красуется знаменитая табличка "мест  нет",  и
довольно солидная очередь топчется у дверей на тротуаре.  Бородатый швейцар,
видимо, предупрежден и почтительно пропускает меня сквозь зеркальные двери.
     В красивом светлом зале с белоснежными скатертями и хрусталем на столах
я разыскиваю Теляша.  Он сидит в углу,  возле окна, за небольшим столиком на
две персоны и приветственно машет мне рукой.
     Но, прежде чем подойти к нему, я еще раз внимательно оглядываю зал. При
моем росте это не так уж трудно. Однако ничего подозрительного я не замечаю.
Свидание с Зурихом здесь,  видимо,  не состоится.  Он, конечно же, опасается
прямой встречи на людях с незнакомым человеком. А Теляш сейчас служит как бы
приманкой,  эдакой подсадной уткой, ну и своеобразной лакмусовой бумажкой на
меня тоже, конечно. Приманка и еще одна проверка одновременно. Между прочим,
все это предвидел и такой умный мужик, как Стась.
     Теляш  горячо  жмет  мне  руку  и,   когда  мы  усаживаемся,   тонко  и
одобрительно замечает:
     - Вы, однако, осторожны.
     - Хочу расплачиваться рублями, а не здоровьем.
     - Вы,  таки  да,  правы,  -  подхватывает  Теляш,  и  большие  уши  его
выразительно двигаются. - Бог мой, кто же хочет иначе.
     Официант подает нам закуску, открывает бутылку с вином, и мы приступаем
к трапезе.
     - Я вам скажу так,  -  продолжает Теляш прерванный разговор. - Конечно,
бизнес невозможен без риска.  У нас особенно. Это ж ясно, боже мой. Ибо!.. -
Он поднимает палец.  -  У них в худшем случае -  разорение, у нас, извините,
тюрьма. Это две разницы, чтоб мне пропасть.
     - Потому что у  них все это по закону,  а  у  нас против,  -  как можно
равнодушнее замечаю я.
     - Или это непонятно!  Риск, конечно же, есть, боже мой. Но и доход тоже
есть. А? Надо ж жить! И как можно лучше. Я так рассуждаю или нет?
     - У  каждого в  жизни свои интересы,  -  туманно говорю я,  поддерживая
разговор. - И свое дело.
     - Именно!  А наше дело,  я считаю,  искусство.  Умный человек все у нас
может,  чтоб  мне  упасть  и  не  встать,  -  с  азартом  продолжает  Теляш,
ожесточенно поглощая закуску,  уши  его  при  этом  непрерывно двигаются.  -
Господи,  да только поворачивайся. Что тут главное? Кому дать, сколько дать,
как дать.  Это решает.  При определенных условиях все берут.  Ну ей-богу же,
все!  Я,  конечно,  не такой ловкач, как другие. Но и не последний, заметьте
себе.
     Теляш  самодовольно улыбается,  и  кругленькая  его  очкастая  мордочка
превращается в печеное яблоко.
     Ну и тип.  Даже не тип,  а продукт, я бы сказал. По его мнению, значит,
все покупается и все продается,  в том числе и совесть,  конечно.  Последнее
особенно его интересует.  И мнение это,  что самое главное, не с неба к нему
упало,  не на веру принято.  Нет,  оно подкреплено фактами, вот ведь что. Он
уже  сам много раз "давал".  Скажи пожалуйста,  "не такой я  ловкач".  Врет,
сукин сын,  прибедняется. Ловкач он, конечно, первостатейный. Точнее, жулик.
И  к  тому же со своей подлой "философией".  Пусть,  мол,  кому угодно будет
хуже,  зато мне будет лучше.  И  знать больше ничего не  желаю.  Такого надо
схватить за  руку  и  дать  по  этой  руке,  как  следует дать  А  потом уже
попытаться,  конечно,  его  перевоспитывать.  Только  где-нибудь подальше от
Одессы, конечно.
