добрите мою мысль, я
осуществлю  ее  в  один  миг,  если  же  нет,  примусь   разрабатывать   Ваш
первоначальный замысел, но должен откровенно признаться, что в Англии я себя
чувствую дома, Венеция же для меня и впрямь чужбина.
     Если Вы найдете время поразмыслить над всем этим, у  Вас,  вероятно,  к
нашей встрече будет уже готовое решение.

                                                               Искренне Ваш.


                                   6
      ДЖОНУ МАКРОУНУ

                                                             Фернивалс-инн,
                                       среда, после обеда, 9 декабря 1835 г.

     Сэр! Ни пробной страницы, ни  корректур  я  не  получал.  Надеюсь,  что
больше задержек уже не будет и что мы оба - я и Крукшенк  *  вскоре  получим
все. Не соблаговолите ли Вы сообщить мне, что Вы успели сделать?
     Я чрезвычайно польщен Вашим мнением о Ньюгете - ни в  настоящем,  ни  в
будущем ничьи похвалы не могут доставить мне больше радости,  чем  Ваша.  Те
два места, о которых Вы говорите, я пропустил не случайно, а  сознательно  и
решил отказаться от них по зрелом размышлении. Что касается миссис Фрай *, я
увидел в редакции какую-то квакершу и, повернувшись к Вам, сказал  в  шутку:
"Вот миссис Фрай"; но была ли то в  самом  деле  она  или  еще  какая-нибудь
добрая квакерша, каких много на свете, - одному богу  известно;  я  даже  не
уверен в том, что она жива; а если даже жива, то она,  должно  быть,  старше
той дамы, которую мы с Вами видели. Теперь насчет Кухни. Я не знаю, в  каком
другом месте я мог бы ввести этот эпизод, не ослабляя  эффекта  последующего
описания. Я решил его выпустить,  на  всякий  случай,  -  ведь  какие-нибудь
щепетильные глупцы, которые смотрят на вещи иначе,  чем  мы  с  Вами,  могут
найти  нечто  отталкивающее,  отвращающее  в  самой  идее.  Когда  я  получу
корректуру, я еще раз взгляну на это место  и  попробую  вставить  его  куда
следует en passant {Мимоходом (франц.).}.
     И последнее, об исправительном доме. Я писал  Крукшенку  и  просил  его
дать мне записку к Честертону *, чтобы еще раз побродить по тюрьме. Впрочем,
я бы предпочел не описывать ее здесь. Тюремное  заключение  сроком  на  один
год, каким бы суровым оно ни было, никогда не вызовет того острого  интереса
у читателя, какой вызывает смертный  приговор.  Топчак  не  может  завладеть
человеческим воображением в той же мере, что и виселица; Хогарт, например, -
а его суждением не следует пренебрегать, так как у него многолетний опыт,  -
говорит, что, по его мнению, еще один тюремный очерк может  ослабить  'ффект
первого.

                                                      Всегда и искренне Ваш.

                                   7

ДЖОНУ МАКРОУНУ

                                                             Четверг утром,
                                                            7 января 1836 г.

     Дорогой сэр,
     Я не стал заниматься сочинением нового заглавия для очерков, и  поэтому
большая часть книги, если не вся книга, уже набрана. С техникой этого дела я
незнаком и, признаться, не понимаю, как можно заменить слова: "Очерки Боза",
когда они значатся уже на каждой странице, - не уничтожая всего тиража. Если
Вам придет в голову какое-нибудь другое заглавие,  сообщите,  пожалуйста,  я
буду рад  и  подумаю;  единственное  соображение,  которое  заставляет  меня
держаться за мое старое заглавие, - это то, что оно скромное и простое - два
качества, которыми начинающему  писателю  не  следует  пренебрегать.  Джордж
Крукшенк заходил ко мне в понедельник и сказал, что к концу  недели  пришлет
мне записку с приглашением провести у него вечер и  посмотреть  его  офорты.
Он, должно быть, даст о себе знать либо  сегодня  вечером,  либо  завтра,  и
тогда я тотчас зайду к Вам.
     Я чрезвычайно  польщен  суждением  Эйнсворта  о  "Посещении  Ньюгетской
тюрьмы" и его очевидным сочувствием к  нашим  делам.  Видел  ли  он  "Черную
вуаль"?
     Искренне Ваш.

