о  бы  с  каждым  из  них,  если  бы  позволили  условия   некоторых
переполненных тюрем) пребывают взаперти в одиночестве в  течение  двенадцати
часов из каждых двадцати четырех; и заключенный, хотя и защищен  от  всякого
разлагающего влияния, все же остается членом человеческого общества,  он  не
становится изолированным существом, которое не видит и не  чувствует  вокруг
себя ничего и никого, варясь в собственном соку.  Нам  говорят  о  том,  что
система  совместного   содержания   при   запрещении   разговоров   вызывает
возражения, потому что случаи нарушения при ней тюремной  дисциплины  влекут
за собой ряд наказании: но ведь нам говорят не переводя дыхания и о том, что
решениям, принятым заключенными относительно их туманного будущего,  следует
верить, и о том, что они при малейшем искушении  не  выдерживают  первых  же
испытаний в реальном настоящем.
     Могу  ли  я  больше  верить   образцовому   раскаянию,   чем   прошлому
заключенного, когда мне говорят, что, если мы поместим  данного  человека  с
другими людьми и строжайше прикажем ему не общаться  с  ними  ни  с  помощью
слов, ни с помощью знаков, у него не хватит силы воли повиноваться тюремному
режиму?
     Вспомним и то обстоятельство, что, хотя система  одиночного  заключения
одобрена английским парламентом и распространяется в Англии, она не получила
распространения в  Америке,  несмотря  на  усилия  всех  "лихих  наездников"
Соединенных Штатов. Вспомним, что она никогда не применялась в  государстве,
известном  своей  образованностью,  умеренностью,   своими   замечательными,
пользующимися европейской славой, людьми, своими великолепными общественными
институтами. Пусть эта система,  если  уж  вы  так  хотите,  в  ограниченном
масштабе будет испытана в этой стране на преступниках всех категорий,  пусть
будет  подвергнута  испытанию  система  капитана  Макконохи;   пусть   будет
подвергнуто испытанию все, в чем есть хоть крупица  надежды;  но  пусть  эти
изменения будут только частью общей системы преобразований, рассчитанной  на
то, чтобы вернуть к честной жизни хотя бы некоторых из заблудших людей  этой
страны, а не будет  являть  собой  живое  воплощение  удивительно  любовного
предпочтения преступления нужде и  труду.  Всякую  тюрьму,  рассчитанную  на
данную систему, строительство которой требует  больших  затрат,  практически
невозможно использовать для  тюрьмы  другой  системы,  и  налогоплательщикам
следует хорошенько подумать, прежде чем принять как само собой  разумеющееся
то, что эта система безусловное и непреходящее благо для страны.
     При  системе  одиночного  заключения  узники  занимаются   однообразной
отупляющей  работой.  При  системе  совместного   заключения   администрация
Миддлсекского графства почти упразднила монотонный труд. Разве не  входит  в
задачу юристов изучение вопроса о том, какая работа  меньше  всего  нравится
людям, всегда мыкающимся по тюрьмам больших городов  -  карманникам,  ворам,
неисправимым бродягам, хроническим алкоголикам, нищим вымогателям, - и разве
не входит в эту задачу предоставление им именно этой  работы,  вместо  любой
другой? Среди лихих наездников, любителей скачек с препятствиями,  это,  как
нам известно, не модно. Но мы бы нашли для всех этих людей особо  трудную  и
черную работу, какая будет проводиться только в тюрьме и нигде более.  И  мы
считаем своим долгом высказать сомнения по поводу того, уместно ли  в  такой
стране, как Англия, с ее уважением к труду и трудящимся, снабжать и без того
перегруженный рынок плодами трудов заключенных.  По  этому  поводу  торговцы
недавно публично выражали недовольство. И мы не можем закрывать глаза на тот
факт, что оно действительно обоснованно.
     27 апреля 1850 г.


       ^TМЫСЛИ ВОРОНА ИЗ "СЧАСТЛИВОГО СЕМЕЙСТВА" *^U

     Перевод И. Гуровой

                                   I

     Я не намерен этого терпеть, да и с какой стати?
     Один раз изложив свои горести на бумаге, я решил продолжать  в  том  же
духе. У вас, людей, есть поговорка: "Если меня и за ягненка повесят, так  уж
лучше я украду целую овцу". Ну и очень хорошо: если у меня  может  случиться
недоразумение с нашим хозяином из-за десяти листиков бумаги, так уж лучше  я
испишу их сотню. Итак, начали!