     Теляш замечает, что я молчу, и понимает это по-своему. Считает, видимо,
что такого делового человека, как я, не кормят общими разговорами, тем более
что о "бизнесе" я,  конечно, понимаю не меньше его, а он в моих глазах может
показаться пустым болтуном.
     Спохватившись,  он умолкает, мордочка его становится сосредоточенной, в
глазах появляется напряженное внимание.
     - Если  нет  возражений,  перейдем к  делу.  Я  бы  хотел услышать ваши
предложения,  -  говорит Теляш,  и уши его,  как два локатора,  чуть заметно
надвигаются на меня. - А если вы считаете возможным, то...
     - Передать вам гонорар? - усмехаюсь я. - Это здесь-то?
     - Боже упаси,  -  смешавшись, отвечает Теляш. - Мы найдем другое место.
Сейчас интересуюсь за дело.
     - А  что  значит "все сговорено",  как  вы  выразились по  телефону?  -
спрашиваю я. - Как это понимать?
     - Михаил  Александрович мне  звонил вчера,  -  понизив голос,  сообщает
Теляш.
     - И что же?
     - Встреча,  если нет возражений,  назначена на завтра.  Вечером. У меня
дома.
     - Возражений нет.
     - Но насчет вашего предложения и...  гонорара я  Михаилу Александровичу
пока не сказал. Или я что-то не так понял?
     Теляш хитренько смотрит на  меня,  и  уши его чуть заметно отодвигаются
назад.
     Я тоже улыбаюсь.
     - Вы    очень    понятливы.    Григорий   Макарович   сейчас   работает
самостоятельно.
     Взгляд Теляша снова становится почему-то настороженным, и уши угрожающе
надвигаются на меня.
     - Михаил Александрович заметил,  - говорит он, - что вы не можете иметь
связь с Григорием Макаровичем.
     Интересно,  почему это Зурих так полагает. Может быть, он знает что-то,
чего  не  знаем мы?  Вряд  ли.  Правда,  Эдик мне  сказал,  что  к  Григорию
Макаровичу не раз подкатывались прежние дружки и  он гнал их вон.  Возможно,
среди них был и  Зурих или человек от  него.  Но  это еще ничего не  значит.
Однако проверить надо. Не забыть проверить.
     Я снисходительно усмехаюсь.
     - Михаил Александрович не бог и не его наместник на земле.  Он не может
все знать и видеть.
     - Хи,  хи, хи, - тоненько смеется Теляш. - Или я этого не понимаю, чтоб
мне... А если конкретно?
     Я  готов к этому вопросу.  Ребята из ОБХСС напичкали меня всевозможными
сведениями, особенно, конечно, Эдик по своей "строительной линии".
     - Железо, - коротко говорю я.
     - О! - щелкает пальцами Теляш. - Блеск, чтоб мне не жить. Сколько?
     - А сколько сумеете проглотить?
     - Я-то? Да сколько дадите, боже ты мой.
     - Тогда сегодня вечером я буду иметь разговор с Москвой, - важно говорю
я. - Но все это... вы понимаете?
     - Абсолютное тэт-а-тэт,  -  прижимает руки к груди Теляш.  -  Я деловой
человек.
     - Этого мало. Вы теперь наш человек, - я делаю ударение на слове "наш".
- И Михаил Александрович... это вы тоже понимаете?
     - Абсолютно!  Вы  меня  еще  не  знаете.  Между нами  говоря,  -  Теляш
заговорщически понижает голос,  -  Михаил Александрович с большим недоверием
отнесся к вашему приезду. Даже велел...
     И  тут  Теляш сообщает мне о  довольно любопытных мерах,  которые решил
принять Зурих, организуя встречу со мной.
     Нервы у  меня натянуты до предела,  и  я  воспринимаю малейшие нюансы в
тоне и  настроении своего собеседника.  И вот сейчас мне вдруг кажется,  что
Теляш что-то  недоговаривает или чуть-чуть искажает.  Однако проверить это я
не в состоянии.
