а посмеиваются и, видимо, настроены благодушно.
  Начинается совещание.
  Первым докладываю я о своем разговоре с Купрейчиком, внезапном появлении
Барсикова, о его шальном выстреле и обо всем прочем. Особенно всех
заинтересовывает наш с ним поздний разговор, не его угрозы, конечно, а его
вольные и невольные признания.
  - И все-таки, - заключаю я, - мне так и неясна роль самого Барсикова в
этой преступной цепочке, а следовательно, и мотив убийства Семанского.
Барсиков сказал, что убрал конкурента. Во время их спора во дворе, который
слышал Гаврилов, Семанский якобы сказал Барсикову про Купрейчика: "Он с
тобой работать не будет". Но что это значит, что это за работа? Ведь ни в
получении пряжи фабрикой, ни в отправке ее Шпринцу Барсиков участия не
принимал. Выходит, он вообще лишнее звено, ему нет места в цепочке.
  - Не совсем так, - качает головой Эдик. - Даже совсем не так!
  - Ну, поясните-ка нам пока один этот вопрос, о роли Барсикова, -
обращается к нему Кузьмич. - А потом уже обо всем остальном.
  - Пожалуйста, - охотно откликается Эдик. - Все объясняет записная книжка
этого Барсикова. Я ее просмотрел. Даже уже изучать начал. Там среди
телефонов разных лиц, которых еще придется проверять, есть очень странные
номера, на первый взгляд, конечно. Вот, кстати, эта самая книжица, - Эдик
вынимает из папки весьма потрепанную, в черной клеенчатой обложке записную
книжечку с лесенкой алфавита сбоку и показывает нам. - Вот обратите
внимание на такие, к примеру, телефоны, - он начал листать. - Вот, скажем,
Купрейчик. Рядом записан такой номер телефона: девятьсот одиннадцать,
восемь, девять, семь. Но такого номера, из шести цифр, в Москве вообще не
существует. Кроме того, дома у Купрейчика и на работе совсем другие номера
телефонов, не то что Барсиков какую-то цифру пропустил, скажем.
  - Почему вы первые три цифры произносите, как девятьсот одиннадцать? -
спрашивает внимательно слушавший Кузьмич. - А следующие называете все по
отдельности?
  - Виноват, - поспешно откликается Эдик. - Первые три цифры я прочел
неверно. Их надо прочесть так: девять, одиннадцать. Между ними точка
стоит. И после каждой следующей цифры - тоже точка. И пока что я обнаружил
еще пять фамилий с такими же странными номерами телефонов. Вернее, уже
пять, я дошел только до "м".
  - Шифр, - спокойно замечает Углов.
  - Так точно, - подхватывает Эдик. - Шифр. Но тут есть два интересных
момента. Первый. Цифры этих, условно говоря, номеров написаны в разное
время. Представляете? Это видно невооруженным глазом. И второе. Что
касается Купрейчика, то цифры эти совпадают с количеством тонн пряжи,
отправленной им в разное время Шпринцу. И вот очень интересно будет
проверить, а сколько же этой самой пряжи Шпринц всего получил? Уверен, что
больше, чем Купрейчик ему отправил. Намного больше он получил.
  - Думаешь, еще кто-то отправлял? - с интересом спрашиваю я. - Те пятеро,
например, да?
  - Вот именно, - кивает Эдик. - По крайней мере, те пятеро. А то и больше
еще наберется. Вот вам, скорей всего, и роль Барсикова.
  - Бухгалтер? - смеется Петя.
  - Бери выше, - Эдик важно поднимает палец. - Он ищет и находит
предприятия, где имеются дефицитные неликвиды, в частности, допустим,
пряжа. И вступает там в контакт с нужными людьми. Ведь эти самые неликвиды
- готовые, так сказать, живые и, на первый взгляд, совсем безопасные
деньги, огромные к тому же деньги. А заместителю начальника Разноснабсбыта
нужна информация, докладная о наличии на таком-то предприятии дефицитных
неликвидов, чтобы дать указание отправить их для продажи в магазин
Шпринцу. И вот Купрейчик, видимо, был самым крупным поставщиком этой пряжи
и самым поэтому выгодным. Цифры у остальных пяти значительно меньше. Вот
какова роль Барсикова в этой цепочке, - обращается Эдик к Кузьмичу.
  - Ну давай уж дальше, все свои соображения по делу, - предлагает Углов. -
Это же у тебя не все.
  - Минуточку, - вмешивается Кузьмич. - Кончим уже сперва наши вопросы,
чтобы потом не возвращаться. У тебя все? - обращается он ко мне.