     Хотел бы я знать, кто такой Бюффон *. Что он  не  был  птицей,  я  хоть
сейчас присягну. А в таком случае, что он мог понимать в птицах - и особенно
в воронах? Он делает вид, что ему известно о воронах  все.  Но  откуда?  Был
тот, от кого он почерпнул свои сведения, вороном? Ну, уж нет! Еще не родился
ворон, который стал бы вот так откровенничать - почитайте-ка историю,  и  вы
сами в этом убедитесь.
     Каждую субботу в наше заведение  является  поглазеть  на  нас  школьный
учитель в порыжелых черных панталонах и приводит с собой кучу мальчишек.  Он
им все уши прожужжал Бюффоном. Вот откуда я знаю, что говорит Бюффон.  Очень
вежливый человек ваш Бюффон, да и вы все вместе взятые очень вежливые  люди,
это уж будьте уверены.
     С чего вы взяли, что я пронырлив и нагл, что я всюду сую свой нос,  что
я дразню собак и гоняю их, что я безобразничаю на птичьем дворе и что я,  не
жалея усилий, обхаживаю кухарку, дабы войти к ней в милость? Вот что болтает
ваш приятель Бюффон, а вы ему и поверили! И с чего вы взяли, что  я  "обжора
по природе и вор по привычкам"? Да ведь тот самый  мальчишка,  которому  это
было сообщено с должной ссылкой на Бюффона, в эту самую минуту, пяля на  нас
сквозь сетку глаза, поглаживал в кармане чужой волчок,  а  сам  чуть  дышал,
объевшись пудингом.
     Я вам одно скажу. Вот у вас хватает совести писать всяческие  историйки
про нас, и решать, какими мы должны быть, а какими - не должны,  и  наделять
нас всякими кличками. А как вы думаете, в каком виде  предстанете  вы  сами,
если мы вздумаем пописывать историйки про вас? Скажу не хвастая, мне кое-что
известно о цирке Астли *, недаром же  я  прожил  несколько  лет  в  тамошних
конюшнях.  Черт  побери!  Послушали  бы  вы,  что  говорили   лошади   после
представления, так не мнили бы о себе столько!
     Не подумайте, что я восхищаюсь Кошкой. Я ею вовсе не восхищаюсь. Вернее
сказать, я питаю к ней личную вражду.  Но,  будучи  обречен  вести  подобную
жизнь, я порой снисхожу до беседы с ней, и как-то спросил, каково ее  мнение
на ваш счет. Перед тем, как поселиться  здесь,  она  проживала  у  старой  и
богатой дамы, приходившейся теткой множеству племянников и  племянниц.  Так,
по словам Кошки, она там такого насмотрелась, что не  понимает,  как  у  вас
хватает наглости обвинять Кошку в лукавстве и себялюбии.
     Значит, я, по-вашему, не жалея усилий, обхаживаю кухарку, вот  как?  Уж
вы-то, конечно, ни на что подобное не способны, а? Среди вас не найдется  ни
одного  политического  деятеля,  который,  не  жалея  усилий,  обхаживал  бы
министра, э? Ни одного священника, усердно обхаживающего  епископа?  Гм!  Ни
одного блюдолиза, усердно обхаживающего вельможу? Ой ли? У вас, значит,  нет
ни прислужничества, ни искательства, ни погони  за  выгодным  местечком,  ни
лакейства во имя золотых и серебряных  жезлов?  Ну,  совсем  ничего  такого?
Короче, у вас нет излишка в кухарках, которых вы  все  усердно  обхаживаете,
подбираясь к общему пирогу? Да уж конечно. Это вы предоставляете воронам.
     Ваш приятель Бюффон, да и многие другие из вас, любит  живописать  нашу
натуру, не жалея красок. А хотите послушать, каковы ваши собственные нрав  и
терпеливость? Спросите Собаку.  О  том,  как  вы  никогда  не  перегружаете,
никогда не бьете усердного  работника?  Спросите  приятеля  моего  шурина  -
Верблюда в Зоологическом саду. О том, как вы вознаграждаете верных  слуг  за
долгую службу? Жаль, что я не могу отослать вас к последней лошади,  которой
мне довелось пообедать (эх, и жестка же она  была!)  на  живодерне  в  Тэттл
Бридж. О том, как вы из кротости никогда не пускаете в ход палку?  Погодите,
вот скоро выйдут мемуары Осла!
     Вы, как погляжу,  любите  насмехаться  над  Попугаем.  Я  сам  попугаев
недолюбливаю. Мне не нравится попугаичий голос - хрипотцы в нем не  хватает.