     - Гм...  - бормочу я. - Горько слышать. Но с вами, кажется, можно иметь
дело.  Только учтите,  -  сухо предупреждаю я, - двойная игра будет означать
конец всякой игры.
     - Клянусь,  -  с  придыханием произносит Теляш,  преданно смотря мне  в
глаза. - Чтоб мне не жить.
     - Посмотрим.
     Я с большим сомнением пожимаю его влажную ручку.

     Внезапное похолодание,  видимо, установилось прочно. Без всякой осени в
город сразу пришла зима. С неба сыплет мелкий снежок. Побелели крыши домов и
деревья.  На улице скользко, зябко и ветрено. Серое море, низкое серое небо,
жидкая грязь под ногами.
     Под вечер к нам приходит Лева.
     Он,  между прочим,  сообщает, что известный нам домик во дворе взят под
наблюдение,  но  приехавший из  Москвы человек там почему-то  до  сих пор не
появляется.   Зато  дважды  там  появлялся...   Теляш.   И  выглядел  весьма
озабоченным. По-видимому, он тоже разыскивал этого человека. Тут, кажется, у
Зуриха произошла какая-то неувязочка.
     Я собираюсь к Гале. Вместе мы пойдем в тот бар.
     - Мы тебя там в случае чего подстрахуем,  - говорит Лева. - А до вашего
прихода  изучим  обстановку за  столиками.  Если  что-то  осложнится,  будем
встречать еще на подступах, как условились. Учти.
     Уже совсем темнеет, когда мы выходим с ним из гостиницы. Лева на машине
подбрасывает меня к нужному месту. Дальше я иду уже один.
     Вот и знакомый забор. В кромешной тьме я нащупываю калитку. Свет редких
фонарей  не   проникает  сквозь  густые  заснеженные  кроны  деревьев  вдоль
тротуара. Я почти бесшумно открываю калитку. В окнах домика за шторами горит
свет.
     Иду к  крыльцу по  выложенной камнями дорожке и  жду,  когда в  темноте
загремит цепь и  раздастся лай  Шалуна.  Но  пес  узнает меня и,  тихо урча,
мягким комком подкатывается к  моим ногам.  Я  с  удовольствием глажу его по
густой шерсти и  достаю кусок сахару.  Шалун лижет мне руку,  тыкается в нее
мокрым,  холодным носом.  Он  искренен в  своем  дружеском чувстве  ко  мне,
единственное существо здесь,  которому можно верить.  Пес  молча и  преданно
сопровождает меня до самого крыльца.
     Необычное  его  поведение  наталкивает  меня  на  новую  мысль.   Я  не
поднимаюсь по скрипучим ступенькам к двери,  а, прижавшись к стене, медленно
и неслышно двигаюсь вдоль освещенных окон. Какие-то неясные голоса доносятся
из дома, кто-то там разговаривает.
     Около одного из  окон я  задерживаюсь.  Здесь голоса из дома звучат уже
громче. Я поднимаю голову. Ну понятно. Открыта форточка.
     Ногой я  нашариваю в стене удобный выступ,  цепляюсь руками за наличник
окна.  Вот когда мне пригодился мой рост. Голова оказывается почти вровень с
форточкой, и теперь я могу разобрать каждое слово, которое произносится там,
в доме.
     Галя говорит с каким-то мужчиной.
     - Он сейчас придет, - говорит она раздраженно. - Уходи.
     - Успею. Шалун залает. Так мы договорились?
     - Да, да...
     - И  ты  не  будешь плакать по  тому  дураку,  надеюсь?  Он  хотел  нас
обмануть,  сволочь.  И  тебя тоже,  не думай.  И  если бы с ним не случилась
беда...
     - Ах,  брось!  Я знаю,  что это за беда.  Но плакать я не собираюсь, не
бойся. Я и о тебе не плакала.
     "Зурих!  Неужели это Зурих?  -  мелькает у меня в голове. - Может быть,
сейчас, сразу..." Но я одергиваю себя и продолжаю напряженно слушать.