  - Не совсем, - отвечаю я. - Хотя роль Барсикова и проясняется. Можно даже
теперь предположить, вернее, нащупать и мотив убийства. Барсиков решил
прибрать Купрейчика к своим рукам. Драка из-за "золотой курочки", как
выразился Шпринц. Но остается еще один неясный вопрос, по нашей линии.
Помните, Федор Кузьмич, Муза Леснова передала нам интересный разговор.
Вернее, не сам разговор, а его схему, что ли. Между Лехой и ее
возлюбленным, Чумой.
  - Вы, Виталий, все-таки по-человечески их называйте, - замечает Виктор
Анатольевич. - Без этих дурацких кличек, пожалуйста.
  - Извините, - поправляюсь я. - Хотел сказать - Совко. Так вот, из того
разговора становится ясно, что Леху, то есть Красикова, и Совко послал в
Москву из Южноморска к Барсикову, а вернее, в распоряжение Барсикова этот
самый Гелий Станиславович Ермаков, директор магазина готового платья. Я о
нем уже докладывал. Послал он эту пару, видимо, с каким-то заданием.
Барсиков на эту тему говорить со мной отказался. Но Ермаков этот,
очевидно, может оказаться соучастником убийства. Так ведь?
  - Вполне может, - соглашается Эдик. - У тебя все? Тогда разрешите мне
доложить соображения по делу?
  Кузьмич, как хозяин кабинета, невольно оказывается в роли
председательствующего.
  - Пожалуйста, - говорит он.
  И Эдик раскрывает свою замечательную папку.
  - Мы пока ухватили только московские звенья этой опасной преступной
цепочки. К сожалению, Купрейчик знает еще меньше, чем Барсиков. Его задача
кончилась отправкой неликвида пряжи в магазин Шпринца согласно полученному
официальному распоряжению. И деньги он получал за это от Барсикова. А
раньше от Семанского. Причем деньги немалые. Сумму мы потом, конечно,
уточним. Но путь пряжи из магазина Шпринца мы пока не знаем. А это главная
часть цепочки.
  - Но опыт подсказывает, - строго замечает Углов.
  - Так точно, опыт подсказывает, - увлеченно подхватывает Эдик. - Пряжа
должна идти куда-то на изготовление левого товара.
  - Это мне еще Барсиков сообщил в первой лекции, - усмехаюсь я.
  - Сейчас предстоит установить, - говорит Эдик, - где именно этот левый
товар изготовляют из той пряжи и как сбывают.
  - На месте надо установить, - снова замечает Углов. - Необходимо будет
туда выехать, в Южноморск, и разобраться.
  - Да, необходимо туда ехать, - подтверждает Эдик.
  - А все-таки какое отношение может иметь директор магазина готового платья
ко всей цепочке? - недоуменно спрашивает Петя.
  - Да, пока что его роль в цепочке не установлена, - поддерживает Петю
Виктор Анатольевич. - Уж не говоря о том, что установить - еще не значит
изобличить. Вот, допустим, роль Дмитрия Ермакова, замнача управления, нам
ясна. Но изобличить его будет ой как непросто. Каждый шаг его внешне
вполне законен. Получил официальную докладную о наличии неликвида пряжи и
дал вполне законное и разумное указание направить эту пряжу в свою
торговую сеть для реализации, к тому же по безналичному расчету.
  - И ему была дана взятка, - говорю я. - Иначе зачем бы ему отправлять
пряжу именно Шпринцу с одного предприятия, с другого, с третьего? И еще за
тридевять земель, в Южноморск.
  - А он вам предъявит какую-нибудь слезную докладную Шпринца, что магазин
не может выполнить план оборота и горит. А уж дальше его, замнача, воля
посылать Шпринцу эту пряжу или не посылать. Управленческое решение может
быть верным или неверным, но преступления тут в любом случае нет. Не себе
в карман пряжу положил. А взятку тут доказать непросто.
  - Все в этом чертовом деле сейчас непросто, - досадливо говорит Углов. -
Потому что мы включились поздно, когда уголовный розыск всю воду уже
взбаламутил и вызвал панику по всей цепочке. Я понимаю, - обращается он к
Кузьмичу, - у вас была совсем другая задача. У вас тоже убийство на
квартирную кражу наехало и хороший компот возник. Но нам, как говорится,
не легче.
  - В трудной работе никому легко не бывает, - усмехается в усы Кузьмич. -
Конечно, мы вам не простую работенку подбросили. Но учти, если бы не мы,
то еще неизвестно, когда бы вы добрались до этой опасной цепочки вообще.