И попугаичья ливрея мне противна - для одежды приличен только  черный  цвет.
Мне приятней закусить попугаем, чем смотреть на него. Куда приятней. Но ведь
вы-то смеетесь над попугаем потому, что он без конца твердит одно и то же, -
а  вам  не  кажется,  что  вы  тут  над  собой  смеетесь?  Вам  когда-нибудь
приходилось слышать, как глава кабинета, когда заходит речь  о  каком-нибудь
вопиющем злоупотреблении или непростительной ошибке, известной всей  стране,
вдруг начинает заверять достопочтенных членов палаты, что самому ему  ничего
об этом не  известно,  но  что  все  необходимые  справки  будут  немедленно
наведены?  А  вы  слышали,  как  судья,  ужасаясь   неизбывному   невежеству
какого-нибудь бедняка-преступника, заявляет, что это из ряда  вон  выходящий
случай и что он просто ушам своим поверить не может - хотя всю свою жизнь он
мог бы у самых стен своего дома наблюдать десятки тысяч столь же прискорбных
исключений? Да слышали ли вы в  вашей  среде  что-либо  равное  попугаичьему
повторению таких слов, как  "конституция",  "родина",  "служение  обществу",
"самоуправление",    "централизация",    "противуанглийский",     "капитал",
"равновесие сил", "капиталовложения", "хлеб", "права  рабочих",  "заработная
плата" и так далее?  Слышали  ли  вы  что-либо  подобное?  Нет!  Само  собой
разумеется, никогда не слышали.
     Но вернемся к этому вашему Бюффону. Он  находит,  что  мы,  вороны,  на
редкость  странные  существа.  Мы  обладаем  такими  замечательными  чертами
характера, что просто не верится. "Монета,  чайная  ложечка  или  кольцо,  -
говорит он, - неминуемо соблазняют их. Побуждаемые алчностью, они исподтишка
хватают подобные безделки и, если за ними не следят, утаскивают  их  в  свой
излюбленный тайник". Просто удивительно!
     Вам  когда-нибудь  приходилось  слышать  о  местечке,  которое  зовется
Калифорнией? Мне  вот  приходилось.  Говорят,  туда  со  всех  концов  света
набрались какие-то твари: они роются в  земле,  полощутся  в  воде,  болеют,
линяют, живут в нужде и страхе,  голодают,  умирают,  гибнут,  убивают  друг
друга - и все ради чего? Ради монеток, которые им  хочется  утащить  в  свой
излюбленный тайник. Воронье они, все до единого. Ни  одного  человека  среди
них днем с огнем не сыщешь, так-то.
     Вы когда-нибудь слышали о железнодорожных акционерных  компаниях?  Я-то
слышал. Вот когда мы себя  показали  -  мы,  пернатые  создания,  обладатели
уютных гнездышек! Как мы все с ума сходили из-за таких компаний! Как мы все,
до единой птицы, от орла до воробья, падали ниц перед  таким  вот  огородным
пугалом и поклонялись ему во имя любви к клочкам бумаги, сыпавшимся  из  его
грязных карманов! Если бы оно не прогнило насквозь и не рассыпалось, мы  лет
через десять, того и гляди, наградили бы его титулом! А подите вы  вместе  с
вашим Бюффоном и не морочьте мне голову своими разговорами.
     "Ворон не довольствуется похищением припасов из  кладовой  или  погреба
(вот вам опять ваш Бюффон!). Нет,  он  покушается  и  на  более  драгоценную
добычу, от которой ему нет ни  радости,  ни  проку".  Как  вы  должны  этому
дивиться, вы, люди, - даже больше, чем та  Кошка,  которая  жила  у  богатой
старухи!
     Нет, я этого терпеть не намерен. Не выйдет по-вашему! Раз люди пишут  о
воронах, то и вороны будут писать о людях - я уж  об  этом  позабочусь.  Ну,
хоть не вороны, а Ворон - а точнее сказать, я сам. Я напишу все, что  о  вас
думаю. А если подвернется  удобный  случай  и  выпадет  досужая  минутка,  я
составлю вашу естественную историю. Вы любите поговорить  о  возложенных  на
вас высоких миссиях. Так вот это будет моей миссией. Как она вам понравится?