     - Значит, золото ты отдашь, - спокойно и властно говорит мужчина. - Это
ты правильно решила.  Тогда ты будешь жить,  Галя.  Весело жить. Спокойно. Я
заберу не все. Где оно?
     - Не сейчас. Он же вот-вот придет.
     - Шалун предупредит. И это недолго. Ну?
     - Завтра, - упирается Галя.
     - Ну, - угрожающе повторяет мужчина. - Мне тоже некогда.
     - Он сейчас придет...
     - Ничего.  Этому мальчику уже недолго прыгать, если все правда. На него
очень сердиты.
     "Ого!  Это уже обо мне.  За что они на меня так сердиты,  черт возьми?"
Мне  все  же  кажется,  что  Зурих не  ассоциирует нового Галиного ухажера с
деловым человеком, приехавшим из Москвы к Теляшу. И на том спасибо.
     - Что вы задумали? - настораживается Галя.
     - Там увидишь.
     - Сюда он должен прийти и отсюда уйти целым,  учти.  А дальше делайте с
ним что хотите.
     - Тебя не подведут. Не бойся.
     Злость охватывает меня. Ну что же, милая, теперь мы играем на равных. И
посмотрим,  кто кого.  Но  тут же я  соображаю,  что положение теперь совсем
неравное. Меня, видимо, знают.
     - Неси... - шипит мужской голос. - Неси или...
     - Ой! - испуганно восклицает Галя. - Не надо... не надо...
     А черт! Хоть бы одним глазом увидеть, что там происходит.
     Однако следует спешить.  Нельзя позволить,  чтобы  она  отдала ему  это
золото,  которое,  видимо,  спрятал у  нее Клячко.  Нельзя,  иначе оно может
исчезнуть.
     Я торопливо спрыгиваю на землю и выбегаю на дорожку, ведущую к крыльцу.
Шалун легкой трусцой следует за мной. Теперь надо, чтобы он залаял. Но пес и
не  собирается этого делать,  он  полон дружбы ко мне.  Тогда я  валю его на
землю.  Решив,  что  начинается игра,  Шалун весело вскакивает и,  припав на
передние лапы, громко лает. Ну вот, старина, теперь все в порядке, спасибо.
     Я поднимаюсь на крыльцо и стучусь. На этот раз дверь открывается совсем
не так быстро.  Галя,  улыбаясь,  предлагает мне пройти в комнату.  Голос ее
оживлен и даже радостен.  Неплохая,  однако,  артистка.  На ней опять новое,
дорогое  и,  конечно же,  весьма  открытое платье,  оно  плотно  облегает е„
фигуру.  Ничего не скажешь, соблазнительная бабенка. Интересно, для кого она
так оделась,  для меня или для Зуриха?  Но,  черт возьми, как легко, однако,
она  продала меня.  Я  про себя усмехаюсь.  Скажи пожалуйста,  даже в  такой
обстановке вдруг взыграло мужское самолюбие.  Но  тут же  у  меня появляются
совсем  другие,  весьма тревожные мысли.  Что  же  все-таки  готовится,  что
произойдет сейчас в этом чертовом баре?
     - Мы уже идем, - говорит Галя. - Я только возьму пальто.
     Между прочим,  в комнате полный порядок.  И конечно, никого нет. Зурих,
видимо, ушел через другую дверь.
     Словно подтверждая мой вывод, во дворе слышится злобный лай Шалуна.
     - Чего это он? - спрашиваю я.
     - А! - машет рукой Галя. - Наверное, прошел сосед.
     Она достает из шкафа пальто.  Я  предупредительно забираю его и помогаю
надеть. Я же влюблен, это пока нельзя забывать.
     Галя тушит всюду свет,  мы выходим на крыльцо,  и она тщательно, на два
замка, запирает дверь. Нам везет - неподалеку от дома я ловлю такси.
