... -

     и попробуют примирить свое  прежнее  мнение  с  законами  человеческого
разума.

     4 марта 1843 г.


        ^TДОКЛАД КОМИССИИ, ОБСЛЕДОВАВШЕЙ ПОЛОЖЕНИЕ И УСЛОВИЯ ЖИЗНИ ЛИЦ, ЗАНЯТЫХ РАЗЛИЧНЫМИ ВИДАМИ УМСТВЕННОГО ТРУДА В ОКСФОРДСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ^U

     Перевод И. Гуровой

     Едва ли необходимо напоминать нашим читателям,  что  несколько  месяцев
тому  назад  лордом-канцлером  была  назначена  комиссия  для  расследования
плачевного засилия невежества и суеверий, якобы имеющего место в Оксфордском
университете. Представители этого почтенного  заведения  в  палате  общин  и
прежде и потом не раз  публично  сообщали  весьма  удивительные  и  зловещие
факты. Поручение это  было  возложено  на  ту  же  комиссию,  которая  ранее
обследовала состояние  нравственности  детей  и  подростков,  работающих  на
шахтах и заводах, ибо было вполне справедливо решено, что  сравнение  мрака,
царящего в колледжах, с мраком  шахт  и  вредной  атмосферы  храма  науки  с
атмосферой храмов труда будет  весьма  полезно  для  общества  и,  возможно,
откроет ему глаза на многое.
     С тех пор комиссия деятельно занималась порученным ей расследованием и,
изучив  всю  массу  собранного  ею  материала,  сделала  некоторые   выводы,
вытекающие, по ее мнению, из фактов. Ее доклад лежит сейчас  перед  нами,  и
хотя он еще не  был  представлен  парламенту,  мы  берем  на  себя  смелость
привести его целиком.

     Комиссией было установлено:

     Во-первых, касательно условий труда,
     Что процессы умственного труда в Оксфордском университете  остались  по
сути дела точно такими же, как в те дни, когда его учредили для изготовления
священников. Что они застыли в неподвижности  (а  в  редких  случаях,  когда
наблюдались какие-то изменения, последние всегда оказывались к  худшему),  в
то время как трудовые процессы повсюду изменялись и улучшались. Что занятия,
которым предаются  молодые  люди,  чрезвычайно  опасны  и  губительны  из-за
огромного количества пыли и плесени.  Что  все  они  становятся  удивительно
близорукими и весьма многие из них еще  в  юных  летах  лишаются  разума,  и
возвращается он к ним крайне редко. Что весьма часто их  поражает  полная  и
неизлечимая слепота и глухота.  Что  они  впадают  в  глубочайшую  апатию  и
поэтому готовы подписать что угодно, не спрашивая и  не  имея  ни  малейшего
представления, под чем именно они ставят свою подпись  -  последнее  явление
чрезвычайно распространено среди этих несчастных,  и  они  не  отступают  от
своего обычая, даже когда требуется подписать разом тридцать девять  пунктов
*. Что из-за отупляющего однообразия их занятий и вечного повторения  одного
и того же (для чего требуется не  умение  самостоятельно  мыслить,  но  лишь
присущая даже попугаю способность  подражать)  у  них  замечается  полное  и
грустное сходство друг с другом в характере и мнениях,  причем  развитие  их
застыло на мертвой точке (весьма  и  весьма  мертвой,  по  мнению  комиссии)
непоправимого скудоумия.  Что  такая  система  труда  неизбежно  приводит  к
разжижению и  даже  параличу  мозга.  Комиссия  с  полным  основанием  может
добавить, что  в  профессии  шахтеров  Шотландии,  ножовщиков  Шеффилда  или
литейщиков Вулвергемптона ею не было  найдено  ничего  и  в  половину  столь
вредного для лиц, занятых на такой работе, или столь опасного для  общества,
как губительная система труда, принятая в Оксфордском университете.
     Во-вторых, касательно вопиющего невежества,
     Что положение в Оксфордском  университете  в  этом  отношении  поистине
ужасающе. Принимая во внимание все обстоятельства, комиссия  даже  пришла  к
выводу, что подростков и юношей, работающих  на  шахтах  и  фабриках,  можно
считать  высокообразованными  людьми,  отличающимися  тонким  интеллектом  и
обширнейшими знаниями, если сравнить их с молодежью  и  стариками,  занятыми
производством священников в Оксфорде. И вывод этот был сделан  комиссией  не
столько  после  чтения  заслуживших  приз   стихотворений   и   установления
удивительно малого числа тех молодых людей, которые, пробыв  в  университете
положенный срок, сумели в своей дальнейшей жизни чем-нибудь  отличиться  или
хотя бы стать  здоровыми  телесно  и  духовно,  сколько  путем  рассмотрения
собранных при обоих обследованиях сведений и  беспристрастной  сравнительной
оценки их.
     Совершенно справедливо, что в Бринсли (Дербишир) мальчик, отвечавший на
вопросы комиссии,  обследовавшей  детей  и  подростков,  не  сумел  грамотно
написать слово "церковь", хотя и учился в школе три года,  в  то  время  как
лица, находящиеся в Оксфордском университете, вероятно, все  могут  написать
слово "церковь" с величайшей легкостью, да и  редко  пишут  что-нибудь  еще.
Однако, с другой стороны, не следует  забывать,  что  лицам,  находящимся  в
Оксфордском университете, были совершенно непонятны такие простые слова, как
справедливость,   милосердие,   сострадание,   доброта,   братская   любовь,
терпимость, кротость и благие дела, в  то  время  как,  согласно  собранному
материалу, с несложными понятиями "священник" и "вера" у  них  были  связаны
самые нелепые представления.  Некий  работающий  на  шахте  мальчик  знал  о
Всемогущем только одно - что "его все проклинают", но, как  ни  отвратителен
глагол "проклинать" рядом с именем источника милосердия, все  же  переведите
его из страдательного в действительный залог, поставьте имя  Вседержителя  в
именительном падеже вместо винительного, и вы  убедитесь,  что,  хотя  такое