     Я с  благодарностью  воспользуюсь  сведениями,  сообщенными  мне  любым
животным, кроме подобных вам;  все  птицы,  звери  и  рыбы,  если  они  того
пожелают, могут содействовать мне в исполнении моей миссии.  Я  намекнул  об
этом Кошке, сообщил об этом Мыши и попросил об этом Собаку. Когда  я  говорю
об этом Сове, она покачивает головой и выражает сомнение. Но  когда  же  это
она не покачивала головой и не выражала  сомнения?  Выступая  публично,  она
только и делает,  что  покачивает  головой  и  выражает  сомнение.  И  ведь,
кажется, она из-за этого нажила себе немало неприятностей за те долгие годы,
пока гнездилась в Канцлерском суде. Но  отвыкнуть  от  этого  она  никак  не
может. И ничего другого от нее не добьешься.
     Да, кстати о миссиях! Жена нашего Хозяина тоже обзавелась миссией!  Она
уверилась, что жить не может без права  голосовать  на  выборах,  без  права
выставлять свою кандидатуру в парламент, - а также, если  не  ошибаюсь,  без
права получать офицерские чины в армии и флоте. Она вдруг  открыла,  что  ей
вовсе незачем быть утешением  жизни  нашего  Хозяина  и  пленять  его  своей
отрешенностью  от   грубого   торгашества   мира   мужчин;   наоборот,   она
почувствовала, какое это низкое тиранство - ждать от  нее,  чтобы  она  была
светлой феей его домашнего очага, - и помышляет теперь только о произнесении
речей. Такова новая миссия Жены нашего Хозяина. Ну, какая  Голубка  способна
на подобную нелепость? Она-то знает, в чем ее истинная сила.
     Вы чванитесь своим даром речи, но к чему вам слова, коли вы  не  можете
найти им применение получше? Вы же только  и  делаете,  что  вечно  заводите
из-за них свары. А не пора ли  вам  подумать  о  вещах  более  существенных?
По-моему, у вас есть священная  заповедь,  не  позволяющая  вцепляться  друг
другу в глотку из-за простых слов. Вы ведь ее почитаете, не так ли?
     Право, меня на  моей  жердочке  в  Счастливом  Семействе  и  то  совсем
оглушили слова. В зверинце, перед тем, как меня продали, я  все  думал,  что
хуже павлиньего крика ничего быть не может, но уж лучше  двадцать  павлинов,
чем один Горэм * и  Тайный  совет.  В  пылу  своих  словесных  потасовок  вы
забываете о зрителях. Но если бы вы слышали то, что мне  приходится  слышать
на моей людной улице, вы перестали бы поднимать такой  шум  и  позволили  бы
большинству спокойно во что-то верить. Вы перегибаете палку, уверяю вас.
     Что же удивительного, если Попугай набирается разных  слов  и  начинает
ими забавляться? Какое другое занятие может  он  себе  найти?  Ведь  нет  ни
нуждающихся попугаев,  ни  неграмотных  попугаев,  ни  попугаев-иностранцев,
пребывающих в заразном состоянии мятежа, ни  попугаев,  которым  грозила  бы
моровая язва, ни гнусных трущоб, населенных нищими попугаями,  ни  попугаев,
требующих, чтобы их скорей-скорей отправили за моря. А вот среди вас!..
     Ну-с, повторяю: я более не  намерен  этого  терпеть.  Покорное  приятие
несправедливости недостойно Ворона. Я испускаю карканье восстания и призываю
Счастливое Семейство сплотиться вокруг меня. Вы, люди, много лет делали, что
хотели. Но теперь вы услышите о себе кое-что новенькое.
     Я обнаружил, что прошлые  мои  записи  исчезли  из  уголка,  где  я  их
припрятал. Я грешным делом  заподозрил  Скворца,  но  он  говорит:  "Клянусь
честью!" Если они попали к мистеру Роуланду Хиллу, он воздаст мне должное  -
и куда больше, чем вы воздавали ему за  последнее  время!  -  или  я  в  нем
ошибся.

     11 мая 1850 г.

                                   II

     Эгей!
     Вы никак не хотите позволить, чтобы я  приступил  к  составлению  вашей
Естественной истории, а? Вам непременно нужно  что-нибудь  вытворить,  чтобы
отвлечь мое внимание. Вот теперь вы затеяли  свару  с  гробовщиками!  Уж  не
знаю, до чего вы еще можете додуматься.
     Фу! Долго же  вы,  милейшие,  выбирали  время,  чтобы  наконец  решить,
собираетесь ли вы и дальше  терпеть  подобное  надувательство.  "Исполнение"
похорон, подумать только! Мне доводилось слышать об исполнении  всяких  штук
учеными собаками и кошками, учеными  козлами  и  мартышками,  учеными  пони,
белыми мышами и канарейками, но, признаюсь, "исполняющие"  пьяницы,  которые
пьют без передышки в честь ваших дорогих умерших и добрую  половину  из  вас
втягивают в долги на целый год, - дальше ехать некуда! Ха-ха!