     Через  несколько минут  мы  оказываемся на  знакомой  площади.  Вокруг,
несмотря на плохую погоду, довольно много людей. Галя берет меня под руку, и
мы направляемся к бару.
     Трудно передать,  что я сейчас испытываю.  Конечно, моя работа кое-чему
меня научила. Например, рисковать. Но она же мне привила ощущение опасности,
когда надо мобилизоваться до предела.  И все-таки порой,  честно говоря, мне
бывает страшновато и  приходится подавлять в себе это чувство.  И еще,  меня
иногда покидает хладнокровие,  я знаю за собой это свойство. И тогда я делаю
ошибки. Боязнь ошибки сейчас владеет мною.
     Но я гоню от себя эти мысли и крепче сжимаю локоть Гали.
     Она понимает это по-своему к кокетливо поглядывает на меня снизу вверх.
Щеки ее разрумянились то ли от быстрой ходьбы,  то ли от волнения,  и  глаза
блестят.
     - Тебе хорошо со мной? - спрашивает она.
     - О да, - поспешно отвечаю я.
     С каждой минутой мне все труднее притворяться,  с каждой минутой растет
ощущение опасности.
     Только бы мне сейчас зацепиться глазами за своих ребят,  тогда ничего с
нами не сделаешь. Тогда уже мы будем хозяевами положения.
     Все ближе,  ближе бар с  его освещенными окнами и  рвущейся на  площадь
музыкой.  Мы минуем ворота,  куда прошлый раз свернули с Левой,  впереди уже
ступеньки, ведущие вниз.
     В этот момент за нашей спиной раздается короткий окрик:
     - Эй, Галка! А ну подойди, что скажу.
     Мы  оглядываемся.  Около  ворот стоит какой-то  парень,  в  темноте мне
трудно его разглядеть.
     - Ах, это ты, Сенечка, - весело отзывается Галя. - Сейчас.
     И  я  поддаюсь беззаботности ее тона.  Мы подходим.  Парень отступает в
ворота, как бы не желая мешать прохожим, и мы невольно следуем за ним. И тут
оглушительный удар обрушивается на меня.
     Я  падаю навзничь как  подкошенный.  Острая боль  в  ушах,  на  секунду
пропадает зрение, я ничего не вижу. Из открытого рта у меня несется какой-то
приглушенный хрип. Я действительно словно провалился куда-то.
     Когда я  открываю глаза,  то  вижу  склонившееся надо  мной  лицо,  оно
плывет,  двоится,  скачет...  Морщась,  я с огромным усилием провожу ладонью
себе по  глазам,  я  хочу остановить эту сумасшедшую пляску.  Лицо знакомое,
очень знакомое...
     - Жив, падла, - говорит нагнувшийся надо мной парень.
     Он замахивается огромным,  фантастически огромным кулаком, и я только в
последний момент догадываюсь, что в нем зажат кастет. Это смерть!..
     - Стой, Толясь, - говорит кто-то другой. - Оттянем его подальше.
     Толик,  вот это кто!  Старый знакомый.  Он теперь берет реванш.  Но уже
другой человек наклоняется надо  мной.  Круглые очки.  Усики.  Длинный голый
череп. Тот самый, из бара!
     - Быстро,  Петух,  быстро,  -  торопит его  еще кто-то.  -  Оттащим его
подальше.
     Они  подхватывают меня  за  руки и  волокут в  глубь двора.  Боли я  не
чувствую,  куртка предохраняет меня.  Я продолжаю хрипеть.  Но уже все вижу.
Что-то липкое ползет по лицу,  затекает в  рот.  Кровь!  Очень соленая.  Моя
кровь...  Голова снова начинает кружиться.  И боль в ней,  режущая, колющая,
пульсирующая, черт ее знает какая. Нет сил ее терпеть... И слабость...
     Но вот я опять вижу.  Вижу!  Их трое. Гали нет. Она исчезла, убежала. И
конечно, никого не позовет на помощь, гадина...