  - Так я же ничего не говорю, - разводит руками Углов. - За сигнал вам вот
какое спасибо. Я только на судьбу жалуюсь, что сигнал-то получился больно
громкий, что не удалось нам тихо к ним подобраться.
  - И еще учти, - продолжает Кузьмич. - Вовсе не вся цепочка взбаламучена
пока, а только ее московские звенья, и исключительно в связи с убийством
Семанского.
  - Так ведь ваш Лосев был уже в Южноморске. Говорил с Шпринцем. Даже с
Гелием Ермаковым виделся и мог его встревожить, - не уступает Углов. - Это
уже, извините, не московские звенья.
  - Я был там исключительно по делу об убийстве Семанского, - включаюсь в
разговор я. - Так Шпринц и донес, уверен. Так он...
  И тут я все вспоминаю. Ну конечно! Это Шпринц обрисовал меня Гелию
Станиславовичу, и когда такая каланча появилась у него в магазине, он меня
сразу узнал. И, естественно, насторожился. А потом за дурачка принял. Да и
не боится он уголовного розыска. Никакое убийство его не касается, тут уж
он позаботился.
  Так я все сейчас и докладываю.
  А Эдик, верный друг, добавляет авторитетно:
  - Лосев в любом деле никогда еще ничего не портил.
  Это, пожалуй, тоже преувеличение, Эдику вообще свойственное.
  - Видал, какие друзья? - усмехается Углов. - Вас, если что, надо в одной
связке пускать. - И, обращаясь к Кузьмичу, добавляет: - У них вместе
толково получается, я заметил.
  - Я тоже, - улыбнувшись, подтверждает Виктор Анатольевич. - Вот недавнее
дело-то, ну, по Вере Топилиной, помните? Они тогда очень удачно, считаю,
вместе поработали. Помните это дело?
  Он оглядывает поверх очков собравшихся.
  Все, конечно, помнят. Да и как его не помнить, это дело? Какую мы потерю
на нем понесли, какую тяжкую потерю!
  Совещание наше заканчивается. Принимается решение о немедленной
командировке Эдика в Южноморск. Мы же тем временем будем завершать
расследование убийства Семанского. Снова займемся по этой линии
Колькой-Чумой и Барсиковым. Если будут получены какие-нибудь новые данные
по Южноморску, то тут же передадим их Эдику. Так же должен поступить в
случае чего и Эдик. Тут у нас взаимная информация всегда полная, это уж
точно. Углов прав, вдвоем у нас толково получается.
  - Пусть они еще раз обсудят детали, - под конец говорит Кузьмич, имея в
виду меня и Эдика.
  На это обсуждение уходит вся вторая половина дня. После обеда мы с Эдиком
запираемся у меня в комнате, обкладываемся бумагами и начинаем подробно,
шаг за шагом, вспоминать, как начиналось и разворачивалось все это путаное
дело. Особенно тщательно я вспоминаю свою командировку в Южноморск,
вспоминаю каждого человека, с которым мне там хоть на миг пришлось
столкнуться. Вспоминаю даже продавщицу в магазине Гелия Ермакова, его
толстого, седого зама, сонную продавщицу в магазине Шпринца, не говоря уже
о людях, которых мне пришлось узнать поосновательней. Я даю каждому
характеристику, описываю его внешность, манеры, одежду, вспоминаю чуть не
каждое произнесенное им слово. Эдик тщательно все запоминает, кое-что себе
записывает, уточняет, задает вопросы, иногда мы с ним спорим, или
придумываем, или предполагаем. Причем понимаем мы друг друга с полуслова;
иногда я хочу сказать то, что он уже говорит. Очень мне хорошо с ним
работается. Эдик человек веселый и умный, знающий и смелый и еще великий
хитрец и выдумщик. С ним не только приятно - с ним полезно работать, легко
и приятно с ним дружить. Правда, он очень азартен и горяч, это может его
когда-нибудь подвести, сто раз я ему уже толковал, и сейчас нет-нет да
напомню.
  Короче говоря, мы с Эдиком обсуждаем все, что следует, и намечаем
примерный план его действий там, в Южноморске, вернее, начало действий;
как потом развернутся события, никто из нас предположить не может. Я,
кстати, делюсь своими впечатлениями об Окаемове, неважными впечатлениями,
как вы помните. Но Эдик со мной не согласен, он считает Окаемова дельным и
знающим работником. Что ж, ему, возможно, и виднее. Зато я ему горячо
рекомендую Давуда, и тут Эдик не спорит, а только благодарит.
