я находка? Вот так, я думаю.
  - Правильно думаешь, - соглашается Кузьмич. - А телефон у них может
оказаться. Да и вообще это не секрет. Позвони нашему секретарю, она и даст
его номер. Интересно другое. От кого они узнали, что именно Лосев
занимается этим делом, убийством Семанского и кражей у Купрейчика. Из
установленных нами членов шайки его фамилию ведь никто не знает. Ни Совко,
ни Леха, ни те двое москвичей с машинами, ни Муза даже.
  - Пожалуй, - соглашаюсь я. - А телефон свой я, между прочим, оставил
Виктору Арсентьевичу. Но чтобы он подослал ко мне этого типа... Отпадает.
Правда, кое-какие неувязочки с ним возникли по части покойного Гвимара
Ивановича. Но ясно же, что никакого отношения к краже из собственной
квартиры он не имеет. И к убийству Семанского тоже. На него надо было
только посмотреть, когда я ему об этом убийстве сообщил. И вообще тут путь
другой, мне кажется. Установим, кто такой этот Павел Алексеевич, и дело в
шляпе. А установить это теперь пара пустяков. Он мне в понедельник
позвонит, мы встретимся и... Дальше уже, как говорится, дело техники.
  - Что ж, по-твоему, он этого не понимает? - насмешливо спрашивает Кузьмич.
- Глупей себя-то его не считай. Тут что-то не так. Пока лучше вспомни-ка,
кто еще тебя по этому делу знает.
  - И по соседнему, - усмехается Валя.
  - Ну, соседние пока можно не трогать, - в тон ему замечает Кузьмич. -
Лосев у нас в том мире теперь человек популярный. Даже из Одессы могли
сведения передать, из Тепловодска, да мало ли откуда. В этом подполье свои
связи. Нет, ты вспоминай именно это дело. Именно тут что-то не так.
  - А по этому делу, - говорю я, - кроме тех, кого вы назвали, остается
только двор и дом Виктора Арсентьевича Купрейчика, его супруга и он сам.
Вот и все.
  - Да, все это пока неясно, милые мои, - даже как будто удовлетворенно
кивает Кузьмич. - Того и гляди, на крупную обэхаэсэсовскую клиентуру
выйдем. При этом мы их, а они нас, конечное дело, изучают. Тоже не дураки.
И вот ты, Лосев, сейчас каким-то боком к ним залез, не иначе.
  - Или приблизился хотя бы, - осторожно замечает Валя.
  - Но как нагло действуют, - сержусь я. - Как уверенно.
  - Потому что когда-то у кого-то такое дело выгорело, - с обычным своим
спокойствием, почти равнодушно отвечает Валя. - Вот и ты, по их расчетам,
должен взять.
  Я угрожающе киваю головой.
  - Возьму, возьму, пусть даже не сомневается. Я так возьму, что костей,
подлец, не соберет. А все-таки начинать надо с этого типа, с Павла
Алексеевича - кто он такой, и с фиксации его связей. - Я обращаюсь к
Кузьмичу: - Разрешите назначить ему встречу.
  - Неужто он так просто попадется? - сомневается Валя. - Ведь, судя по той
вашей встрече, совсем не глупый мужик, хваткий мужик, осторожный.
  - Все так. Но сказавши "а", надо говорить "б". Куда теперь деться, -
возражаю я. - Да и шел он на это, раз дал время подумать.
  - На что он шел, посмотрим, - заключает Кузьмич и засовывает карандаши в
деревянный стакан, надоели они ему. - Значит, так, свидание назначай, и
сразу берем его под наблюдение. Все. - И обращается к Вале: - Сведений с
железной дороги никаких?
  - Никаких, Федор Кузьмич, - сдержанно отвечает тот. - Сам уже звонил туда.
  - Гм... Плохо. Упустили мы Леху. Сутки уже прошли, как он в Орше сошел.