     Кто-то  из  троих с  размаху бьет меня сапогом по ребрам,  я  со стоном
перекатываюсь на  бок,  стон рвется какими-то всхлипами вместе с  последними
клочьями воздуха из  отбитых легких,  нового я  не могу набрать,  я  не могу
вздохнуть...
     Чьи-то руки уже лезут в карманы куртки.  А я стараюсь протиснуть свою к
груди, к подмышке. Трещит ворот рубашки, сыплются пуговицы.
     - Пустой, гад... - хрипит Толик.
     Это он шарит у меня по карманам.
     Я пытаюсь увернуться,  медленно,  тяжело,  неуклюже. Мне больно сделать
любое движение.  Толик наотмашь бьет меня по лицу,  но небрежно,  скользящим
ударом, сдирающим кожу. Я мешаю ему лезть в карманы брюк.
     А  я  упрямо тянусь дрожащей рукой  к  себе  под  мышку  и,  добравшись
наконец,  совсем  уже  слабыми,  непослушными пальцами  пытаюсь  расстегнуть
кобуру.  Толик выворачивает карманы моих  брюк.  На  землю выпадают кошелек,
расческа, платок.
     - Делай его! - кричит человек в очках. - Живей!
     - Ага...
     Взмах...  Но я  успеваю перекатиться на бок,  и  кастет в  руках Толика
свистит мимо моего уха.
     Тогда третий парень хватает меня за ноги и прижимает их к земле.  Петр,
он в очках, всем телом наваливается мне на живот.
     - Все, мусор. Отжил... - сипит он и командует Толику: - А ну! Вдарь его
теперь!
     И тут я стреляю.
     Раз,  другой,  третий!  Как бич, хлещут выстрелы в пустом темном дворе.
Толик рушится на  землю как колонна.  Мне даже кажется,  что земля подо мной
вздрагивает.
     Теперь в Петра... чуть ниже ствол... Выстрел!
     Он не успевает вскочить. Он только сваливается с меня и, как-то странно
икая, кричит:
     - А-а!.. А!.. А-а!.. А!..
     И  отползает от  меня.  И  ползет еще  дальше в  темноту.  Я  вижу  его
скрюченную фигуру, искаженное болью лицо без очков.
     Третьего парня уже  нет.  Он  исчез.  Ноги мои свободны.  И  я  пытаюсь
подняться.  Не  могу...  Нет,  я  поднимусь...  И  поднимаюсь  на  дрожащих,
ослабевших ногах.
     Пистолет прыгает у  меня в руке.  Я прислоняюсь спиной к стене.  Теперь
ногам легче.  Но снова кружится голова и  раскалывается от боли.  Все плывет
перед глазами, кружится черный двор.
     - Сенечка... - кричу я. - Сенечка...
     Но это только шепот. Я вдруг вспомнил, как назвала Галя того, третьего.
     Дыхание у меня хриплое,  судорожное и короткое,  как всхлипы. Неужели я
плачу? Но почему же так щиплет глаза? Почему я ничего не вижу?! Нет, я вижу,
начинаю видеть!
     Ко мне из темноты крадется Петр.  Ближе,  ближе...  Обходит лежащего на
земле Толика,  пригибается, как для прыжка. У него в руке нож. Он без очков,
скалит зубы... Он думает, я его не вижу.
     Я с усилием поднимаю тяжелый пистолет и прерывисто шепчу:
     - Стой... Стре... ляю...
     И Петр застывает на месте.
     Но я стреляю! В воздух, в воздух...
     И слышу шаги людей, многих людей. Они бегут ко мне...
     Я падаю на чьи-то руки.
     Снова темно...

     За  окном  чистое,   палево-голубое  небо.   Утро.  Косые  лучи  солнца
пронизывают комнату.  Незнакомую комнату.  Пустую и  белую,  как в больнице.
Кажется, это и в самом деле больница.
     Приподнявшись на локте,  я оглядываюсь. Белая тумбочка, белая табуретка
рядом,  белая