     На днях по  соседству  с  нашим  заведением  "взял  да  и  помер"  (как
выражается жена нашего Хозяина) какой-то человек. Клянусь клювом,  во  время
похорон я чуть с жердочки не свалился, до того вы меня рассмешили!
     Перышки мои! Ну и зрелище это было! В жизни не видел,  чтобы  Сову  так
пробрало. Очень все это ей понравилось.
     Перво-наперво явились два разодетых господина - они делали  вид,  будто
трезво смотрят на вещи, только это у них не получалось, - и встали по  обеим
сторонам двери. Стояли они там уж не  знаю  сколько  часов,  держа  в  руках
костыли, обмотанные черным сукном,  отпускали  шуточки  по  адресу  входящих
внутрь и наполняли наше заведение напротив таким  крепким  ароматом  рома  с
водой, что Морская Свинка (голова-то у нее слабая) через десять  минут  была
уже пьяна в  стельку.  Вы  очень  гордитесь  своей  принадлежностью  к  роду
человеческому. Ха-ха! Два приличных грача проделали бы все это куда лучше.
     Потом, глядь, подъезжает катафалк и за ним две кареты четверней:  а  на
катафалке,  и  на  каретах,  и  на  лошадиных  головах  качаются  плюмажи  -
столько-то за прокат каждого перышка: и  все  это,  и  даже  лошади,  укрыто
черным бархатом, так что и не разобрать, что где. И как будто перьев еще  не
хватало, один участник процессии тащит их  на  голове  целый  поднос,  точно
итальянец-лотошник свои гипсовые бюсты; еще в этой  процессии  было  человек
двадцать пять, а то и тридцать (и у всех лица так и лоснились после обеда  с
обильными возлияниями) с черными шарфами и лентами на шляпах; а в руках  они
несли что-то вроде складных удочек и так волочили ноги по грязи, что я  чуть
не задохнулся от хохота. А "Содержатель черной конюшни"  (он  сам  себя  так
называет), у которого нанял лошадей и карету гробовщик, у которого их  нанял
галантерейщик, у которого их нанял плотник, у которого их  нанял  приходский
клерк, у которого их нанял причетник, у которого их нанял  маляр-стекольщик,
который устраивал похороны, выглянул из окна  трактира  на  углу,  покуривая
трубку, и сказал - я это сам слышал: "Такой кортеж, что любо-дорого,  и  все
как у приличных людей". Такой кортеж! Да  если  взять  напрокат  маскарадные
костюмы по два шиллинга шесть пенсов штука и окунать их в чан с ваксой,  вид
будет такой же торжественный и обойдется это куда дешевле!
     Вы думаете, я вас не знаю? Зря думаете. Но  если  вы  так  думаете,  я,
пожалуй, скажу вам то, что знаю.  Есть  у  вас  силы  снести  это?  Ну,  так
слушайте. Содержатель черной конюшни прав. "Как у приличных людей" - вот где
корень всему.
     Полагаю, вы не станете этого отрицать. Полагаю, вы не  будете  убеждать
меня, что причина этой смехотворной церемонии - не ваше желание,  чтобы  все
было "как у приличных людей".  Я  ведь  знаком  с  Вороном,  проживающим  на
соборной колокольне, который не раз слышал вашу заупокойную службу.  Я  ведь
знаю, что вы всегда начинаете ее словами: "Нагими пришли мы  в  этот  мир  и
нагими покидаем его". Я ведь знаю, что вы, мерзко глумясь над этими словами,
тащите взятые напрокат бархат, перья, шарфы и прочую мишуру  к  самому  краю
могилы, а потом вас обирают до нитки  (так  вам  и  надо!),  потому  что  вы
желаете, чтобы все было "как у приличных людей".
     А?  Сами  подумайте.  Маляр-стекольщик  является  получить   заказ   на
похороны, каковой он  собирается  передать  причетнику,  который  собирается
передать его клерку,  который  собирается  передать  его  плотнику,  который
собирается передать его  галантерейщику,  который  собирается  передать  его
гробовщику, который собирается разделить его с содержателем черной  конюшни.
"Катафалк четверней, сэр?" - спрашивает он. "Нет, достаточно будет и  пары".
- "Изволите ли видеть,