы видим, что его глубокий и острый ум признает эти  же
принципы.
     Сопоставим прежде всего недельный рацион узников  Образцовой  тюрьмы  в
Пентонвиле с питанием обитателей того работного дома, который как  будто  бы
является ближайшим к ней - а именно, работного дома прихода св. Панкраса.  В
тюрьме каждый мужчина получает еженедельно двадцать  восемь  унций  мяса.  В
работном доме  каждый  работоспособный  взрослый  получает  восемнадцать.  В
тюрьме каждый мужчина получает еженедельно сто сорок унций хлеба. В работном
доме каждый работоспособный взрослый  получает  девяносто  шесть.  В  тюрьме
каждый мужчина получает сто двенадцать  унций  картофеля.  В  работном  доме
каждый работоспособный взрослый получает тридцать  шесть.  В  тюрьме  каждый
мужчина получает пять с четвертью пинт  жидкого  какао  (приготовленного  из
хлопьев или из молотых бобов какао), четырнадцать унций молока и  сорок  две
драхмы черной патоки. И, кроме того, семь  пинт  каши,  подслащенной  сорока
двумя  драхмами  черной  патоки.  В  работном  доме  каждый  работоспособный
взрослый получает четырнадцать с половиной  пинт  овсяной  каши  на  молоке.
Никакой другой каши он не получает, и какао тоже. В  тюрьме  каждый  мужчина
получает три с половиной пинты супу. В работном доме каждый  работоспособный
взрослый мужчина получает четыре с половиной  и  сверх  того  пинту  тушеной
баранины с луком и картофелем. Если прибавить к этому семь пинт пива и шесть
унций сыру, получим все, что может противопоставить человек,  проживающий  в
работном доме, питанию заключенного в тюрьме, который пользуется  неизмеримо
большими преимуществами во всех других указанных нами  отношениях.  Жилье  в
работном доме куда  хуже,  чем  у  заключенного,  о  дороговизне  содержания
которого мы предполагаем говорить ниже.
     Попробуем осветить другую сторону этого противоречия. Попросим читателя
еще раз вернуться к рациону Образцовой  тюрьмы  и  подумать,  какое  ужасное
несоответствие существует между ним и питанием свободного труженика в  любой
сельской местности Англии. Сколько  может  зарабатывать  сельский  труженик?
Верно ли будет указать  сумму  двенадцать  шиллингов  в  неделю?  Во  всяком
случае, это не назовешь низким заработком.  Двенадцать  шиллингов  в  неделю
составят тридцать один фунт четыре шиллинга в год. В 1848 году на питание  и
содержание каждого заключенного Образцовой  тюрьмы  отпускалось  без  малого
тридцать шесть фунтов. Следовательно, наш свободный труженик, на обязанности
которого лежит содержание малолетних детей, арендная плата за жилье, покупка
одежды и который лишен возможности приобретать продукты питания  по  оптовым
ценам, содержит себя и всю свою семью, имея сумму, на четыре или пять фунтов
меньшую, нежели та, которая расходуется на питание и охрану одного  человека
в Образцовой тюрьме. Безусловно, при его просвещенном уме, а порой и  низком
моральном уровне, это замечательно убедительный довод  для  того,  чтобы  он
старался туда не попасть.
     Но  не  станем  ограничиваться  противопоставлением   судного   питания
сельского  труженика  и  хлопьев  или  бобов  какао  в  ежедневной   трапезе
заключенного, состоящей из супа, мяса и картофеля. Поднимемся  немного  выше
по общественной лестнице и поинтересуемся  объявлениями  в  газете  "Таймс".
Посмотрим, какое жилье и какую пищу предлагают людям среднего класса хозяева
пансионов, не забывающие при этом о собственной выгоде.

     "_Леди_, проживающая в коттедже с большим садом в приятной  и  здоровой
местности, была бы счастлива разделить свое жилище и стол с одной или  двумя
особами женского пола. Для двух леди, занимающих одну комнату,  плата  -  12
шиллингов в неделю с каждой. Коттедж находится на расстоянии  четверти  часа
ходьбы от хорошего рынка, в 10  минутах  от  станции  Юго-Западной  железной
дороги и на расстоянии часа от города".

     Содержание этих двух леди в Образцовой тюрьме не могло бы обойтись  так
дешево!"