  Что касается плана, то мы оба сходимся на том, что начинать Эдику следует
со Шпринца, это первое реальное и ясно видимое звено той части цепочки,
которая находится в Южноморске. Что касается роли Гелия Ермакова, а тем
более его двоюродного братца из рыночного филиала, то все здесь пока
неясно и зыбко. Больше пока мы вообще ничего не знаем А вот от Шпринца
тянутся вполне реальные ниточки: дальнейший путь пряжи, куда, к кому? Все
это нетрудно будет узнать, надо думать. Кроме того, ведь у Шпринца имеются
и какие-то документы, они либо куда-то приведут, либо кого-то изобличат.
Но главное, конечно, - его показания. Шпринц не только первое звено, но
еще и слабое звено. В этом я уверен.
  - Ну, а мы тебе поможем здесь, - говорю я. - Вот увидишь.
  Эдик летит завтра рано утром, поэтому мы с ним, расставаясь, окончательно
прощаемся, завтра нам увидеться уже не придется. Я ему желаю ни пуха ни
пера, Эдик немедленно посылает меня ко всем чертям. На всякий случай.
Психологический атавизм, как выражается Лев Игнатьевич Барсиков, не
изжитые еще цивилизацией суеверия.
  Мы обнимаемся в последний раз прямо у подъезда нашего управления и
расходимся. Только бы у Эдика все было в порядке.
  А у меня на завтра запланирован новый допрос Совко. Виктор Анатольевич дал
мне специальное поручение. И в самом деле, кому еще и проводить сейчас
этот допрос, как не мне. Я знаю стольких людей по этому делу, столько
деталей и подробностей, сколько никто не знает. Что же касается наших
личных отношений, то как-нибудь я переступлю через взаимную неприязнь и
заставлю переступить Совко. Уж как-нибудь.
  Встреча наша на следующий день начинается не очень обнадеживающе. За те
дни, пока мы не виделись, Совко заметно осунулся, побледнел, потемнела,
свалялась грива желтых волос на голове, налились свинцовой тоской светлые,
пустые глаза. Да, как видно, невеселые думы посещали его в эти дни. Ох
невеселые! Шутка сказать, ведь убийство за ним и попытка совершить второе,
уже работника милиции. Он знает, конечно, что за все это "светит". Да и по
Шоколадке своей тоже небось тоскует, здорово его эта красавица к себе
привязала. Ничего, гад, помучайся. Другие из-за тебя больше мучились. Нет,
не могу я никак совладать со своими нервами, когда вижу этого ненавистного
мне, наглого и грязного херувимчика.
  - Ну, здравствуй, Николай, - через силу спокойно говорю я. - У меня есть
что тебе рассказать. А ты не надумал, что рассказать мне?
  - Тебе я ничего не расскажу, запомни, - вспыхнув злостью, отвечает Совко.
  - С тобой я говорить не желаю. Сразу лучше души.
  Видно, он, идя на допрос, ожидал увидеть Кузьмича.
  - Следователь твой занят сегодня и поручил провести допрос мне, -
примирительно говорю я. - Да и не все тебе равно, кто его проведет? Я даже
лучше, если хочешь знать. Я все твое дело назубок знаю. - И, не давая ему
ответить, вздохнув, добавляю: - Ну, во-первых, Леха погиб. Вот такое дело.
  - Врешь! - вскидывает голову Совко.
  - К сожалению, не вру.
  - Много ты сожалеешь, - кривит пухлые губы Совко. - По тебе бы, так все мы
поскорее бы подохли.
  - Нет, - говорю я. - Леху мне в самом деле жаль. Ведь и он меня тогда
пожалел. Мог убить, а не убил. Рука у него дрогнула.
  - Ну и дурак был.
  - О покойниках, Николай, плохо не говорят. В крайнем случае, принято
молчать. А ведь он вроде бы еще и друг тебе был.
  - Как же он... погиб? - хмуро спрашивает Совко и отводит глаза.
  Я рассказываю, как погиб Леха.
  Совко молча слушает. Видно, что смерть Лехи действует на него угнетающе.
Он весь ссутулился на стуле, легкие, как рябь, морщинки проступили на
гладком лбу, и глубокая бороздка незаметно пролегла между пшеничными
бровями. Нелепая, горькая какая-то судьба Лехи кажется ему, наверное,
сейчас похожей на его собственную судьбу, и конец ему мерещится такой же
жалкий.