выражение куда более грубо и кощунственно, почти все лица,  подвизающиеся  в
Оксфордском университете, представляют себе творца вселенной только таким.
     Что ответы лиц, подвизающихся в вышеуказанном университете, на вопросы,
задававшиеся им в ходе обследования членами комиссии,  указывают  на  упадок
морали,  куда  более  серьезный,  чем  обнаруженный  где-либо  на  шахтах  и
фабриках, как неопровержимо доказывается следующими  примерами.  Подавляющее
большинство  опрошенных  на  вопрос,  что  они  подразумевают  под   словами
"религия" и "искупление", ответили: горящие свечи. Некоторые заявили - воду,
другие - хлеб, третьи -  малюток  мужского  пола,  а  кое-кто  смешал  воду,
горящие свечи, хлеб и малюток мужского пола воедино и назвал это верой.  Еще
некоторые на вопрос, считают ли они, что для  небес  или  для  всего  сущего
имеет важное значение, надевает ли в  определенный  час  смертный  священник
белое или черное одеяние, поворачивает ли он лицо к востоку  или  к  западу,
преклоняет ли свои бренные колени, или стоит,  или  пресмыкается  по  земле,
ответили:  "Да,  считаем".  А  когда  их   спросили,   может   ли   человек,
пренебрегавший подобной мишурой, обрести вечное упокоение, дерзко  ответили:
"Нет!" (см. свидетельство Пьюзи и других).
     А один молодой человек (настолько не первой молодости, что он, казалось
бы, мог уже образумиться), будучи спрошен на занятиях, считает  ли  он,  что
человек, посещающий церковь, тем самым уже во  всех  отношениях  превосходит
человека,  посещающего  молельню,  также  ответил:  "Да!"  Это,  по   мнению
комиссии, пример такого невежества, узколобого ханжества и  тупости,  какого
не сыскать в материалах обследования шахт и фабрик и  какое  могла  породить
только  система  занятий,   принятая   в   Оксфордском   университете   (см.
свидетельство Инглиса).  Один  мальчик  предупредил  все  вопросы  комиссии,
обследовавшей шахты и фабрики, сразу  заявив,  что  "ни  об  чем  судить  не
берется", а лица,  подвизающиеся  в  Оксфордском  университете,  единогласно
заявляют, что "ни об чем судить не берутся" (за исключением таких  пустяков,
как чужие души и совесть) и что, веря в божественность рукоположения  любого
угодного им священника, они "ни перед кем и ни в  чем  не  ответственны".  А
это, по мнению  комиссии,  опять-таки  куда  более  вредно  и  чревато  куда
большими  опасностями  для  благополучия  всего  общества   (см.   материалы
обследования).
     Мы смиренно обращаем внимание вашего величества на то, что лица, дающие
подобные ответы, придерживающиеся подобных мнений  и  отличающиеся  подобным
невежеством и тупым ханжеством, могут причинить гораздо больше  зла,  нежели
неспособные наставники подростков и молодых людей, подвизающиеся на шахтах и
фабриках, поскольку последние обучают молодежь добровольно и их всегда можно
удалить, если того потребуют интересы общества, в то время как первые -  это
учителя воскресной школы, обязательной для всего  королевства,  навязываемые
Законом подданным вашего величества,  и  уволить  их  за  неспособность  или
недостойное поведение  могут  только  некие  надзиратели  -  так  называемые
епископы, которые чаще всего даже менее способны, чем они, и ведут себя  еще
менее достойно.  Посему  наш  верноподданнический  долг  требует,  чтобы  мы
рекомендовали  вашему  величеству  лишить   указанных   лиц   экономических,
социальных и политических привилегий, коими они сейчас пользуются, развращая
и загрязняя душу и совесть подданных  вашего  величества,  а  если  за  ними
все-таки будет сохранено право даровать ученые степени и отличия, то хотя бы
изменить названия этих степеней так, чтобы можно было сразу понять, на каком
основании  они  даруются.  И  это,   если   ваше   величество   соблаговолит
согласиться, можно будет сделать без малейшего нарушения основных  принципов
истинного консерватизма, сохранив начальные буквы  нынешних  названий  (вещь
весьма существенная), как-то: "баккалавр идиотизма",  "магистр  измышлений",
"доктор церковного пустословия" и тому подобное.