Далеко мог уйти. Ищи его теперь где хочешь.
  - Полина Тихоновна говорит, он непременно домой потянется. Сердцем она,
мол, чует. Полагаю, вполне возможно, что и так. Тем более, там Зина
какая-то его ждет.
  Кузьмич поворачивается ко мне:
  - Свяжись еще раз с Южноморском. Ориентируй насчет Лехи. Если он проскочил
зону розыска, то сегодня может быть у них. А заодно узнай, что они там
насчет этих самых Льва Игнатьевича и Ермакова узнали.
  - Понял.
  Я уже направляюсь к двери, когда Кузьмич говорит мне вслед:
  - А потом все же повидай Купрейчика. Пора, я думаю, потревожить. И все
наши вопросы ему поставить. Кстати, он, может, кроме Гвимара Ивановича,
еще кого-нибудь из той шайки знает. Может, Гвимар Иванович его с
кем-нибудь случайно знакомил?
  - С кем? Со шпаной вроде Лехи или тем, в зеленом кашне? - скептически
спрашиваю я. - Ну что вы, Федор Кузьмич.
  - С ними-то, конечно, нет. А вот с таким, как Лев Игнатьевич, вполне мог
познакомить. Словом, прощупай.
  - Ладно. Только сомнительно, по-моему. Зачем им двоим в одну квартиру
соваться? Подвод-то давал к ней Гвимар Иванович - это ясно. - Я
останавливаюсь возле двери и рассуждаю все с большим воодушевлением: - Но
какова все же роль этого Льва Игнатьевича - вот что интересно. С
остальными ясно. Гвимар Иванович - наводчик, Чума и Леха - исполнители,
двое москвичей с машинами - увезли, спрятали, может даже, и покупателей
должны найти. А этот Лев Игнатьевич? Главарь, что ли?
  - Тогда кто такой Ермаков? - задает вопрос Валя.
  - А он, скорей всего, вообще к этой группе отношения не имеет, - отвечаю
я. - Так, подпольный делец какой-нибудь, местная знаменитость среди
уголовников. А вот этот неведомый Лев Игнатьевич отношение к группе имеет
самое непосредственное. С Чумой в ресторане бывал, во дворе с Гвимаром
Ивановичем ссорился, и того потом Чума убивает.
  Говоря об этом самом Льве Игнатьевиче, я вдруг ощущаю какое-то непонятное
беспокойство, какую-то взвинченность, что ли, как, знаете, больные люди от
предстоящей перемены погоды: вроде бы зримого повода никакого пока нет, а
тревога уже откуда-то приходит. Или это просто нервы?
  - Вот-вот, - кивает Кузьмич. - Именно что поссорились. И возможно, веры
Гвимару Ивановичу не стало. Тогда мог и сам Лев Игнатьевич появиться в
квартире Купрейчика. Под благовидным предлогом, конечно. Чтобы самому
осмотреть, так сказать, поле боя. Проверить данные Гвимара Ивановича.
Вполне допустимо. Тем более, солидный человек, под солидным предлогом,
конечно. Доверие ему было бы полное. Как считаете, а?
  Всегда Кузьмич кончает свою мысль вопросом, вы заметили? Всегда стремится
втянуть нас в обсуждение, заставить возражать или соглашаться. Это вовсе,
между прочим, не педагогический прием; я заметил, что ему самому это
необходимо, он привык, ему требуется, чтобы кругом него люди тоже думали
над тем, над чем думает он, и вопрос престижа при этом его нисколько не
волнует.
  - Если была необходимость, то появиться он у Купрейчика мог, - соглашаюсь
я.
  - Ну вот, - с облегчением констатирует Кузьмич. - Но это я, конечно, к
примеру. Ты смотри разберись получше, что там к чему. И потревожь,
потревожь его, не бойся. Они его сильнее потревожили. - И деловито
заключает: - Ну, ступай. Звони в Южноморск. А с Купрейчиком постарайся
днем встретиться. К вечеру Мещеряков обещал доложить результаты работы по
обоим москвичам. Говорит, кое-что там уже накопали.