     "_Питание и жилье_ за 70 фунтов в год для супружеской  пары  или  -  за
соответственно меньшую  плату  -  для  одинокого  джентльмена  или  леди.  В
респектабельной семье. Комнаты  большие  и  просторные,  в  хорошем  доме  в
Излингтоне. Около 20 минут ходьбы до  Английского  банка.  Обед  -  в  шесть
часов. В небольшом и приятном обществе есть всего одна или две вакансии".

     Снова дешевле, чем в Образцовой тюрьме!

     "_Жилье и питание_, - Леди, стоящая во главе привилегированной школы  в
городе, расположенном примерно в 30 милях  от  Лондона,  была  бы  счастлива
делить с другой леди кров и питание. В распоряжении леди были  бы  отдельная
спальня и  гостиная.  Может  заинтересовать  каждую  леди,  ищущую  комфорт.
Условия - 30 фунтов в год. Обе стороны представляют рекомендации".

     И снова почти на шесть фунтов в год меньше, чем  в  Образцовой  тюрьме!
Если бы мы (опять-таки  для  иллюстрации  нашего  противоречия)  перелистали
подшивку газет за месяц или просмотрели  бы  страницы  объявлений  двух-трех
выпусков железнодорожного путеводителя  Брэдшоу,  мы  смогли  бы,  вероятно,
заполнить весь этот номер журнала подобными примерами. Причем в ряде из  них
фигурировал бы еще "хороший тон".
     В конце 1847 года только на "строительство и ремонт" Образцовой  тюрьмы
была израсходована малая толика в девяносто три тысячи фунтов - и это  в  то
время, когда на все нужды народного  просвещения  правительство  ассигновало
всего семь тысяч фунтов. Этих девяноста трех тысяч хватило бы на отправку  в
Австралию четырех тысяч шестисот пятидесяти бедняков  (из  расчета  двадцать
фунтов  на  человека).   Что   касается   работы,   проделанной   пятьюстами
Заключенными Образцовой тюрьмы в 1848 году (эти цифры взяты  из  отчетов,  а
также  из  весьма  ценной  работы  мистера  Хепворта  Диксона  о  лондонских
тюрьмах), она не только не принесла никакой  прибыли,  но  дала  фактический
убыток более чем на восемьсот фунтов.  Этот  поразительный  результат  может
быть объяснен дороговизной обучения и большими затратами времени на обучение
квалифицированных рабочих-заключенных, труд которых мало производителен.  Мы
готовы принять эти соображения, но пусть сам читатель решит,  правильна  или
порочна вся система. И не будет ли  более  целесообразным  использовать  эти
средства на обучение неквалифицированных рабочих вне тюремных стен, рабочих,
о которых никто не заботится. Нам возразят, что  средства  эти  используются
для подготовки осужденного к изгнанию, на которое он обречен. Нам  думается,
- а читатель пусть будет нашим судьей, - что прежде всего всем этим  следует
заниматься вне стен тюрьмы; что в первую голову к  эмиграции  надо  готовить
злосчастных детей, которые либо предоставлены нежным заботам очередного Друэ
*, либо составляют позор наших городов: и то, что у нас начинают не  с  того
конца, являет  собой  пример  чудовищной  непоследовательности,  возмущающей
рассудок. Где наш Образцовый дом производственного  обучения  молодежи?  Где
наша Образцовая школа для нищих, "строительство и ремонт" которой стоили  бы
девяносто - сто тысяч фунтов, а ежегодное содержание выражалось бы  в  сумме
свыше двадцати тысяч? Не будет ли  более  христианским  делом  прежде  всего
создать эти учреждения, чтобы  готовить  в  них  квалифицированных  рабочих?
Направлять в чужие  страны  лесорубов  и  водоносов,  отбирая  их  из  среды
заключенных; добиваться того, чтобы они вернулись к честной жизни и доказали
это своим серьезным отношением к труду, усердием и упорством? Перед  вами  -
две  группы  людей,  проживающих  в  густонаселенной  стране   и   постоянно
находящихся у всех на глазах  на  двух  чашах  весов.  Неужели  Преступление
всегда будет перетягивать Нищету и ему всегда будут  отдавать  предпочтение?
Весы эти - перед взором всякого. Вихри  ослепляющей  пыли,  -  а  ее  кругом
носится невероятно много, - не смогут скрыть от людей  истинное  соотношение
вещей.
     Перейдем теперь к выяснению того, как влияет  одиночное  заключение  на
психику (предполагая при этом,  что  срок  заключения  ограничен  максимумом
лорда Грея).  Выясним,  что  достигается  такой  дорогой  ценой  -  затратой