     Не пора ли давать объявление? Все меня об этом спрашивают.


                                   8

     ТОМАСУ БИРДУ *

                                                              Вторник днем,
                                                           2 февраля 1836 г.

     Мой дорогой Бирд,
     Леметр заходил ко мне сегодня утром, чтобы поговорить о  том,  что  нам
делать, и я предложил ему следующий план, с которым он  тут  же  согласился.
Партию несогласных составляете Вы, я, Леметр, Гарфилер и Уотс. Пусть  завтра
днем, когда все приготовления к сессии будут окончены, один  из  нас  (я  не
возражаю против  того,  чтобы  это  был  я)  скажет,  что  мы  пятеро  хотим
поговорить с Истхопом *, - само  собой  разумеется,  что  с  теми,  кто  уже
поставил свою подпись, мы не будем входить ни в какие контакты. После  этого
мы скажем, что, поскольку среди  нас  возникли  разногласия,  мы  хотели  бы
получить вполне  определенный  ответ  и  уяснить  себе,  будут  ли  те,  кто
отказался поставить свою подпись,  уволены  по  истечении  срока  настоящего
договора. Если ответ будет  утвердительный,  то  мы  письменно  выразим  наш
протест и объявим о своем намерении заключить первый  же  годовой  контракт,
который нам предложит любая редакция. Если же Истхоп не станет настаивать на
своем, то подписываться мы не будем, зато выразим готовность пойти навстречу
любому приемлемому для нас  предложению,  если  таковое  не  будет  касаться
продолжительности   наших   контрактов   и   оградит   нас   от   повторения
неприятностей, на которые мы жалуемся.
     Завтра вечером я иду в "Адельфи" *. Нашей редакции  оставили  отдельную
ложу, в которой будет место и для Вас, если Вы захотите сопровождать меня  и
Хогартов. Но в  любом  случае,  поскольку  встреча  назначена  на  пять,  Вы
обедаете со мной ровно в три.

                                                                 Всегда Ваш.


                                   9

     ЧЕПМЕНУ И ХОЛЛУ*

                                                             Фернивалс-инн,
                                         четверг вечером, 18 февраля 1836 г.

     Господа,  позвольте  сообщить  вам,  что  наконец-то  я   принялся   за
"Пиквика", которому суждено будет предстать перед читателем во всем  величии
и блеске своей славы *. Первая глава будет готова завтра. Мне очень хотелось
бы напечатать своего "Чудака" *.  Если  у  вас  нет  возражений,  я  был  бы
счастлив передать его вам. Стоит ли говорить, что  вы  -  единственные,  кто
знает о его существовании. Но спешу вернуться к своему "Пиквику"...

                                                               Искренне ваш.


                                   10

МИСС ХОГАРТ

                                                             Фернивалс-инн,
                                     воскресенье вечером, 21 февраля 1836 г.

     ...Только что посадил Пиквика и его друзей в рочестерский  дилижанс,  и
они  чувствуют  себя  превосходно,  в  обществе  нового  персонажа,   весьма
непохожего на всех, доселе мной  описанных,  который,  льщу  себя  надеждой,
будет иметь успех. Прежде чем лечь спать, я  хочу  доставить  их  с  бала  в
гостиницу, - а это, я думаю,  совершится  _в  лучшем  случае_  во  втором  или
третьем часу ночи. Издатели нагрянут  с  утра,  так  что  мне,  как  видишь,
остается одно: приковать себя к письменному столу.


                                   11

ТОМАСУ БАРРОУ

                                                   Четверг, 31 марта 1836 г.