  Я киваю и, наконец, выхожу из кабинета.
  Вот, между прочим, такие у нас субботы, в нашей работе. И воскресенья
часто тоже такие. Расследование тяжких преступлений должно идти
непрерывно, тут дорог каждый час, не только что день. Паузы, конечно,
возможны, но они зависят не от дня недели.
  В дежурной части мне тут же дают Южноморск. Разница во времени у нас всего
лишь час, и там тоже разгар рабочего дня. Дежурный горотдела Южноморска
принимает мое сообщение о возможном появлении Лехи и обещает принять все
меры к его задержанию. В последнем случае будет немедленно сообщено нам.
Голос у него при этом торопливый и нервный. Что-то, наверное, случилось у
них, скорей всего какая-то неприятность.
  - Разыскивается в связи с убийством и крупной квартирной кражей, -
подчеркиваю я и еще раз настойчиво предупреждаю: - Помните, вооружен и
очень озлоблен. Потому опасен при задержании.
  - Понятно, понятно, - нетерпеливо говорит дежурный. - Все будет сделано,
товарищ Лосев.
  Мне не нравится его тон, но ничего больше не остается, как пожелать удачи.
Моего дружка Мамедова на месте не оказывается. Я прошу передать, что жду
от него известных ему сведений. На этом мы с дежурным прощаемся.
  Я иду к себе и уже по городскому телефону звоню Купрейчику. Он, конечно,
дома. Время около одиннадцати, и Виктор Арсентьевич, судя по его
вальяжному тону, небось еще попивает утренний кофе и проглядывает свежие
газеты. Эх, живут же люди, черт возьми!
  Виктор Арсентьевич отменно любезен и конечно же не отказывается повидаться
со мной. Больше того, он как будто даже рад предстоящей встрече. И мы
уславливаемся, что через час я буду у него.
  Конечно, я мог бы вызвать его к себе. Несмотря на субботу. Но это не тот
случай. Виктор Арсентьевич приедет недовольный, раздраженный причиненным
ему беспокойством, настороженный, конечно, и с одной лишь мыслью поскорее
от меня отделаться. И нужного разговора - доброжелательного,
неторопливого, благодушного даже, с желанием все припомнить и максимально
тебе помочь, - такого разговора уже не получится. А мне нужен именно такой
разговор.
  И потому я уславливаюсь, что через час приеду к Виктору Арсентьевичу.
Ничего не поделаешь, так надо. Хотя погода по-прежнему мерзкая. Стеной
валит мокрый, тяжелый снег, сырость пробирает до костей, под ногами
глубокие ледяные лужи.
  Ровно через час я пересекаю знакомый двор. Моей приятельницы с внуками не
видно. Впрочем, время их уже кончилось. Да и вообще вряд ли они гуляли в
такую жуткую погоду. Заваленный снежными сугробами двор пустынен,
насколько можно разобрать что-либо сквозь густую белую пелену снега.
  Я пробираюсь к подъезду и поднимаюсь на третий этаж, по дороге стряхивая с
себя снег.
  Дверь открывает сам Виктор Арсентьевич. Он в знакомой уже мне красивой
коричневой пижаме, под ней белоснежная рубашка, но галстука на этот раз
нет, ворот по-домашнему расстегнут. Виктор Арсентьевич свеж, бодр и
приветлив. Похоже, он и в самом деле доволен встречей со мной.
  Мы проходим в кабинет, и я снова как бы погружаюсь в книжный хаос вокруг.
Однако он имеет свою какую-то неуловимую, но стойкую композицию, что ли.
Мне кажется, что за два дня тут не тронута ни одна книга на огромных,
вдоль двух стен, стеллажах, ни один даже раскрытый журнал на овальных
тяжелых столах.