огромных средств и, что еще дороже, вопиющей  несправедливостью.  Мы  охотно
согласились бы с  тем,  что  уважаемый  человек,  совершивший  преступление,
должен  искупить  свою  вину,  не   опасаясь   возможности   быть   узнанным
впоследствии закоренелыми преступниками, бывшими товарищами  по  заключению.
Но мы ни на секунду не можем  согласиться  с  тем,  что  этот  довод,  пусть
благожелательный и гуманный, сам по себе достаточно весок, чтобы  парировать
выдвинутые нами возражения. Кроме того,  у  нас  нет  достаточных  оснований
считать, что достигается хотя бы эта единственная цель. Со школьных  лет  из
всякого рода источников большинство из нас знает о тайных тюрьмах и секретно
содержащихся заключенных, о том, как в условиях, казалось бы,  непреодолимых
трудностей  люди,  замурованные  в  одиночных  камерах,   каким-то   образом
умудряются узнавать о том, что в соседних одиночных камерах  томятся  другие
люди. В завораживающем желании узнать что-нибудь о тайне, сокрытой за глухой
стеной камеры; в стремлении, прильнув ухом к стене, жадно прислушиваться  ко
всему, что  делается  за  ней;  в  непреодолимом  соблазне  откликнуться  на
приглушенный стук или  любой  иной  сигнал,  какой  только  может  изобрести
обостренный ум, день за днем работающий в одном и том же направлении,  -  во
всем этом видна природа человека, заставляющая его  искать  общения  с  себе
подобными  и  воспринимающая  одиночество  как  нечто  враждебное  ей,   как
противоестественное состояние, с которым  она  не  может  мириться.  Мы  без
колебаний утверждаем, что в стенах Образцовой тюрьмы это общение  не  только
вероятно, но безусловно возможно. Как раз недавно  это  стало  установленным
фактом. Были приняты некоторые меры, чтобы прекратить разговоры об  этом;  в
действительности  произошло  следующее:  когда  заключенные   в   Пентонвиле
перестали  быть  привилегированными  узниками,  специально  отобранными  для
проводимого опыта, было обнаружено, что у них в  ходу  большая  конспирация,
которая, само собой разумеется, была бы  невозможна  без  широкого  общения.
Записки на клочках бумаги скатывались в шарики, и  заключенные,  проходя  по
коридорам, просовывали их в окошечки камер. Во время богослужения в  часовне
заключенные вместо откликов на призывы священника обращались друг  к  другу.
По приказанию начальника по всему зданию тюрьмы были  расставлены  секретные
вооруженные   караулы,   чтобы   предотвратить   восстание,   подготовляемое
заговорщиками. Мы предполагаем, что при данной системе необнаруженные случаи
такого рода общения не являются редкостью.
     Психическое состояние, до которого доведен человек, замкнутый в четырех
стенах своей  камеры,  регулярно  посещаемый  только  определенными  лицами,
которые общаются с ним поодиночке и обращаются только к нему лично, как если
бы  он  был  объектом  их  особого  попечения,  -  в   большинстве   случаев
представляется нам мало обнадеживающим и лишенным здоровой основы.  Странный
всепоглощающий эгоизм - эгоцентризм и тщеславие, настоящее или притворное, -
вот первый результат одиночного  заключения.  Чрезвычайно  интересно  бывает
наблюдать за убийцами, которые становятся любопытными объектами такого рода,
когда их наконец переводят в отведенные им камеры, где, как правило  (бывают
и исключения), убитый исчезает из орбиты их мышления и фигурирует только как
действующее лицо собственной важной истории  преступника.  И  вот  уже  один
преступник заполняет собой всю сцену.  Я  сделал  то,  я  чувствую  это,  я,
полагаюсь на милость провидения, простертую надо  мной;  это  автограф  моей
персоны, жалкой и несчастной; в детстве я был таким-то и таким-то; в  юности
я совершил такой-то проступок, чему я  приписываю  свое  падение  -  не  тот
проступок, что так низко и варварски  исказил  облик  того,  кто  создан  по
образу и подобию Создателя, когда  я  без  всякого  предупреждения  отправил
бессмертную душу  в  вечность,  а  нечто  иное,  простительное,  что  многие
совершают безнаказанно. Я не нуждаюсь в  прощении  осиротевших  жены,  мужа,
брата, сестры, ребенка, друга этого подло убитого человека;  я  не  прошу  о
нем; меня оно мало интересует. Я не задаю вопросов  священнику  относительно
спасения убиенной души; для ме