     Дорогой дядя,
     Огромный успех моей книги * и та  репутация,  которую  благодаря  ей  я
приобрел среди издателей,  дают  мне  возможность  обзавестись  своим  домом
раньше, чем я предполагал.  Поэтому  я  назначил  на  будущую  пятницу  свою
свадьбу с мисс Хогарт, дочерью джентльмена, не так давно прославившего  себя
замечательной работой в области музыки. Мистер Хогарт -  задушевный  друг  и
компаньон сэра Вальтера  Скотта  и  один  из  самых  выдающихся  литераторов
Эдинбурга.
     Ни одному из членов моей семьи я не представил бы  свою  жену  с  такой
гордостью, как Вам, но я вынужден сказать - и я уверен, что Вы не будете  на
меня за это в обиде, - что не могу этого  сделать  по  той  же  причине,  по
которой мне приходится в течение столь долгого  времени  отказывать  себе  в
удовольствии видеться с Вами. Если, будучи холостым, я не мог  посещать  дом
моего родственника, в который был закрыт доступ моему отцу, то  я  не  смогу
этого делать и став женатым, точно так же, как я не могу видеться ни с одним
из моих родственников, которые относятся к отцу иначе, чем ко мне.
     Мне горько говорить об этом в особенности Вам, с которым у меня связано
столь многое. Я не могу забыть, как когда-то в детстве был  Вашим  другом  и
сиделкой во время  Вашей  долгой  и  изнурительной  болезни,  я  никогда  не
перестаю вспоминать о тех многочисленных знаках любви и участия, которыми Вы
дарили меня впоследствии.
     Милый дядя, когда я говорю, что буду безмерно счастлив, если Вы  дадите
мне возможность снова видеться с Вами, и между нами возродятся те  сердечные
и дружеские отношения, которых я столь искренне желаю, я надеюсь, что Вы  не
поймете меня превратно. Я не прошу Вас изменить свое решение - я считал  бы,
что я унизил себя такой  просьбой.  Но  я  думаю,  что  время,  быть  может,
смягчило Вашу непреклонную враждебность... Я могу забыть несправедливость (в
этом я ничуть не сомневаюсь) по отношению к моему отцу. Я не  могу,  однако,
быть здесь беспристрастным судьей, поскольку не в силах  относиться  к  этим
делам без предвзятости, а потому я и не могу  позволить  себе  осудить  Ваше
решение.
     Ни одно обстоятельство моей жизни не  причинило  мне  такой  боли,  как
невозможность видеться с Вами и с тетушкой. Мне остается лишь добавить,  что
содержание этого письма известно  одной  только  тете  Чарльтон,  которой  я
написал на ту же тему, и заверить  Вас,  что  при  любых  обстоятельствах  я
всегда останусь в душе

                                            Вашим нежно любящим племянником.


                                   11

     РОБЕРТУ СЕЙМУРУ*


                                                             Фернивалс-инн,
                                             четверг вечером, апреля 1836 г.

     Сэр,
     Я собирался написать Вам, как я ценю все, что  Вы  сделали  для  нашего
общего друга мистера Пиквика и насколько результаты Вашей  работы  превзошли
все мои ожидания. Я счастлив, что могу поздравить Вас,  наших  издателей,  и
самого себя с полнейшим успехом нашего предприятия.
     А теперь у меня появилась еще одна причина беспокоить Вас.  Вот  в  чем
дело. Судьба "Рассказа странствующего актера"  *  меня  очень  волнует,  тем
более что многие из  моих  друзей-литераторов,  суждению  которых  я  привык
верить, считают, что этот рассказ произведет сильное  впечатление.  Я  видел
Ваш эскиз к гравюре для этого рассказа. Рисунок мне кажется превосходным, но
все же он не совсем  передает  мою  мысль;  а  мне  так  хочется  достигнуть
возможного совершенства, что я решаюсь просить Вас сделать еще один рисунок.
Я буду чрезвычайно рад видеть  Вас,  а  также  новый  эскиз,  когда  Вы  его
закончите. С этой целью я пригласил Чепмена и Холла зайти ко мне  вечером  в
воскресенье (мой единственный свободный вечер!) выпить по стаканчику  грога,
в надежде что и Вы присоединитесь к ним.
     Попытаюсь объяснить, чего бы мне хотелось.  Женщина,  по-моему,  должна
быть моложе, а "мрачный субъект" тем более, не говоря уже о том, что  у  Вас
он получился слишком несчастным. Вся гравюра была бы интереснее, если  бы  в
фигуре рассказчика ощущалось больше  сочувствия  и  заботливого  внимания  к
больному, а сам больной, хоть он у меня изможденный,  умирающий,  не  должен
производить отталкивающее впечатление. Обстановку Вы изобразили _превосходно_.
     Я позволил себе представить  свои  замечания  на  Ваше  рассмотрение  в
полной уверенности, что Вы не истолкуете превратно чувство,  которое  движет
мною. Надеюсь, что  Вы  будете  в  состоянии  посетить  меня  в  воскресенье
вечером.