  Возле кожаного дивана, над которым развешаны картины, стоит другой столик,
полированный, на тонких ножках, за которым мы прошлый раз пили кофе.
Сейчас на нем стоит ваза с апельсинами и яблоками, две тарелочки и
фруктовые ножи.
  - От этой мерзкой погоды есть только одно средство, - говорит Виктор
Арсентьевич.
  Он приносит бутылку коньяка и две рюмки и, в ответ на мой протестующий
жест, добавляет:
  - Знаю, знаю. Вы на работе. И потому спаивать вас не собираюсь. Но даже
комиссар Мегрэ в мерзкую погоду не отказывался от рюмочки.
  - Вы меня сразили этим классическим примером, - сдаюсь я.
  Мы чокаемся и делаем по глотку. После чего не спеша закуриваем. Между
прочим, коньяк в такую погоду действительно очень к месту. Я сильно
продрог, и сейчас приятное тепло разливается по телу. Что ж, пора
приступать к серьезному разговору, "разминка" кончилась. И я приступаю.
  - Вы обещали мне вспомнить все о Гвимаре Ивановиче, - напоминаю я. -
Удалось вам что-нибудь вспомнить?
  - Кое-что, хотя и не очень значительное, - пожимает плечами Виктор
Арсентьевич. - Потому и не звонил вам. Пустяки, в общем-то.
  - Что же все-таки?
  - Ну, во-первых, вспомнил, как мы познакомились. Он зашел ко мне на
работу. Сказал, что он тут на фабрике у нас в командировке. По линии
своего Министерства текстильного машиностроения. Разговорились, помню.
Так, обо всем. Человек он был общительный необычайно. Он, я вам, кажется,
уже говорил, живописью интересовался. Я тоже. Слово за слово, напали на
эту тему. Узнал, что у меня картины, загорелся. Симпатичный такой человек
оказался. Вот с тех пор и виделись, когда он в Москву приезжал. Он меня и
с художником Кончевским познакомил и с сестрицей его.
  Итак, один из главных сомнительных пунктов прошлой беседы вроде бы получил
объяснение. Ну что ж, тем лучше.
  - А можно ли предположить, что он навел воров на вашу квартиру? -
спрашиваю я. - Прошлый раз вы, кажется, об этом подумали.
  - Ну да! - как-то странно, не к месту вроде бы обрадовавшись, кивает
Виктор Арсентьевич. - Я, представьте, и сейчас об этом думаю.
  Мне непонятна его реакция, и я невольно настораживаюсь. Начинает даже
казаться, что Виктор Арсентьевич не до конца объяснил тот сомнительный
пункт. Все-таки тут кое-что требует уточнения.
  - А к кому именно и по какому поводу приезжал к вам на фабрику в
командировку Гвимар Иванович, не помните? - спрашиваю я.
  - Уже не помню, - небрежно машет рукой Виктор Арсентьевич. - Кажется, по
вопросам новой техники, к главному инженеру. Но боюсь соврать, давно
все-таки было. После он, кажется, приезжал уже по каким-то другим делам и
не к нам. Ну, и непременно звонил мне. Заходил. Приятнейший собеседник
был, доложу вам. Живопись любил. Не хочется даже плохо думать, - он
горестно вздыхает. - Все-таки ужасная история с ним приключилась. Где же
на него напали?
  - У вас во дворе и напали.
  - О господи! Я думал, просто слухи какие-то дурацкие. Прямо во дворе?
  - Именно.
  - И никого не нашли?
  - Пока нет. А тут еще у вас кража.
  - Да. Кошмар какой-то.
  Я вижу, что Виктор Арсентьевич не на шутку взволнован. Еще бы не
волноваться, когда вокруг тебя происходят такие события.
  - А тогда, раньше, у вас не возникало никаких подозрений на его счет?
  - Подозрений?..