     Смиренно представляем этот доклад вашему величеству.

                                                           Томас Тук (м. п.)
                                                     Т. Саутвуд Смит (м. п.)
                                                      Леонард Хорнер (м. п.)
                                                  Роберт Дж. Сондерс (м. п.)

     3 июня 1843 г.


        ^TИНТЕРЕСЫ СЕЛЬСКОГО ХОЗЯЙСТВА^U

     Перевод И. Гуровой

     Наше правительство так ловко и  умело  манипулировало  "Законом  против
заговоров",  что,  по  нашему  мнению,   ему   следовало   бы   (высматривая
государственным  оком  пути  умиротворения  некоторых  из   своих   наиболее
влиятельных и наиболее своевольных сторонников)  обвинить  все  промышленные
интересы страны в заговоре против ее сельскохозяйственных интересов. Дабы не
дать предлога для отвода присяжных, их следует набрать из числа  арендаторов
герцога  Букингемского  *,  а  самого  герцога  Букингемского   сделать   их
старшиной; ну, а для того, чтобы вся страна была довольна судьей  и  заранее
уверена в его мягкости и беспристрастии, представляется желательным  чуточку
изменить закон (совершеннейший  пустяк  для  консервативного  правительства,
которое  знает,  чего  хочет!)  и  передать  дело  в   церковный   суд   под
председательством  епископа  Эксетерского.  Генеральный  прокурор  Ирландии,
перековав свой меч на орало, мог бы возглавить обвинение, а мистер Кобден  *
и  прочие  адвокаты  выбирали  бы  любые  линии  защиты,  доказывали  бы   и
опровергали  все,  что  им  заблагорассудится,  не  испытывая  ни  малейшего
беспокойства или сомнения относительно того, каким будет вердикт.
     Нет никаких сомнений, что почти вся страна вступила  в  заговор  против
этих злосчастных, хотя и священных сельскохозяйственных интересов.  Ведь  не
только в стенах театра  Ковент-Гарден  или  манчестерского  Фритрейдхолла  и
ратуши Бирмингема гремит клич - "Отменить хлебные законы!" * Он  слышится  в
стонах, доносящихся по  ночам  из  богаделен,  где  на  кучках  соломы  спят
обездоленные; его мы читаем  на  изможденных,  землистых  от  голода  лицах,
превращающих наши улицы в приют ужаса; он звучит в благодарственной молитве,
которую бормочут исхудалые арестанты над своей скудной тюремной трапезой; он
начертан страшными письменами на стенах тифозных бараков;  нетрудно  увидеть
его следы во всех цифрах смертности. И все это неопровержимо доказывает, что
против  несчастных  сельскохозяйственных  интересов  создается   обширнейший
заговор. И это так ясно, что о нем  вопиют  железные  дороги.  Кучер  старой
почтовой кареты был другом фермера. Он ходил в высоких сапогах, разбирался в
коровах, кормил своих лошадей овсом и питал самый горячий личный  интерес  к
солоду. Одежда машиниста, его вкусы и привязанности тяготеют к фабрике.  Его
бумазейный костюм, пропитанный угольной пылью и покрытый пятнами  сажи,  его
вымазанные в масле руки, его грязное лицо, его познания  в  механике  -  все
выдает в нем сторонника промышленных интересов.  Огонь,  дым  и  раскаленный
пепел - вот его свита. Он не связан с землей,  путь  его  -  это  дорога  из
железа,  сотворенная  в  доменных  печах.  Его  предостерегающий   крик   не
облекается в великолепные слова древнего саксонского диалекта наших  предков
-  это  сатанинский  вопль.   Он   не   кричит   "йя-хип!"   во   всю   силу
сельскохозяйственных легких, но испускает механический  рев  из  промышленно
сотворенной глотки.
     Так где же сохраняются  еще  сельскохозяйственные  интересы?  Из  какой
области  нашей  социальной  жизни  не  были  они  изгнаны,   уступив   место
незаслуженно возвышаемому сопернику-самозванцу?
     Можно ли назвать  сельскохозяйственной  полицию?  Сельскохозяйственными
были стражники. Они все  до  единого  носили  вязаные  ночные  колпаки,  они
поощряли  рост  строевого  леса,  патриотически  придерживаясь   дубинок   и
колотушек самых титанических размеров;  каждую  ночь  они  спали  в  будках,
представлявших собой лишь видоизмененную форму  знаменитых  деревянных  стен
Старой Англии; они неизменно просыпались,  только  когда  было  уже  слишком
поздно, - в этом отношении их легко было спутать с самыми  что  ни  на  есть
подлинными фермерами. Ну, а полицейские? Пуговицы на их мундирах изготовлены
в Бирмингеме, из дюжины их дубинок не соорудишь и одной настоящей колотушки;
им не дано деревянных стен, чтобы почивать между ними, а на голове они носят
кованое железо.
     Можно ли назвать сельскохозяйственными врачей? Пусть  ответят  на  этот
вопрос господа Морисон и Моут из Гигиенического заведения на  Кингс-Кросс  в
Лондоне.  Разве  деятельность  этих  джентльменов  не  является   постоянным
доказательством  того  факта,  что  все  наши  медики   объединились,   дабы
единодушно  опровергать  достоинства  универсальных  растительных   лечебных
средств? И разве это пренебрежение к  растениям  и  пристрастие  к  стали  и
железу, которое отличает практикующих врачей,  можно  истолковать  как  либо
иначе? Разве это не совершенно открытое  отречение  от  интересов  сельского
хозяйства и не поддержка промышленных?
     А хранители законов - разве они не нарушают верность прекрасной девице,
которую им  следовало  бы  боготворить?  Спросите  об  этом  у  Генерального
прокурора Ирландии. Спросите у этого достопочтенного и ученого  джентльмена,
который на днях публично отбросил серое гусиное  перо  -  продукт  сельского
хозяйства - и взялся за пистолет, утративший со введением  пистонных  замков
даже кремень - свою последнюю связь с сельским хозяйством. Или  задайте  тот
же самый вопрос еще более высокому деятелю  юстиции,  который  в  том  самом
случае, когда ему надлежало быть тростником,  колеблющимся  туда  и  сюда  в
зависимости от ветра противоречивых фактов,  восседал  на  судейском  кресле
словно идол, отлитый Властью из самого тяжелого чугуна.
     Весь мир принимает чрезмерное участие в наших промышленных интересах  -
всегда и  везде:  в  этом  и  источник  недовольства  и  великая  истина.  С
сельскохозяйственными интересами - что бы ни крылось под  этим  названием  -
дело обстоит совсем по-другому. Их  представители  не  думают  о  страдающем
мире, не видят его и равнодушны к тому, что им все-таки о  нем  известно;  и
так будет, пока мир остается миром. Все те, кого  Данте  поместил  в  первый
круг обители скорби,  отлично  могли  бы  представлять  сельскохозяйственные
интересы в нынешнем парламенте, или на собраниях друзей  фермеров,  или  где
угодно еще.
     Но речь сейчас идет не об этом.  Против  сельского  хозяйства  замышлен
заговор; и мы хотели только привести несколько  доказательств  существования
этого  заговора  и  того,  что  в  нем  участвуют  самые  различные  классы.
Разумеется, обвинительному акту против всех промышленных интересов  в  целом
совсем незачем быть длиннее обвинительного акта против О'Коннела и других *.
В качестве представителя этих интересов можно взять мистера Кобдена, каковым
его и так все единодушно признают.  Пусть  нет  никаких  улик  -  они  и  не
требуются. Достаточно будет судьи и присяжных. А их-то правительство  отыщет
без труда, если только оно хоть чему-нибудь научилось.