                                                               Искренне Ваш.


                                   13

ДЖОНУ МАКРОУНУ

                                                         Фернивалс-инн, 15,
                                             среда утром, 12 октября 1836 г.

     Дорогой Макроун, что Крукшенк сумасшедший - я знаю давно,  поэтому  его
письмо меня не удивило нисколько. Если Вы продолжаете  с  ним  общаться,  то
очень меня обяжете, передав ему, что меня очень рассмешило  его  предложение
править мою рукопись и что, если бы она попала в его руки, я бы сохранил его
поправки, как "литературный курьез". Я самым решительным образом считаю, что
он может отправиться к черту; и поскольку книга  эта  до  некоторой  степени
моя, я положительно протестую против того, чтобы он к ней притрагивался.
     Я не уверен, что она вообще нуждается в иллюстрациях, а если нуждается,
то мне кажется, что лучше бы их дать моему художнику по  "Пиквику",  ибо  он
уже завоевал расположение  публики  благодаря  вышеупомянутому  бессмертному
джентльмену. Об этом следует еще подумать, и, конечно, Вам виднее.
     Я убежден, что на то время, пока миссис Макроун лежит в  своей  комнате
наверху, Вам было бы полезно провести часок-другой у нас,  и  Кэтрин  просит
передать,  что  она  всей  душой  согласна  со  мной.  Дайте  знать,   когда
соберетесь, чтобы я был дома и освободился от работы. На днях  я  повстречал
Холланда * на улице, и, так как он был явно рад видеть старого сотрудника, я
пригласил его сегодня к обеду. Не знаю, почтете ли Вы за честь или  нет,  но
во всяком случае надеюсь, что Вы примете наше приглашение встретиться с  ним
за нашим столом. Берегите миссис Макроун. Зачем Вы  позволили  ей  так  рано
спускаться вниз к обеду? Кэтрин с нетерпением ожидает вестей о том,  что  ее
здоровье  пошло  на  поправку.  Надеюсь,  что  Вы   пришлете   нам   сегодня
благоприятный бюллетень.

                                                            Преданный Вам...


                                   14

ЧЕПМЕНУ И ХОЛЛУ

                                                             Фернивалс-инн,
                                           вторник вечером, 1 ноября 1836 г,

     Господа, ваше любезное письмо доставило мне огромное удовлетворение,  и
не столько оттого, что вы сообщаете в нем об успехе "Пиквика" и о  связанных
с  ним  для  меня  выгодах  (хотя  они  и  велики),   сколько   из-за   духа
доброжелательства, которым ваше сообщение пронизано, и лестных выражений,  в
которые вы его облекли.
     Я отлично сознаю, что у мистера Пиквика в  последнее  время  наметилась
какая-то затяжная болезнь, симптомы  которой  продолжают  грозно  нарастать.
Смею вас заверить, что в болезни наступил кризис и что отныне она пойдет  на
убыль. Не желая давать громкие обещания, я постараюсь доказать вам, на  этой
же неделе, что  настроен  весьма  серьезно.  Умоляю  вас  не  забывать  двух
обстоятельств: первое, что у меня много других дел, и второе, что не  каждый
день удается заставить свой дух взмыть  на  пиквикианскую  высоту.  И  хотя,
благодарение богу, у меня забот не больше, чем у других, вы не поверите, как
часто со мной бывает такое, что я сяду, с тем чтобы начать следующий выпуск,
и вдруг чувствую полную свою несостоятельность, и тогда, вместо  того  чтобы
принуждать себя писать, я поступаю гораздо умнее: отхожу  от  стола  и  жду.
Незачем, я думаю, говорить, что я всей душой заинтересован  в  успехе  своей
книги и горжусь ею. Если бы мне суждено было прожить еще сто  лет  и  каждый
год написать по три романа, я ни одним  из  них  не  гордился  бы  так,  как
горжусь "Пиквиком", ибо чувствую, что он сам пробил себе дорогу, и  надеюсь,
- не стану скрывать! - что и много лет спустя, когда высохнут и рука моя,  и
перья, которые она держала, "Пиквик" найдет себе место  на  пыльных  полках,
рядом с творениями более достойными.
     Впрочем, довольно о "Пиквике", поговорим  о  моем  будущем.  Я  был  бы
бесчувственным и тупым писакой, если бы у  меня  могла  зародиться  хотя  бы
отдаленнейшая мысль расторгнуть нашу приятную и  дружескую  связь.  Итак,  я
настоящим назначаю и избираю Уильяма Холла и Эдварда Чепмена, проживающих  в
доме Э 186 по Стрэнду, а также их наследников, душеприказчиков,  управляющих
и правопреемников издателями всей моей продукции, покуда газеты не объявят о
моем последнем издании - в одном томе, в  деревянном  переплете,  с  медными
пластинками; и вместе с драгоценнейшим другом, который даст это  объявление,
я надеюсь, что нескоро еще выйду в столь уникальном издании.
     Я собирался в заключение сказать, как я ценю, как высоко  я  ценю  ваше
безупречное отношение ко мне. Но так как я боюсь расчувствоваться, если  дам
себе волю, то добавлю лишь, что остаюсь,  господа,  преданным  вам  Чарльзом
Диккенсом.