  Но мне его не хочется ничем утешить. Нет у меня к нему жалости, что хотите
делайте - нет. Я в этот момент почему-то вспоминаю вдруг Хромого и
неведомую мне Веру из Новосибирска и только усилием воли подавляю в себе
желание напомнить ему об этих людях. Нельзя сейчас, не вовремя.
  - Теперь дальше, - говорю я. - Квартирную кражу мы раскрыли. Не замешан ты
в ней. Хотя улика против тебя была там железная. Но, оказывается,
подстроил ее один мужик.
  - Это какая же такая улика? - заинтересованно спрашивает Совко.
  - Помнишь, ты перчатку потерял?
  - Ага.
  - Так вот, нашли мы ее в той квартире, после кражи. Представляешь?
  - Ха! - изумился Совко. - Чудеса.
  - Все чудеса люди делают. Так и тут. Один мужик из тех, кто кражу
совершили, подобрал твою перчатку и нарочно в квартире оставил. Чтобы нас,
значит, со следа сбить. Ну, а сейчас сознался.
  - Ах, гад...
  - И знаешь, где он ее подобрал?
  - Ну?
  - Во дворе. Ты ведь ее уронил, когда вы с Лехой Гвимара Ивановича убивали.
И тот мужик все видел. Своими глазами. И тебя опознать берется хоть сейчас.
  Совко, отведя глаза в сторону, молчит. Он даже не спорит со мной. Что-то,
видно, он уловил в моем голосе, какую-то властную, суровую убежденность, и
сил у него сейчас нет спорить, не находит он в себе прежних сил. Словно
лопнула в нем какая-то струна. Здорово его, кажется, подкосило известие о
гибели Лехи. Я даже не ожидал. Неужели что-то человеческое еще осталось в
нем? И на секунду я даже ощущаю какое-то сочувствие к нему. Всего на
секунду, правда, не больше, признаюсь вам.
  - И еще видела вас в тот вечер во дворе одна женщина. В красном пальто. Ты
ее не заметил?
  - В красном пальто... - механически как бы повторяет Совко.
  - Ну да. Она тоже может, оказывается, опознать тебя.
  И Совко снова молчит, отводит в сторону глаза.
  - А еще, - продолжаю я, - мы арестовали Льва Игнатьевича Барсикова. Не
забыл, надеюсь, такого?
  - Его забудешь! - глухо отвечает Совко.
  - Ну, и он тебя не забыл. И, представь себе, признался. "Да, говорит, это
я организовал убийство Семанского, я приказал. А они только исполнители".
То есть, значит, ты и Леха. "А почему, спрашиваю, вы отдали такой приказ?"
- "Конкурента убрал, - отвечает. - На войне как на войне. Только вы этого
никогда не докажете, мою вину тут". Понял ты, куда он клонит?
  - Понял. Не глиняный, - хмурится Совко. - Хрен только получится это у него.
  - Смотри сам. Но это еще не все, - продолжаю я. - Есть еще один человек,
который тоже, возможно, несет ответственность за это убийство. И тогда
твоя вина еще немного уменьшится. Это - Гелий Станиславович Ермаков. Ты
его знаешь.
  Совко резко вскидывает голову и напряженно смотрит мне в глаза, словно
проверяя, не ослышался ли, действительно ли я назвал это имя.
  - Добрались? - хрипло спрашивает он и откашливается.
  - Пока на свободе, - отвечаю я. - Вокруг работаем. Пока он еще на своей
синей "Волге" разъезжает.
  - Уйдет, - криво усмехается Совко. - Кто-кто, а этот уже точно уйдет. Как
раз на синей "Волге" и уйдет.
  - На такой красавице далеко не уйдешь, - возражаю я.
  - А ему далеко и не надо, - загадочно усмехается Совко. - Только до
Гусиного озера. А там - будь здоров.
  - Там у него что, тайный аэродром? - я тоже усмехаюсь. - Как у Гитлера?
  - Там у него дядя Осип. Лучше всякого аэродрома. Схоронит так, что вовек
не найдешь. Это уж точно.
  Я качаю головой.
  - Не такой человек Гелий Станиславович, чтобы весь век прятаться. Да и
чего ему прятаться? Все кругом него спокойно. Про убийство он, конечно,
знает. Да что ему-то? Если даже ты про его участие в этом деле не
подозреваешь.
  - А чего мне подозревать? - резко спрашивает Совко. - Я точно знаю. Он мне
про это сам сказал.
  - Когда в Москву посылал?
  - Ага.
  - Как же он вам это сказал?
  - Он мне сказал. Леха не знал ничего.
  Ишь ты! Кажется, сейчас только все и валить на Леху. Ведь на первом
допросе Совко так и делал. И в