  Виктор Арсентьевич несколько нервно потягивает коньяк из своей рюмки и
задумчиво трет подбородок, стараясь успокоиться.
  Он, кажется, сейчас заново припоминает свои встречи с Гвимаром Ивановичем
и напряженно что-то прикидывает в уме, время от времени испытующе
поглядывая на меня, потом неуверенно говорит:
  - Подозрений, пожалуй, не было... Но... так, знаете... Кое-что странным
казалось. Ну, например. Он почему-то ничего не рассказывал мне о своей
работе. Словно и вовсе не работал. О семье тоже... Ах да! Последний раз
вдруг сообщил, что женится. Даже пригласил нас с женой на свадьбу. Это
было весьма неожиданно.
  - А кто невеста, сказал?
  - Нет, ничего не сказал. Даже когда именно свадьба будет, где. Тоже
странно, я вам скажу. Хотя в тот момент я как-то не обратил на это
внимания.
  - Где же он в Москве останавливался?
  - На квартире у приятеля, художника Кончевского. Я там разок был у него.
  Виктор Арсентьевич улыбается, словно это воспоминание связано с чем-то
приятным для него. Впрочем, ведь он там познакомился с симпатичной
соседкой Лелей, хотя продолжения это знакомство, кажется, не имело. А
может, он доволен, что прояснил мне еще один неясный пункт в нашей прошлой
беседе? Точнее, исправил свою оплошность. Вторую, кстати говоря. И теперь,
пожалуй, у меня не осталось к нему претензий.
  - Скажите, а Гвимар Иванович знакомил вас еще с кем-нибудь?
  - M-м... Кажется, нет.
  - Пожалуйста, припомните. Это очень важно.
  Виктор Арсентьевич разрезает яблоко, очищает дольку и задумчиво ее жует.
Наконец сообщает:
  - Ну, познакомил как-то с соседкой, милой молодой особой.
  - Ее зовут Леля?
  - Да. Так вы ее тоже знаете?
  - По долгу службы, - улыбаюсь я. - А еще с кем он вас знакомил?
  - Больше, ей-богу, не припомню.
  - Например, с кем-нибудь из приезжих. Скажем, со своими земляками?
  - Нет. Не припоминаю, - качает седоватой головой Виктор Арсентьевич,
продолжая чистить новую дольку. Потом, спохватившись, придвигает вазу ко
мне: - Прошу. Вы ничего не берете. Прошу.
  Я благодарю и задумчиво добавляю:
  - А ведь Гвимар Иванович не один приехал в Москву, а со своим земляком.
Они даже поссорились однажды у вас во дворе.
  Виктор Арсентьевич перестает чистить яблоко и пристально смотрит на меня.
  - Поссорились? - недоверчиво переспрашивает он.
  - Да. И сильно.
  - А вот это уже меня не касается, - вдруг резко говорит Виктор
Арсентьевич. - Кто там с кем изволил поссориться.
  - Это конечно, - охотно соглашаюсь я.
  А про себя удивляюсь его внезапному раздражению. Оно возникло при
упоминании ссоры во дворе его дома. Что ж, усилим этот момент и проверим
реакцию.
  - Скажите, - спрашиваю я небрежно, как бы вовсе между прочим, - вы
случайно с неким Львом Игнатьевичем не знакомы?
  И тут мне кажется, что именно эта небрежность производит впечатление на
моего собеседника. Впрочем, и сам вопрос ему тоже явно не нравится.
  - Понятия не имею, - раздраженно говорит он. - Кто это такой? Тоже
приезжий, так, что ли?
  - Да. Приезжий.
  - Как, интересно, вы их узнаете?
  - Иногда по сущим пустякам.
  - А этого... Льва... Льва Игнатьевича, так, кажется?
  Он делает вид, что не сразу вспоминает это имя. Но мне почему-то кажется,
что он этого человека знает.
  - Тоже по пустякам, - загадочным тоном говорю я.