                                   15

ДЖОНУ ИСТXОПУ

                                                         Фернивалс-инн, 15,
                                            пятница утром, 18 ноября 1836 г.


     Сэр,
     Было бы чрезвычайно несправедливо с Вашей стороны усмотреть в том,  что
третьего дня я не возвратился в редакцию, хотя бы малейшую долю  неуважения.
Я оставил миссис Диккенс в  лавке  неподалеку,  и  так  как  я  затратил  на
ожидание  в  редакции  и  поход  на  Сесиль-стрит  больше  времени,   нежели
рассчитывал, я побоялся дольше оставлять ее одну среди чужих. Я  ведь  знал,
что смогу удовлетворительным образом объяснить Вам причину, по которой я  не
возвратился в  редакцию  (впрочем,  я  не  думал,  что  Вы  придадите  этому
значение). А после этого  я  не  являлся  оттого,  что  был  очень  болен  и
несколько дней не выходил из дому, и потом был вынужден все свое время, день
и ночь, посвятить наверстыванию того, что за это время упустил.
     Позвольте заверить Вас со  всей  почтительностью,  что  Вы  ошибаетесь,
полагая,  будто  я  забыл  о  своем  обязательстве  снабжать   Вас   очерком
еженедельно. Я просто-напросто продолжал действовать так же, как  и  прежде,
когда писал свои очерки. У нас была такая же  договоренность  тогда,  как  и
теперь, но иногда я  писал  по  два  очерка  в  неделю,  иногда  ни  одного,
сообразуясь как с собственными интересами, так и с  интересами  газеты.  Мне
казалось, что "Кроникл" не пострадает, если я пропущу очередной выпуск, хотя
бы потому, что в это время шла ревизия судов. Надо полагать, что у газеты не
было недостатка в материале, ибо я помню случай, когда мой очерк пролежал  в
редакции три дня, прежде  чем  к  нему  притронулись.  Мне  остается  только
добавить, что с превеликим удовольствием верну  Вам  шесть  гиней,  и  жалею
только о том, что не имею возможности возвратить при этом все гроши, которые
мне выплатила газета сверх моего репортерского жалованья, хотя  я  их  более
чем заработал.
     Я думал было просто уйти, без объяснений,  а  натянутый  и  резкий  тон
Вашего предыдущего письма считать  за  одно  из  проявлений  чувства,  столь
естественного у хозяина, когда слуга извещает его о своем намерении покинуть
его и предложить свои услуги другому. Теперь, однако, скажу  Вам  в  том  же
духе откровенности и честности, в котором выражаете Вы свои чувства ко  мне,
что я ожидал от  издателей  "Морнинг  кроникл"  письменного  признания  моих
заслуг. Теперь  я  уже  могу  сказать,  что  всякий  раз,  выполняя  важные,
экстренные  поручения  газеты,  я  проделывал  то,  что  до  меня  считалось
невозможным, а после меня вряд ли кто станет делать, и подчас в своем рвении
к интересам газеты рисковал  собственным  здоровьем  и  пренебрегал  личными
удобствами.
     Все  время,  что