     9 марта 1844 г.


        ^TУГРОЖАЮЩЕЕ ПИСЬМО ТОМАСУ ГУДУ* ОТ НЕКОЕГО ПОЧТЕННОГО СТАРЦА^U

     Перевод И. Гуровой

     Мистер Гуд, сэр!
     Конституции все-таки приходит конец. Не смейтесь, не  смейтесь,  мистер
Гуд! Я знаю, что конец ей приходил уже раза два иди три,  а  может,  даже  и
четыре. Но сейчас она дышит на ладан, сэр, это уж точно.
     С вашего разрешения, я  хочу  указать,  что  последние  выражения  были
употреблены мной сознательно, сэр, и отнюдь не в том  смысле,  в  каком  они
употребляются нынешними безмозглыми фатами. Когда я  был  мальчиком,  мистер
Гуд, фатов еще и в помине не было. Англия была Старой Англией, когда  я  был
молод. Мне и в голову не могло прийти, что она  станет  Молодой  Англией  *,
когда я буду стар. Но нынче все идет задом наперед.
     Да, в мои дни правительства были правительствами, а  судьи  -  судьями,
мистер Гуд. И никаких этих нынешних глупостей. Попробовали бы вы начать свои
крамольные жалобы - мы тут же пустили бы в ход солдат. Мы пошли бы  в  атаку
на Ковентгарденский театр, сэр, как-нибудь вечером в среду - и с примкнутыми
штыками. Тогда судьи умели быть твердыми  и  блюсти  достоинство  закона.  А
теперь остался только один судья, который умеет исполнять свой долг.  Именно
он судил недавно ту самую мятежницу, которая, хотя и  имела  сколько  угодно
работы (шила рубашки по три  с  половиной  пенса  за  штуку),  нисколько  не
гордилась своей славной родиной и, чуть только потеряв легкий  заработок,  в
помрачении  чувств  изменнически  попыталась  утопиться  вместе   со   своим
малолетним ребенком; и этот достойнейший человек не пожалел труда  и  сил  -
труда и сил, сэр, - чтобы немедленно приговорить ее к смерти и объяснить ей,
что в этом мире для нее нет милосердия. Прочтите газеты за среду 17 апреля -
и вы сами во  всем  убедитесь.  Его  не  поддержат,  сэр,  я  знаю,  его  не
поддержат; однако  не  забудьте,  что  его  слова  стали  известны  во  всех
промышленных  городах  нашей  страны  и  читались  вслух  толпами  во   всех
политических собраниях, пивных, кофейнях и местах тайных и открытых  сборищ,
куда повадились ходить недовольные рабочие,  -  и  никакая  жалкая  слабость
правительства не сможет изгладить эти слова из их памяти.  Великие  слова  и
деяния, вроде этого, мистер Гуд, не проходят незамеченными в  дни,  подобные
нашим: их тщательно запоминают, и им не угрожает мрак забвения. Все общество
(особенно те, кто мечтает о мире,  о  гармонии)  весьма  ему  обязано.  Если
какому-нибудь человеку суждено будет нахватать звезд с неба, то только  ему;
и мне говорили даже, что это ему как-то почти удалось.
     Но даже ему не под  силу  спасти  конституцию,  сэр,  -  ее  искалечили
непоправимо. А вам известно, в какую гнусную непогоду потерпит она крушение,
мистер Гуд, и ради чего будет принесена в жертву?  А  вы  знаете,  на  какую
скалу она наткнется, сэр? Я убежден, что нет, ибо пока это  известно  только
мне одному. Но я расскажу вам.
     Конституция  разобьется,  сэр  (в  морском  смысле  этого   слова),   о
вырождени