  Если его этот ответ не устраивает, то пусть понервничает, это полезно.
  - Конечно, сверхсекретные методы, не так ли? - пытается иронизировать
Виктор Арсентьевич, которого и в самом деле нервирует мой ответ.
  - Только отчасти, - спокойно говорю я, словно не замечая его иронии, и
возвращаюсь к прерванному разговору: - Значит, вы такого Льва Игнатьевича
не помните? Странно.
  - Почему странно?
  - Мне казалось, вы должны его знать.
  - А мне вот кажется, что вы не должны его знать, - запальчиво говорит
Виктор Арсентьевич и, спохватившись, поправляется: - То есть мне, конечно,
ничего такого не может казаться, но... и вам тоже. А впрочем, чепуха все
это!
  Он досадливо машет рукой и вытягивает из лежащей перед ним пачки сигарету.
  Все-таки странно. Почему, признав знакомство с Гвимаром Ивановичем, он не
хочет признать, что знаком и с Львом Игнатьевичем? Какая разница? А может
быть, это мне только показалось, что он его знает? Ведь этот Лев
Игнатьевич... Он ругался с Гвимаром Ивановичем так, что на них обратили
внимание и сидевшая недалеко Софья Семеновна, и проходившая через двор
Инна Борисовна. Обе дали приметы этого Льва Игнатьевича... приметы... Я их
прекрасно помню. Но сейчас, кажется, впервые представляю себе по ним
живого человека, такого плотного, невысокого, пожилого, седые стриженые
усики, мешки под глазами... И неожиданно меня берет оторопь. Я вдруг
понимаю то безотчетное беспокойство, которое овладело мной утром, в
кабинете Кузьмича, когда мы заговорили об этом Льве Игнатьевиче.
Неужели?.. Неужели я вчера вечером встречался с ним? Да, да, очень похоже,
что так. Но тогда...
  Чтобы иметь хотя бы еще минуту времени для размышлений, я тоже тянусь за
сигаретой, медленно вытягиваю ее из пачки, щелкаю зажигалкой, прикуриваю,
затягиваюсь... И у Льва Игнатьевича оказывается мой телефон, имя и
отчество. Уж не Виктор ли Арсентьевич всем этим его снабдил? Нет, не может
быть. Мы уже об этом думали. Достал, конечно, другим путем. Вот и
Свиристенко он откопал. Нет, тут непонятно другое. Зачем совсем неглупому
Льву Игнатьевичу понадобилось совершить такой наглый и такой рискованный
шаг? Зачем? Ведь квартирная кража, в которой он замешан, и даже убийство
Семанского не имеют никакого отношения к тому, о чем он меня предупреждал.
Это именно "мой огород", и именно этим он и предлагал ограничить мою
работу. Что ж, он нарочно пускал меня по своему следу, чтобы сбить с
другого? Непонятно. И выходит, его кто-то действительно подослал ко мне.
Но кто? Зачем?
  Я с усилием прогоняю от себя все эти вопросы. Потом, потом. Сейчас надо
каким-то путем убедиться, знает мой собеседник Льва Игнатьевича или нет, и
что именно он о нем в этом случае знает.
  - Совершенно верно, - соглашаюсь я. - Чепуха это все. И вы вовсе не
обязаны его знать, и я тоже. Хотя я его, представьте, знаю. Дело в том,
что незадолго до кражи у вас он встретился во дворе с Гвимаром Ивановичем
и они поссорились.
  - Так вот вы о каком земляке упоминали, - усмехается Виктор Арсентьевич.
  - Именно. Их-то и видели во дворе. И запомнили.
  - И вам рассказали?
  - Конечно. Вот я и подумал: если Гвимар Иванович бывал у вас, мог быть и...
  - Не был, - решительно обрывает меня Виктор Арсентьевич. - Представьте
себе, никогда он у меня в гостях не был.
  - Ну что ж, не был так не был, - соглашаюсь